Обыкновенно в баню нас вместе с Катей брали сестры. И я, не подозревая для себя никакой неприятности, пошел в комнату девочек распытать, скоро ли мы пойдем.

   Когда я вошел туда, Катя была уже там. Она посмотрела на меня с таким видом, как будто я пришел отнимать какую-то ее собственность. И сейчас же повернулась ко мне спиной.

   Остальные на меня сначала не обратили внимания. Но тут Соня стала переодеваться в баню и, оглянувшись на меня, сказала:

   -- Ты что торчишь. Иди отсюда, ты уже не маленький. Стыдно смотреть, когда сестры переодеваются.

   Меня выставили.

   Сначала я обиделся, хотел им показать язык. В особенности при виде Кати, которая явно торжествовала. Потом вдруг сообразил, что дела вовсе не так плохи, если меня соблаговолили причислить к большим, и вышел даже с некоторым достоинством.

   -- Это новость,-- сказал я себе почему-то вслух а прошелся по зале. Приподнявшись на цыпочки, посмотрел на себя в зеркало, чтобы узнать, не видно ли признаков, по которым они отнесли меня к большим. Но признаков я никаких не увидел.

   -- Значит, все-таки что-нибудь есть,-- сказал я сам себе шепотом, отходя от зеркала.

   Я направился в комнату мальчиков. Хотел было спросить, с ними ли я пойду. Но решив, что при теперешнем положении дел это подразумевается само собою, переменил намерение. Когда я вошел, братья, раскрыв чемоданы, сидели около них на корточках, доставали для бани белье и кстати разбирали вещи.

   Я с видом своего человека тоже присел около них на корточки. Сережа перелистывал какую-то книгу, говорил о женщинах и совал Ване под нос какие-то картинки. Ваня, всегда скромный и застенчивый, с досадой отвертывался и просил не показывать ему таких мерзостей. И потом добавил, что вообще не мешает быть осторожнее, так как в комнате есть кое-кто лишний. Я с удивлением оглянулся, чтобы узнать, кто это лишний забрался сюда, но никого не увидел.

   Потом я, заметив на дне Сережиного чемодана книжку, похожую на ту, которую он показывал Ване, выудил ее оттуда и хотел тут же пробежать ее от нечего делать. Но Сережа почти испуганно вырвал ее у меня из рук.

   -- Что ты суешь свой нос, куда не следует? Нечего тебе тут торчать. И вообще ты еще мал, уходи отсюда.

   Он встал, повернул меня лицом к двери и слегка толкнул пальцем в плечо.

   Меня выставили и отсюда. От неловкости я скорчил рожу и, согнув голову, пошел в коридор. Там я постоял немного, обдумывая свое положение, потом присел у замочной щелки. Хотел назло подсматривать, но изнутри был вложен ключ, и я ничего не увидел.

   -- Хорошо еще, что Катерина не видела,-- сказал я, испуганно оглянувшись по сторонам.-- Что же это значит: уходи отсюда, ты уж не маленький... убирайся отсюда, ты еще мал,-- говорил я про себя. То маленький, то большой -- ничего не понимаю.

   Теперь возникал практический вопрос: с кем же я пойду в баню -- с мальчиками или с девочками. И не ожидает ли меня здесь какой-нибудь грандиозный скандал на радость К_а_т_ь_к_е.

   Раздумывая над этим, я пошел в спальню к дядюшке, где была крестная, чтобы как-нибудь выяснить этот деликатный вопрос. Но вслед за мной прибежала и Катя. Мне поневоле пришлось отложить свои справки и притвориться беззаботным.

   Дядюшка, сидя в спальне в кресле, у постели, кряхтя переменял туфли на сапоги, чтобы идти в баню. Несмотря на то, что самовар был уже подан, он по своему обыкновению отказался пить чай, так как любил это делать после бани. Крестная стояла перед выдвинутыми ящиками комода и доставала белье.

   -- Только уж, пожалуйста, ничего не забывайте,-- сказал дядюшка,-- а то будете опять присылать с женским полом то мыло, то мочалку, а дам нам вовсе не нужно.

   Крестная ничего на это не ответила и только, немного погодя, сказала:

   -- А вы вот не извольте поддавать там до сорока градусов.

   -- Это уж наше дело,-- сказал дядюшка, отвечая крестной, но глядя на меня.

   -- А что Михалыч придет в баню?

   -- Пришел твой Михалыч.

   Захар Михалыч -- это наш с Катей большой приятель. Он всегда, когда приходит, приносит нам пряников и конфет. Мы собираем от них бумажки с картинками и оклеиваем ими внутреннюю часть крышки большого сундука в спальне. Ходит он зимой в высокой барашковой шапке и овчинном полушубке, сзади из воротника у него всегда торчит ремешок вешалки.

   Мы побежали в столовую поздороваться с Захаром Михалычем. Он пришел с красненьким узелочком, не хотел раздеваться и, держа шапку в руке, а узелок под мышкой, ждал, когда соберутся идти в баню.

   -- Вы что тут танцуете, отправляйтесь собираться,-- сказала крестная, наткнувшись на нас,-- кто с кем пойдёт?

   -- Ты что же с мальчиками идешь? -- спросила у меня Катя, не глядя на меня и просверливая пол каблуком.

   Я так растерялся от этого вопроса, что не знал, как ответить. Промычав что-то неопределенное, я побежал к матери, чтобы поставить, наконец, этот проклятый вопрос на совершенно определенную почву. Там я услышал успокоившее меня известие, что я пойду с мальчиками, Катя -- с девочками.

   -- А кто раньше пойдет? -- спросила уже подоспевшая и сюда Катя.

   Мать сказала, что мы пойдем раньше.

   -- А почему не мы, почему? -- спрашивала Катя, сев на край сундука и глядя на свои вытянутые ножки в туфельках, которыми она шевелила, капризно держа голову набок.

   -- Потому что Тихон Тихонович любит жарко,-- сказала мать и подала мне белье, свернутое трубочкой.

   -- Хороши будете и после нас,-- сказал я, почувствовав под собою почву.

   Я взял белье и побежал в переднюю одеваться. Расскакавшись туда, чтобы с разбегу ткнуться лицом в мех шуб на вешалке, я налетел носом на что-то твердое. Оказалось, что это -- Сережа, искавший свою венгерку.

   -- Что ты летаешь, как сумасшедший? -- сказал он. Я не знал, что ответить, и полез разворачивать и искать на вешалке свою шубу.

   -- Ты куда это собираешься?-- спросил он, подозрительно проследив за мной.

   -- В баню,-- сказал я, не оглядываясь и продолжая рыться.

   -- С кем?

   -- С вами...-- сказал я, поперхнувшись.

   Катя была уже тут и ждала, чем кончится этот разговор.

   -- С нами? Это еще зачем?

   И он в шубе и в шапке пошел выражать протест.

   -- Началось,-- подумал я, стараясь не встречаться взглядом с Катей, и с бьющимся сердцем ждал, чем кончится эта история. Те гонят, эти гонят, прямо деться некуда. Что на них наехало.

   -- Пусть идет с девочками,-- послышался из столовой недовольный голос Сергея.

   -- Это еще зачем?! -- закричали, выскочив из своей комнаты девочки.-- Нет уж, пожалуйста, избавьте, мы Катю берем, что вы его вечно нам суете.

   Я должен был стоять и выслушивать все это.

   -- У него уж скоро борода вырастет, а вы его все в нами посылаете.

   Я невольно с испугом схватился за подбородок.

   -- Господи, когда же кончится эта каторга? -- подумал я в отчаянии.

   -- Навяжут вечно малышей и возись с ними,-- недовольно проворчал Сергей.

   Вышел дядюшка; он был в своей хорьковой шубе, от которой мы отрывали хвостики. Из поднятого воротника торчала его сжатая воротником седая борода.

   После переговоров о том, есть ли в бане мочалки, свечка, мы разыскали свои калоши и пошли.

   -- Спички не забудьте,-- крикнула вслед крестная.

   -- Пожалуйста, не беспокойтесь,-- сказал дядюшка, и мы вышли на мороз.

VII

   Никогда не бывает так приятно идти в баню, как зимним, предрождественским вечером, когда крепкий морозный снег скрипит под ногами, из запушенных морозом окон столовой падают на снег полосы света и по окнам ходят тени. А в березнике, за деревьями светится подслеповатое, наполовину завешанное окно бревенчатой деревенской бани.

   Сережа с усилием открыл прилипшую от мороза дверь и весь пропал в теплых облаках пара. Я проскочил за ним и, не снимая башлыка, повязанного поверх шапки, остановился в предбаннике. Баня была низкая, почерневшая, законопаченная в пазах бревен паклей. На потолке висели блестевшие от лампы капли пара. От дощатой перегородки пахло нагревшейся смолой. На перегородке была прибита старая деревянная вешалка, служившая прежде в доме.