Супруги ушли уже в тот момент, когда на землю стремительно накатывался пряный крымский вечер. Сергей зажег лампу над столом и, внезапно осознав, что остался один на один с Софией, испугался. Он не мог понять, чего он боится, но язык окончательно и бесповоротно присох к гортани, и потрясенный этим, Шадрин молча плюхнулся на стул и в напряжении замер.

— Сереженька, ну что ты молчишь?

София села даже не напротив него, а рядом, закинув красивые ноги одна на другую, и края ее сарафана легли на колени офицера.

— Давай выпьем за нашу встречу!

Рука девушки легла на ладонь Сергея, и он заметно вздрогнув, попытался ее убрать. София нервно скривилась, но, взяв себя в руки, налила по бокалу вина и протянула Сергею. Он молча взял.

— За то, что мы в конце концов встретились… За тебя, Сережа…

Звякнули бокалы, и на миг показалось, что и Сергей, и София потянулись друг к другу, но Сергей неожиданно залпом опрокинул бокал в рот, и встал.

— Я… я… Сейчас сигареты возьму…

И тут Софию прорвало.

— Послушай, ты… Военный здоровенный! Ты что, и правда ребенок, или как? Сереженька… Да что же это такое-то?! Ты же за весь вечер трех слов не сказал! Я, как дурочка… Сейчас приедет… Вот он… Не такой, как все… целый год над твоими письмами… Да пропади все пропадом! Ну и сиди здесь, бирюк недоделанный… Хотя бы… Ай… Я ухожу домой! Так Катьке и передай! Что ты, что она, да и я дура полнейшая… Сказку выдумала сама себе!

Она подхватила сумочку и решительно развернулась к воротам дачи.

И тут Шадрин осознал, что если сейчас, в этот самый миг, он не остановит эту красивую и желанную девушку, то вряд ли больше ее увидит, и что надо что-то делать. Взгляд его упал на бочку с водой, на которой стоял внушительный кувшин, судя по всему, наполненный доверху.

— Софья! Подожди, я…

Он шагнул с крыльца и как бы случайно, в размахе, задел рукой кувшин, который целиком и полностью плесканул на остановившуюся из-за его крика Софию. Та ахнула. Трехлитровый сосуд точнехонько и прицельно, не задев ее, пронесся мимо, а вот все его содержимое так же аккуратно вылилось на белоснежный сарафан девушки. Он был до того тонок, что мгновенно облепил чудную фигурку онемевшей Софии и рельефно проявил сквозь невесомый материал и красивую грудь, с небольшими темными сосками, и тонкую талию, и дивные породистые ноги наследницы греческих переселенцев.

— Олух! Медведь безрукий! Откуда ты свалился на мою голову?! Говорила мама, держись подальше от голландеров! Отвернись! Отвернись сейчас же! Господи, связалась же… Ой…

София, размахнувшись со всей силы, заехала сумочкой в плечо Шадрину.

— Отойди! Уйди, ради бога!

Она влетела в домик и захлопнула за собой дверь.

— Не заходи!

Сергей присел на стул и, вздохнув, налил полный стакан вина. Он уже понял, что своей дуростью испортил все, что только возможно, и теперь осталось только выслушать до конца, то, что о нем думает София, и попрощаться. Сергей залпом опрокинул стакан и закурил.

— Эй! Ромео!

Дверь распахнулась. В проеме стояла укутанная в простыню София, и протягивала Сергею мокрый сарафан.

— Повесь… Рядом тут… Пусть сохнет.

Сергей молча взял сарафан и повесил на одну из веревок, висящих во дворе.

— Господи… Ну что же ты такой дундук-то… Бестолковый… Или у тебя всегда так с девушками, а? А может, ты просто… У тебя хоть когда-нибудь была девушка-то? Или у вас там, на Волге, только сети и удочки в почете? Да… Повезло мне… Слов нет… Скорее бы сарафан высох, пока последний автобус не ушел… Ты…

София говорила и говорила, выплескивая все накипевшее за вечер, да и, наверное, за целый бестолковый год, а Сергей угрюмо дымил сигареты, одну за одной, принимая все слова как справедливую кару за собственную дурость и беспомощность.

— Молчишь? Ну и молчи тут один! Позовешь, когда высохнет! Думаю, в такую жару минут за десять готово будет!

Она хлопнула дверью, и Сергей снова остался один во дворе. Было уже темно, на землю опустилась крымская ночь. Где-то трещали цикады, где-то смеялись и играла музыка, а Сергей все сидел и сидел, раз за разом опрокидывая бокалы с вином, которое, к сожалению, совершенно его не брало. На улице и вправду было жарко: до Максимки, где находилась дача, не долетал освежающий ветер с глади Черного моря, и воздух остывал неспешно и лениво.

— Ау! Ромео… Как там мой наряд?

Сергей очнулся от дум. София кричала из комнаты, даже не пытаясь подойти к двери.

— Сейчас…

Он встал и подошел к висящему сарафану. Он был уже практически сух. Но Шадрину так не хотелось ее отпускать! Он знал, что если сейчас отдаст ей платье, то вряд ли снова ее увидит, а так хотелось все же набраться потерявшейся где-то смелости и сказать ей, что она самая лучшая и самая красивая девушка на свете и что она ему нужна, такая как есть, вся и навсегда. Сергей оглянулся, нашел глазами злополучный кувшин, наполнил его водой из стоявшей рядом бочки и, воровато оглянувшись на дверь, вылил на сарафан.

— София, мокрый он еще… Пока…

Через минуту в двери показалась голова Софии.

— Дай сюда!

Сергей снял сарафан и протянул девушке. Она потрогала.

— Мокрый… Ладно… Пусть сохнет…

София скрылась обратно за дверью, а Сергей снова уселся за стол, и начал мысленно репетировать и проговаривать то, что он сотни раз уже делал, и вновь спасовал, оказавшись один на один с предметом своих воздыханий. Он что-то бубнил себе под нос, не забывая глотнуть вина, и повторял снова и снова те самые простые слова, которые всегда труднее всего произнести. Прошло минут тридцать, и из дома снова раздался голос Софии:

— Ромео, ну что там?! Высохло?

Шадрин, уже не раздумывая, вскочил с места и снова зачерпнув воды из бочки, окатил сарафан.

— Мокрый еще…

София, к этому времени немного успокоившаяся и даже благодаря врожденной веселости и чувству юмора немного развеселившаяся, уже устала валяться на единственной в комнате кровати. Сначала, когда она мокрая и злая оказалась в комнате, она была готова растерзать этого неуклюжего северного увальня, но когда твой сарафан сохнет на улице, а трусики на окне, даже отвесить полновесную пощечину становится весьма проблематичным. Поэтому она просто выговорилась до конца и отправилась в комнату. И теперь, катаясь по кровати, она поостыла, и даже, улыбаясь, покрикивала на сидящего где-то во дворе Сергея просто так, для удовольствия, чтобы лишний раз задеть. Неожиданно София сообразила, что прошло уже немало времени. Она встала и подошла к окну, выходящему не во двор, а в сад, на открытой раме которого сохли трусики. Они были сухие абсолютно! Конечно, они были несравнимыми с сарафаном, но, даже вися на подоконнике, были уже сухие как порох! София на цыпочках подошла к окну. Во дворе, освещенном только несколькими лампочками, за столом уставленным остатками вечернего пиршества, сидел Сергей. Он сидел боком к окну, прямо под лампой, и было хорошо видно, как он, качая сжатую в кулак правую руку и играя желваками, как будто готовится то ли к выступлению, то ли просто к сдаче очень сложного экзамена. Он был до такой степени серьезен, что Софии стало даже смешно, и она, отступив от окна, снова крикнула:

— Сережа… Как там мой сарафан?!

И прижавшись к стенке, незаметно выглянула в окошко. Сергей, вскочив как ужаленный, шагнул к бочке, зачерпнул кувшином воды и, посмотрев на дверь, неожиданно полил ее сарафан. Задохнувшись от негодования, София, придерживая спадающую простыню, распахнула дверь и выскочила во двор.

— Ты что?! Ты что делаешь?! Зачем?! Ну ты совсем офонарел, что-ли?!

От ее крика Шадрин, вздрагивая, отступал шаг за шагом к двери, будто пытаясь спрятаться от этого женского визга, который хлестал его с каждым разом все сильнее и сильнее. Не в силах сдержаться, София схватила кувшин и замахнулась на Сергея.

— Зачем это?! Что ты молчишь?! Ну что ты молчишь?! Ты немой?! Остолоп…

Внезапно Шадрин остановился. Он поднял голову, и его глаза на миг заблестели и стали серьезными и абсолютно трезвыми.