Выяснилось, что пробоин в борту не одна, а несколько, и наше спасение можно объяснить только чудом и той крейсерской скоростью, которую я умудрился развить, спасая наши жизни. Смех смехом, но вода в мае на Севере редко поднимается выше 4 — 5 градусов, и проплыть пятьдесят метров в такой воде, да еще и завернутым в кучу одежды, представлялось мне лично маловероятным.
Потом мы часа три сидели на этом каменном пятачке, где не было ничего, кроме бакланьего помета и выброшенного волнами мусора. Флагманский, не потерявший присутствие духа ни на минуту, просто ухахатывался, вспоминая нашу аварийную тревогу, да и я, несмотря на то, что начал понемногу замерзать, тоже смеялся от души, представляя, как это выглядело со стороны. Потом Ташков загадочно заулыбался.
— Знаешь, Борисович, а ведь я тебе сюрприз приготовил. Чуть не забыл…
Я даже не удивился. Сюрпризов в этот день у меня было с избытком.
— И какой, Леонидыч?
Ташков заулыбался во весь рот.
— Сейчас узнаешь… Давай вот сюда, тут камень поровнее… подкрепиться надо, да и согреться не мешает…
Импровизированный стол накрыли на самом плоском камне, найденном на островке. Его составили: тушенка, бутерброды, вареная картошечка в мундире и две фляжки, извлеченные Ташковым из рюкзака.
— С какой начнем, Борисыч?
Я ткнул не глядя.
— Попал! — Вновь заразительно засмеялся Ташков и, открутив крышку, протянул флягу мне.
— Начинай…
Я выдохнул и сделал большой, насколько возможно, глоток. Это была моя перцовка. Я узнал ее и по незабываемому вкусу, и по тому, как мгновенно обожгло мне горло, да и слишком заразительно хохотал Леонидыч, глядя на мое побагровевшее лицо.
— Вот, вот… Потеплело? Я как ее у тебя попробовал, сразу понял, что такой напиток на рыбалке — самое оно! Ты как ушел, я сразу ее и перелил… Ха-ха-ха… Я ж не самоубийца… Давай, я тоже хлебну…
Я протянул ему флягу. Моя перцовка и вправду продемонстрировала отменные согревающие качества. Никакого холода уже не чувствовалось, а стало жарко и даже как-то уютно, и я потянулся к банке с тушенкой…
Когда за нами пришел буксир, мы заканчивали третью, уже мою, фляжку, и наш смех разносился над утренними водами звонко и далеко. В ту ночь нам повезло с погодой, иутротоже выдались тихое и безветренное. Процесс «согревания» зашел так далеко, что флагманский долго стоял перед своей машиной, решая, садиться ему или не садиться за руль. В итоге мы все же уехали в поселок на его машине, за рулем которой сидел его знакомый с буксира, а мы на заднем сиденье вовсю братались с флагманским, вытряхивая последние капли из опустевших фляг.
Дома я целый час плескался в душе, отколупывая присохшие прозрачные селедочьи чешуйки из самых невообразимых мест, а потом, следуя рецептуре флагманского, засолил свой улов, сварил своего краба, которого употребил с завалявшимся в холодильнике пивом и упал спать до вечера. Больше на рыбалку в море я не ходил ни разу. Каждый раз встречаясь, как по службе, так и просто, мы с Ташковым со смехом вспоминали наш рыболовецкий вояж, но каждый раз я спокойно, но твердо отвергал приглашения на новую рыбалку, и максимум до чего опускался, так это до ловли с пирса во время воскресных вахт. И все-таки как рыбак рыбакам скажу: селедочка и впрямь получилась — пальчики оближешь…
Корабли Военно-морского флота ни при каких обстоятельствах не спускают своего флага перед противником, предпочитая гибель сдаче врагам Отечества
Из корабельного устава ВМФ РФ
История эта настолько же невероятна, насколько и абсолютно реальна в наш век глобальных перемен, развалов государств, смены моральных ценностей и жизненных устоев. Слышал я ее не от третьего лица, а от главного героя лично, хотя и не был с ним знаком до этого, да и встреча наша продолжалась не больше двух часов, и, естественно, многое в этой истории, которую я слушал, не веря своим ушам, додумано и расцвечено мной сознательно для придания рассказу читаемой формы. Но сами события и их последовательность переданы мной без изменений, которые на самом деле такой истории и не требуются…
В 2003 году мне довелось побывать на Святой Земле, куда за несколько лет до этого эмигрировали из нищающего Севастополя родители моей жены. Так вот, в одну из суббот, когда у всех правоверных иудеев наступает время побездельничать, а попросту шабат, мои родственники устроили выезд в пустыню , где на большой огороженной территории был разбит настоящий парк с рукотворными реками и озерами, беседками, мангалами, лежаками и прочими принадлежностями для бездумного отдыха и поедания кошерных шашлыков и барбекю. Приехали мы туда довольно большой компанией, ну и после первых трех часов мне стало скучновато в кругу родственников жены, которые только и делали, что обсуждали, как они жили до отъезда и как живут ныне. Я покинул их и решил пройтись по всей территории, посмотреть, что тут еще имеется. Вскоре, проходя мимо ряда магазинчиков, расположенных там же, я неожиданно узрел сидящего за столиком мужчину, потягивающего пиво из банки. А внимание мое он привлек тем, что, во-первых, был в тельнике, а во-вторых, в черной флотской пилотке, на которой белой краской был нашлепан знак «Радиационная безопасность», кривоватое исполнение которого говорило о том, что служить он мог только на атомоходах, и нигде более. Вероятно, мой взгляд чем-то отличался от всех остальных, так как мужчина на меня тоже обратил внимание, после чего я просто спросил, где он служил. Он ответил. Я подсел, заказал себе пива, потекла беседа, и в конце концов я и услышал то, что сейчас постараюсь изложить…
Капитан 3 ранга Гончаров Олег Сергеевич, закончил Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище в самом начале 80-х годов. Получил распределение в славный град Гаджиево на проект 667 А, где добросовестно и дослужился до комдива два, сходил в десяток автономок, а на исходе 80-х списался с плавсостава и ушел дослуживать до пенсии на какой-то ПРЗ, а потом вообще перевелся в Полярный на завод, на какую-то умирающую лодку, уже лет десять ржавевшую там без надежды на светлое будущее. Так бы, наверное, и сидел он на этой железке до самого развала Союза, если бы не его жена, даже во сне видевшая себя дома у мамы в Севастополе, гуляющей по Графской пристани под звуки духового оркестра. И сам Олег был бы не против этого, если бы не одно но. Своей квартиры в Севастополе у них не было. Семья его жены ютилась в трехкомнатной хрущевке в Стрелецкой, где по этим комнатам было распихано шесть тел, начиная от ее родителей и кончая семьей старшего брата жены Олега. Сам Гончаров родом был из-под Твери, где жилищные условия его родителей были еще хуже, и куда сам Олег возвращаться категорически не хотел. По простодушности своей, Гончаров все еще продолжал наивно верить в свое уже начинавшее разваливаться на тот момент государство, которое пачками издавало законы о защите военнослужащих, а устами государственных мужей обещало в ближайшие годы осчастливить всех нуждающихся собственным жильем. Это и стало камнем преткновения в их семейных спорах. Офицер хотел тихо досидеть до хороших времен и бесплатной квартиры в Гаджиево, благо увольнять его никто не собирался, а жена, упершись рогом, требовала его немедленного увольнения в запас и отъезда в солнечный Крым. Причем главными козырями, которыми манипулировала супруга, являлись дети, поскольку они почти уже оканчивали школу и, естественно, желали продолжать учебу в вузе, причем не в каком-нибудь, а в Севастопольском приборостроительном институте. Вода камень точит, и в начале 1991 года, поседевший от процедуры увольнения в запас Гончаров убыл со всей семьей в Севастополь уже в ранге отставника и пенсионера.
В Севастополе поначалу все складывалось довольно неплохо. Гончаровы сняли полдомика в частном секторе в Стрелецкой за вполне умеренные деньги. Сам пенсионер совершенно случайно устроился в гидрографию, на корабль, принадлежащий военно-морскому ведомству. Дети успешно поступили в институт и даже жена, не работавшая до того лет пятнадцать, окончив курсы машинописи, устроилась в собес секретарем. Гончарову даже пообещали квартиру, но потом настал август 1991 года, и постепенно все пошло кувырком. В самую первую очередь это коснулось самого Олега, корабль которого был приватизирован украинской стороной нахрапом одним из первых. Олег, не осознававший масштаб перемен, как-то не очень приветливо встретил появление над его пароходиком «жовто-блакитного» стяга, за что и был немедленно уволен с группой таких же несознательных элементов в один день и без выходного пособия. Пенсии и получки жены сразу стало не хватать, и бывший офицер пустился во все тяжкие…