– А знаете, мне что-то не нравится ее дочка, – вдруг сказал Ткачев. – Ползунов мог ошибиться, но как она опознала мать в посторонней женщине?

Пронин согласился:

– Да, тут что-то не то…

– Заметьте, Иван Николаевич, она назвала приметы Беляковой, а не своей матери. У Ковригиной никакой татуировки ведь не было. Допросить?

– Да, – согласился Пронин. – Но мы разделим работу: я поговорю с Глазуновым и младшей Ковригиной, а вы ищите Белякова и не упускайте из виду институт. С Глазуновым полезно посоветоваться, а что касается дочки, хочу сам на нее взглянуть, тем более что и о старшей Ковригиной я имею очень слабое представление.

Пронин встал, прошелся по кабинету, остановился перед Ткачевым.

– Но как, как им удалось взять Ковригину?

Ткачев пожал плечами.

– Ушла позавчера. Вечером. Не сказала куда. И пропала!

– Вот именно! И ведь уверенно взяли. И переодели в ее одежду Белякову. И, чтобы следователь не ошибся, подкинули сумочку с документами…

Ткачев вздохнул.

– Умело действуют!

Пронин досадливо поморщился.

– Не столько умело, сколько нагло. Не совсем понятно, как они высмотрели труп Беляковой…

– Ну, это-то понятно, – возразил Ткачев. – Звонили по приемным покоям да спрашивали: не доставлена ли после несчастного случая какая-нибудь иногородняя женщина? А там отвечали: доставлена, мол, приезжайте. Они ведь сами заинтересованы в том, чтобы отыскались родственники. Те и приезжали, смотрели – годится или не годится. А когда увидели, что годится, предъявили родственника!

– Кому он только родственник?

– Это мы узнаем, как только его найдем. Но вот где его искать?

Пронин улыбнулся и указал рукой куда-то за окно.

– Там, Григорий Кузьмич, там!

Ткачев засмеялся.

– Я только об одном, Иван Николаевич, хочу вас спросить: как вы догадались, что Ковригина не Ковригина?

– Интуиция! – пошутил Пронин. – Так и быть, уж признаюсь. Я ни о чем и не догадывался. Просто считаю, что когда гибнет такой человек, как Ковригина, проверку следует производить самым доскональным образом.

– А почему они не инсценировали ограбления?

– Ну это уж детский вопрос. Для того чтобы никого не искали. Несчастный случай – искать некого, а начнется розыск грабителей, глядишь, и еще до кого-нибудь доберутся.

В кабинет вошел секретарь.

– Вас спрашивает по телефону академик Глазунов.

– Легок на помине!

Пронин взял трубку.

– Здравствуйте, Георгий Константинович!

Глазунов хотел увидеться с Прониным.

– А зачем ко мне? – сказал Пронин. – Я сам приеду. На месте и поговорим о делах.

Пронину хотелось непосредственно познакомиться с обстановкой в институте.

Закончив этот короткий разговор, он обратился к Ткачеву:

– Я сейчас в институт, Глазунову нужно о чем-то со мной поговорить. А вы вызовите ко мне часа через два эту самую дочку. Только не испугайте девицу, и так, чтобы у нее дома – никто и ни о чем.

Знаменитый ученый мало походил на чудаковатого академика, какими их часто изображают драматурги. Ему не было и пятидесяти лет. Здоровый, подтянутый, аккуратный, он скорее напоминал высокопоставленного штабного офицера, одетого в штатский костюм.

– У нас большая потеря, – пожаловался Глазунов.

– Знаю, – сочувственно откликнулся Пронин.

– Только что с похорон, – задумчиво сказал Глазунов. – Со странных похорон…

– Почему «странных»?

– Не верится, что мы потеряли Марию Сергеевну…

Пронин испытующе посмотрел на собеседника.

– То есть как «не верится»?

– Мария Сергеевна была человеком умным и уравновешенным. Она не из тех мечтательниц, которые не замечают, что происходит вокруг… – Глазунов помолчал. – Ей незачем было ехать в этот вечер в Рассадино. – Глазунов опять помолчал. – Не нравится мне этот странный звонок, после которого она покинула дом. – Он говорил медленно, веско, каждую фразу сопровождал паузой. – Я не верю в шутки судьбы…

– Вы что же – спорите против очевидности?

Глазунов развел руками.

– Не против очевидности, но у меня нет уверенности, что Мария Сергеевна погибла из-за собственной неосторожности.

– Почему?

– Я бы скорей поверил, что ее нарочно вызвали, – пояснил Глазунов. – Хотели чего-нибудь от нее добиться и погубили…

– А почему именно ее?

– Потому что в институте только три человека полностью осведомлены о новом открытии, и те, кто интересуется нашими тайнами, вероятно, знают имена этих людей. Выманить Федорченко или меня сложнее. Мария Сергеевна менее известна, да к тому же могли рассчитывать и на то, что она женщина. Ну а женщин принято считать послабее характером. Легче обмануть, легче принудить…

Пронин насторожился.

– А ее легче принудить?

– Нет, далеко не легче. По-моему, просто даже невозможно…

Глазунов плотно сжал губы.

– Чего же вы хотите, Георгий Константинович?

– Проверки. Марии Сергеевне было не до прогулок по ночам. Повторяю: может быть, это излишняя подозрительность, но я решил высказать вам свои сомнения. Был на похоронах и все время думал, а вдруг здесь… преступление.

– Вы правы, – сказал Пронин. – Скажу даже больше. Вы хоронили не Ковригину. Ее подменили. Похитили…

Глазунов поднялся.

– А где же Мария Сергеевна?

– Этого мы еще не знаем, – тихо произнес Пронин. – Но чтобы найти ее, необходимо создать у похитителей полную уверенность в том, что они хорошо разыграли свою игру, что никто не сомневается в том, что сегодня хоронили Ковригину. Если ее не убили, значит, она нужна живая. Но если они почувствуют, что мы напали на их след, они могут избавиться от живой улики.

– Понятно, – медленно произнес Глазунов. – Но я надеюсь…

– И я надеюсь, – сказал Пронин. – Пусть только побережется Федорченко, да и вы сами будьте поосторожнее.

Вернувшись из института, Пронин вызвал Ткачева.

– Девица здесь?

– Ждет.

– Какое впечатление?

– Хорошее.

– Ну-ну…

Пронин был предубежден против дочери Ковригиной. Она сознательно вводила в заблуждение следователя. Кто ее направлял?

Пронин осведомился:

– Говорили с ней о чем-нибудь?

– Нет.

– А как реагировала на вызов?

– Принеслась как на крыльях.

– Спрашивала о чем-нибудь?

– Ни о чем…

Ткачев ввел Леночку.

– Садитесь, – сказал Пронин.

Леночка села.

Пронин молчал.

Леночке стало не по себе.

– Как вас зовут? – спросил Пронин.

– Ковригина… Елена Викторовна…

Пронин пристально наблюдал за Леночкой. И постепенно его предубеждение рассеивалось. Светлые русые волосы слегка пушились над открытым и прямым лбом. Из-под темных, резко очерченных бровей смотрели большие вдумчивые глаза. Настоящие карие глаза, о каких поется в народных песнях. Подбородок был крутоват и свидетельствовал о доле упрямства в характере, но все лицо выражало столько простодушия и непосредственности, что просто невозможно было заподозрить ее в притворстве.

– Вы похожи на свою мать? – неожиданно спросил Пронин, спросил неприветливо, сухо.

– Говорят… – Леночка смутилась. – Только мама гораздо красивей… – Она совсем смешалась. – Вы не подумайте, будто я считаю себя красавицей, – добавила она. – А мама красивая. Это все говорят…

Девушка, которая сидела сейчас перед Прониным, была удивительно прелестна, и он с горечью подумал о том, что наружность бывает обманчива.

– Можете идти, товарищ майор, – сказал вдруг Пронин Ткачеву…

Ему не хотелось, чтобы в эту минуту рядом с ним находился Ткачев. Вопреки сложившейся предубежденности девушка производила хорошее впечатление, а Пронин не любил ошибаться, он хотел разобраться в этой девушке один на один и затем уже сообщить свое мнение Ткачеву.

Пронин и Леночка остались вдвоем.

– Значит, так… – сказал Пронин и опять замолчал.

Леночка ждала.

Он помолчал и вдруг решил сразу задать ей самый главный и самый неприятный вопрос.