Ввод ГЭУ проходил по штатной схеме. Мы знали, что сегодня никуда не уходим, а все люксы постоянно теребили пульт глупыми вопросами в ожидании, когда наконец эти механические силы заведут свою установку и они, дождавшись «Боевой готовности № 2», как тараканы, разбегутся по домам. Но мы не сильно спешили. Лично командир не торопил, да и на борт контролировать ввод ГЭУ прибыл капитан 2 ранга Ташков, который суетливость не любил, и убедившись, что все идет по плану и правильно, расположился на пульте, многозначительно поглядывая на комдива раз. Комдив, «майор» Телков, назначенный на должность совсем недавно, все прекрасно понимал, но, будучи довольно долго оторванным от действующего флота заводским ремонтом, откровенно боялся предложить заместителю НЭМСа прогуляться к себе в каюту, где и плеснуть ему в стакан грамм сто пятьдесят, просто ради уважения. Телков все время отводил взгляд от требовательных глаз Леонидыча и все время пытался тому поведать о проблемах с испарителем 9-го отсека.

На удивление, именно из-за этих самых проблем в тот день, вопреки правилам, первым в действие вводили левый борт. Я усадил на свое место лейтенанта Порехина, и он не спеша, согласно правилам, в обучающем режиме, под моим чутким руководством, за несколько часов ввел установку в действие. Потом оставив лейтенанта заполнять журналы, я с чувством выполненного долга отправился в 5-бис отсек поужинать. На ужине в кают-компании были только «механические» офицеры, старпом и несколько еще не успевших сбежать на берег люксов. Тут-то за столом я и предложил нашему киповцу старлею Васе Горошку, командиру 2-го отсека капитан-лейтенанту Шурке Нахимову и дежурному связисту старшему лейтенанту Сереге Горлохвато-ву опробовать мой напиток после ужина. Товарищи офицеры единодушно согласились, и даже не сменив кремовые рубашки на РБ, практически строем отправились ко мне в каюту. Там я разлил свою жидкость по стаканам, и мы, не тратя время на глупые разговоры, чокнулись. Вот тут я и понял, что сильно ошибся, не попробовав перед этим свой лечебный эликсир, хотя бы на язык. Эффект был шокирующим.

Два года выдержки превратили мою перцовку в некое подобие огненной лавы, обжигающей и уничтожающей все на своем пути. Я покрылся потом, как тюлень, и не смог вдохнуть воздух секунд тридцать, как рыба, ловя воздух ртом и роняя слезы на стол. На всех других участвующих в распитии напиток оказал примерно такое же действие. Горлохватов схватил газету и усиленно махал ею, стараясь загнать побольше воздуха в ротовую полость. Горошек попросту схватил еще не успевший остыть до конца чайник и в несколько глотков допил довольно-таки горячую воду, а самый закаленный и невосприимчивый Шурка Нахимов только сильно побагровел, а его лысая голова обильно покрылась каплями пота размером с виноградину. Он же первым нарушил молчание:

— Да, мать вашу… Борисыч, это что за братоубийственный напиток?

Я, прокашлявшись, изложил историю его появления.

— Крепкая штука… — с уважением сказал Нахимов. — Пойду, переоденусь, а то вся рубашка мокрая… И перекурить надо.

Старлеи, все еще хранящие болезненное молчание, кивнули в ответ и разошлись переодеваться.

В курилке они уже обрели речь и очень разгорячено высказали свое мнение по поводу выпитого, причем, как было видно, Горошку эта доза уже прилично двинула по мозгам. Один только Нахимов восхищался моим «напалмом», а под конец даже предложил пойти и шарахнуть еще по одной. Старлеи энергично отказались, я тоже, и тут Нахимову пришла в голову грандиозная идея.

— Борисыч, там на пульте Телок Леонидычу стесняется налить. Точнее, боится. Может, ты Леонидыча позовешь к себе в каюту, он мужик нормальный, а то обидится еще…

Мне эта идея пришлась по душе. Леонидыча я очень уважал, и по морям с ним немало пошатался, да и выпивал с ним тоже, так что, покинув курилку, я прямо из отсека связался с пультом ГЭУ и пригласил Виктора Леонидовича к себе в каюту.

Ташков пришел быстро, и мы закрылись в каюте втроем: я, он и Шурка Нахимов. Тут и выяснилась причина нестандартного поведения зама НЭМСа. Оказалось, что он с завтрашнего дня в отпуске, сюда пришел лишь по личной просьбе самого НЭМСа, а поэтому свое правило — выпивать только после ввода — на сегодня он отменил. Его можно было понять. Последний раз в отпуске он был почти полтора года назад, устал чертовски и просто хотел отдохнуть. Атак как жену отпускали в отпуск только через месяц, то флагманский просто предвкушал, как он все это время отдастся любимой рыбалке, не спеша и не боясь внезапных вызовов на службу, а потому и расслабился.

Первую стопку флагманский опрокинул вместе в Нахимовым, не замечая ироничных взглядов того. Я от алкоголя отказался, сославшись на то, что скоро на вахту, заслужив уважающий взгляд Леонидыча и насмешливую улыбку Нахимова. Они выпили. Несколько секунд флагманский задумчиво смотрел в потолок, а потом поцокав языком, изрек:

— Забористый напиточек. Откель родом сия живая вода?

Я объяснил.

— Лечебная, значит? Бальзам… Ну, Нахимов, еще по одной?

Шурка, не ожидавший от флагманского такой прыти и невосприимчивости к моему зелью, автоматически согласился, и они выпили еще по одной. После чего Нахимов, продышавшись, тоже отказался пить, вспомнив внезапно, что мы все-таки на борту с работающей установкой.

А потом, подождав еще пару минут, все же спросил Ташкова:

— Виктор Леонидович, а как вам напиток Борисыча?

Ташков поднял бутыль на уровень глаз, и обозрев желтоватую жидкость, которой оставалось еще не менее литра, мечтательно протянул:

— Хороша табуретовка… Ты, Борисыч, мне рецептик напиши. Обязательно поставлю.

А потом, внезапно сделавшись серьезным, как на строевом смотре, добавил:

— Так, мальчики. Вам еще вахту бдить. А я, Борисыч, с твоего позволения, еще у тебя посижу. Глядишь, и добью всю твою настоечку до конца. Мне сегодня спешить некуда.

Тут бы мне кивнуть и уйти, но я неосторожно выразил сомнение в том, что этот напиток можно выпить в таком количестве и не умереть.

— Борисыч, не надо сомневаться в стойкости и здоровье заслуженных офицеров. Давай-ка так: если я это зелье допиваю, то ты после моря со мной на рыбалку пойдешь. На селедку. Идет? А не смогу… Гм… Гарантирую год никуда не прикомандировывать и никого на выходах в море тобой не заменять. Ну как, офицер Белов, спорим?

Я опять сдуру согласился, и потный от торжества момента Нахимов перебил нам руки.

Флагманский слов на ветер не бросал, и начал спокойно и деловито, не забывая расписывать прелести северной рыбалки, употреблять дозы моей перцовочки одну за другой. Сначала я считал себя безусловно победителем, но по мере того, как Леонидыч поглощал напиток, уверенность моя постепенно сходила на нет. Когда в бутылке осталось чуть более четверти, меня срочно вызвали на пульт, и я, бросив флагманского в каюте, умчался к любимому креслу, оставив того добивать остатки «огненной воды». Минут через тридцать Ташков появился на пульте, красный, как свежесваренный рак, но на удивление трезвый, и подмигнув мне, констатировал:

— Рыбалка за тобой, Борисыч. Я ее приговорил.

Потом флагманский расписался в журналах и, созвонившись с механиком, отправился к тому в каюту, на посошок. Больше я его в этот день не видел, а сменившись с вахты, обнаружил в каюте абсолютно пустую бутыль из-под «Гымзы»…

За десятидневный выход в море проигранный спор подзабылся, и вернувшись в базу, я уже совсем и не парился по поводу какой-то рыбалки, благо корабль надолго вставал к пирсу, а командир неожиданно для всех официально назначил меня врио помощника корабля, вместо убывшего на офицерские классы капитана 3 ранга Широкого. Я сразу погрузился в расписания корабельных вахт, береговых нарядов, бесконечные списки личного состава, снятия и постановку на довольствие, и прочую хозяйственную деятельность экипажа, но не тут-то было…

В ближайшую пятницу утром после построения командир отозвал меня в сторону и, заговорщицки наклонив голову, негромко сказал: