— Подъем.

— Что это? — Саша, казалось, словно и не спал. Теперь уже и он прислушивался к отдаленному скрежету, который раздавался с пугающей периодичностью.

— Не знаю и знать не хочу, — мгновение — и за плечами Степана уже висел рюкзак, а ноги сами несли его в сторону, прямо противоположную той, откуда раздавался звук.

Его новый попутчик не возражал: споро перебирал ногами, время от времени оглядываясь назад с неприкрытым любопытством. Пожалуй, в этом Степан был с ним солидарен. Более того — не будь сейчас рядом Саши, он непременно бы поинтересовался, что именно является источником столь странного звука и уже потом, основываясь на увиденном, выстраивал свою линию поведения. Впрочем, ни к чему сейчас забивать голову пространными размышлениями.

Лес, как и прежде, не отличался особой проходимостью. То и дело под ноги попадались поваленные стволы деревьев, по большей части старые, покрытые мшистым серо-зеленым ковром, перемежающимся с липкой красноватой слизью. Попадались и вовсе непроходимые места. Такие они старательно обходили, не желая попусту тратить время. В какой то момент Степан не выдержал, поинтересовался-таки, откуда родом Саша, и как занесло его в лесные дебри. Ответ не заставил себя долго ждать: ребенок оказался воспитанником Смоленского детского дома, точно таким же «выкидышем», как и он сам. Словно предотвращая последующие расспросы, ответил коротко и внятно:

— Ушел. Захотел — и ушел. Надо просто очень сильно захотеть, понимаете?

— Еще бы не понять, — Степан хмыкнул, походя срывая с первого попавшегося куста узкий стреловидный листок, растер его в ладонях и ощутил приторный терпкий аромат. — А ты отдаешь себе отчет в том, что благодаря своему горячему желанию оказался на совершенно иной планете? И эта планета не подарок, между прочим. Здесь идет война.

— С кем война? — Саша живо заинтересовался. Даже щеки порозовели.

С кем… Как ему объяснишь? Как втиснуть такую груду информации в несколько простых, понятных для ребенка слов?

— С исконными жителями этой планеты, сиртями, и такими же людьми, как мы, выброшенными в то или иное время с нашей с тобой родной Земли. Так понятно?

Саша кивнул. Казалось, он что-то хотел сказать в ответ, но промолчал. Так они теперь и шли: молча, думая каждый о своем. Время от времени останавливались, и тогда Степан сверялся с картой, накрепко впечатавшейся в его память.

Погони за ними не было. То ли оттого, что отошли они уже от лагеря на довольно приличное расстояние и оставили далеко позади шерстящие лес патрули, то ли на Степана попросту махнули рукой, справедливо рассудив, что либо тот сам сгинет в лесной чащобе от дикого зверья, либо рано или поздно проявится вблизи какого-нибудь населенного пункта, где его можно будет легко взять, не разбазаривая человеческие ресурсы на затяжные поиски. А уж если беглецу взбредет в голову перейти через линию фронта на территорию, контролируемую сиртями, то и того проще. Нет человека — нет проблемы. Дикари постараются, чтобы смерть дезертира была достаточно мучительна.

— Степан.

— Что? — он отвлекся от своих мыслей, повернул голову в сторону мальца. Встретился с тем глазами и, сам не зная почему, отвел взгляд.

— А кто побеждает?

— По большому счету, никто. Победителей пока нет. Империя контролирует лишь небольшую часть материка, но имеет на вооружении более современное оружие. Сиртей гораздо больше, контролируют они всю остальную территорию, но вооружены как дикари и ведут преимущественно кочевой образ жизни, — Степан чувствовал, что, как ни старается, а в роли учителя он претерпевает полное фиаско. Слова, срывающиеся с его языка, были какими-то казенными, угловатыми. А чего стоит этот менторский тон!

Тем не менее, Саша понял. Кивнул с серьезным видом и спустя какое-то время вновь забросал его вопросами. Отвечал Степан поначалу нехотя, то и дело сбивался, мучительно подбирая слова, затем, сам того не заметив, так вошел во вкус, что затараторил практически без остановки. Рассказал все: и про то, как попал сюда, и про рейд его группы, про нежданную любовь, свалившуюся ему на голову и последующую за этим событием свадьбу. С горящими глазами слушал парнишка сказ Степана о величавом городе Звенигороде, полном всяческих чудес, казусов и забавных курьезов, которых попросту не могло бы существовать, не будь Империя спаяна воедино из трех диаметрально противоположных друг другу идеологий. Не удержавшись, он даже напел Саше услышанный им в Звенигороде отрывок марша, чем окончательно сразил своего благодарного слушателя.

— А матушка наша

Императрица

От сиртей спасет

Коммуниста и фрица!

Смеясь, как потерянные, они горланили потом эту песню раз за разом до тех пор, пока оба едва не сорвали голос. Что было дальше, Степан уже рассказывать не стал. Сами того не заметив, они едва не проворонили тот момент, когда над кронами деревьев начала сгущаться предвечерняя мгла.

Ночью особых происшествий не было. Их стоянка, а точнее группа гигантских, сросшихся воедино, ощетинившихся во все стороны темно-фиолетовыми колючками величиной с палец, кустов, в самую сердцевину которой с превеликим трудом они забрались тамошним вечером, исправно отваживала всех нежеланных клыкасто-когтистых визитеров. Даже Степану, в кои то веки, удалось выспаться, едва он убедился, что убежище, предложенное предприимчивым Сашей, действительно безопасно. Теперь он понимал, каким образом ребенку удалось выжить в лесу столь длительное время и всерьез зауважал своего нового друга.

Утро встретило сильными порывами ветра вкупе с неприятным тлетворным запахом. Казалось, шел он буквально отовсюду. Даже одежда пропиталась настолько, что, будь у Степана выбор, он, ничуть не сожалея, избавился бы от нее при первом же удобном случае и продолжил путь нагишом. Сдержав очередной рвотный позыв, Степан выматерился и искоса глянул на Сашу. Запах этот, как ни странно, похоже, привел его подопечного в совершенно неуместный восторг. Натянув кроссовки (а спал он почему-то исключительно босым), Саша выбрался из убежища и исчез в неизвестном направлении, предварительно знаками показав Степану, чтобы тот оставался на месте. Что бы это могло значить? Впрочем, ответ на этот вопрос мог быть только один: неподалеку что-то сдохло, судя по всему крупное, и малец, воодушевленный своей неуемной любознательностью, пошел посмотреть, что бы это могло быть. Сдохло возможно еще вчера, а за ночь туша вспухла и теперь источала нешуточное зловоние на весь лес.

— Чтоб тебя! — Степан сплюнул тягучим как смола комком слюны и судорожно сглотнул. Зачатки хорошего настроения, кои как ни странно имели место быть, окончательно испарились.

Отсутствовал Саша буквально минут пятнадцать. Вернулся перепачканным какой-то желтоватой слизью. Его байковая рубашка в крупную красно-зеленую клетку изрядно оттопыривалась на животе.

— Вот! — с горделивой улыбкой извлек он из-за пазухи нечто продолговатое, сверху донизу покрытое язвенными наростами.

Плод (а эта хреновина при ближайшем рассмотрении оказалась именно им) имел ярко выраженный ядовито-желтый окрас, а по величине и внешнему виду напоминал этакий перезревший огурец-переросток.

— Ну и зачем ты сюда это притащил? — брезгливо скривив губы, Степан вертел в руках находку Саши.

— Вы только пупырышки на нем не раздавливайте.

— А что будет?

— Вонять будет, вот что, — с этими словами юный естествоиспытатель, не спросясь, извлек из-за левого голенища Степана нож и принялся ловко срезать им шкуру очередного плода. Сколько их там еще у него пригрето за пазухой оставалось лишь догадываться. — Огуречное дерево созрело. Оттуда и вонь, — чуть погодя изрек он авторитетно и впился зубами в сочную мякоть.

— Огуречное говоришь? А что, похож, — Степан, как завороженный, вертел диво дивное в руках до тех пор, пока ноготь указательного пальца ненароком не встрял в одну из выпуклостей. Далее случилось то, что в принципе и должно было произойти. Жижа, истекающая из поврежденного нароста, одарила его такой порцией «аромата», что сдержаться было попросту невозможно. Вытерев рукавом внезапно набежавшие слезы, он боровом ломанулся сквозь цепкие ветви приютивших их гигантских кустов. Желудок горел огнем. Рвотные позывы следовали один за другим. Казалось, еще мгновение и все: искорежит, вывернет наизнанку, исторгнет из тела все то, что когда-либо было съедено им в этой жизни. Вонь? Нет, ну какая же это вонь? Это квинтэссенция вони! И не придумано еще такого слова, которое могло бы описать то, что источал из себя поврежденный нарост злополучного плода.