Нашла прокуратуру, нашла Ползунова, немолодого человека с деревянным лицом. Держался он вежливо, но чувствовалось, что все давно ему надоело – происшествия и преступления, преступники и свидетели, и хотя он делает свое дело, но с большим удовольствием предпочел бы его не делать.

Едва Леночка подошла к его столу, как он сразу догадался, кто перед ним.

– Товарищ Ковригина?.. – Он помолчал, соображая, как бы поделикатнее приступить к делу. – Садитесь, пожалуйста. Видите ли… Я вынужден вас огорчить, но в общем не волнуйтесь. С вашей матерью… – Он поправился: – С вашей мамашей, с товарищем Ковригиной, случилось несчастье. Вы понимаете… Как бы вам сказать… Ваша мамаша попала, по-видимому, под поезд. Вы не волнуйтесь…

И хотя Леночка знала, что все это не так, она побледнела.

Ах как не нравилась ей вся эта инсценировка! Но одновременно где-то в глубине души она немножко гордилась собой – ей доверили тайну, которой не доверили даже этому следователю.

– Попала под поезд?

Следователь заметил ее бледность, встал, подошел к подоконнику, там стоял графин с водой, наполнил стакан, протянул Леночке.

– Выпейте, пожалуйста…

Леночка отстранила его руку.

– Не беспокойтесь… Я готова… – Она вздохнула. – Готова к самому худшему.

Ползунов тоже вздохнул.

– По всей вероятности, товарищ Ковригина пала жертвой собственной неосторожности. Шла по путям, задумалась о чем-нибудь… Что могло привести ее в Рассадино? – быстро спросил он. – Вы не знаете?

– Неподалеку от Рассадина филиал института, в котором работает мама…

– Мы так и думали, – перебил Ползунов. – Труп, извините, сильно обезображен, и мы обязаны произвести опознание. В сумочке обнаружены служебное удостоверение и пропуск… По этой причине и пришлось вас побеспокоить. Хотя документы нашлись, но полагается вызвать родственников…

– Не утешайте меня, – сказала Леночка. – Говорите, что нужно.

Ползунов положил перед собой лист бумаги, взял ручку.

– Необходимо составить протокол опознания. Я вас попрошу, опишите наружность гражданки Ковригиной…

Как трудно, как мучительно было Леночке говорить о Марии Сергеевне как о мертвой.

– Среднего роста… Не толстая и не худая… Русые волосы…

– А нет ли у нее каких-либо особых примет? – спросил следователь. – Каких-нибудь родинок, бородавок, родимых пятен? Шрама?

– У нее… татуировка. Повыше локтя, на левой руке. Имя «Люся», потом «плюс» и «Боря»

– Правильно, – сказал следователь. – Ваша мама, случайно, не воспитанница детского дома?

– Что вы! – почему-то обиделась за нее Леночка.

– Я это предположил в связи с татуировкой, – объяснил следователь. – Раньше в детских домах иногда упражнялись…

– Нет, – сказала Леночка. – Это была просто школьная шалость, друзья детства обменялись именами.

С привычной быстротой следователь составил протокол.

– Все в порядке… – Он замялся. – Теперь вам придется лично взглянуть…

Леночка молча поднялась.

Ползунов повел ее в приемный покой.

В пустой выбеленной комнате высокий узкий стол был прикрыт большой чистой простыней.

Навстречу к ним вышла женщина в медицинском халате.

– Покажите, – распорядился следователь.

Женщина сдернула простыню…

– Да, – сказала Леночка и пошла прочь.

Ползунов повел ее обратно, подписать протокол.

– Все-таки дайте мне воды, – попросила Леночка. – И позвольте позвонить по телефону.

Леночка знала правду и, несмотря на это, очень нервничала: зубы ее постукивали о край стакана, и голос прерывался. Она набрала номер.

– Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно.

Павлик не заставил себя ждать.

– Я здесь, Ленок! – прокричал он издалека. – Мария Сергеевна вернулась?

– С мамой несчастье, – принудила себя сказать Леночка. – Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной…

На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.

– Ленок… Это все я, все я виноват, – растерянно приговаривал он. – Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…

Леночка дернула его за руку.

– Пойдем в аптеку!

Павлик посмотрел на нее с недоумением.

– Зачем?

– За валерьяновыми каплями, – жестко сказала Леночка. – В самом деле, нельзя же так, а еще врач!

Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.

И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.

Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.

Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.

Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:

– Один?

– Заходите.

Ткачев открыл дверь.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Заходите, Григорий Кузьмич…

Пронин указал на кресло:

– Садитесь.

Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек.

Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести – совести настоящего коммуниста.

«Стар-стар, а морщины малозаметны, и всегда так подтянут, что всем нам впору с него брать пример», – подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя – хоть купайся в глазах, не глаза – ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза – кинжалы, не глаза, а сталь, – как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся…

Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался…

Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.

– Слушаю.

– Как будто ничего особенного, Иван Николаевич, но я решил доложить, – начал Ткачев. – Помните, говорили как-то о Глазунове? Профессор Ковригина, помните? Они еще вместе ездили на Урал…

Пронин кивнул.

– Ну-ну?

– Попала под поезд!

– Кто?

– Ковригина.

– То есть как «попала»?

– А очень просто, по собственной неосторожности. Переходила пути и замечталась, должно быть…

Пронин нахмурился.

– Нехорошо, когда такие люди попадают под поезд.

– И я думаю, что нехорошо.

Пронин исподлобья взглянул на своего помощника.

– Что-нибудь подозрительное?

Ткачев покачал головой.

– Будто бы и нет, но…

– Понятно. За всеми по пятам ходить не будешь, но неприятно, когда такие вещи случаются с такими людьми. Поинтересуйтесь, Григорий Кузьмич, обстоятельствами ее смерти. Ну несчастный случай так несчастный, но ведь кто-то и рад бывает таким случаям…

Ткачев встал.

– Разрешите идти?

– Да-да, действуйте.

Пронин остался один. Он никогда не видал Ковригиной. Как-то о ней упоминал Глазунов. В последний раз он сам приезжал к Пронину. Глазунова беспокоил повышенный интерес за границей к его открытию: домогаются конфиденциальных встреч с ним, пишут, делают намеки. По поводу этих намеков он и приезжал. Просил усилить охрану института.