Летом собаки предоставлены сами себе. Небольшое население поселка (всех сосчитать — хватит пальцев на руках) их коллективный хозяин. И собаки поэтому более общительны, чем зимой.

Но к Пирату это не относится. Однажды я пытался его погладить — он оскалил зубы и отошел.

— Не надо гладить! — сказал мне третьеклассник Костя. — Он и нас кусает… Он не любит…

Вот тебе на! Никогда собаки не кусают детей. Разве что в очень крайних случаях, когда они, собаки, больны или когда им, собакам, делаешь больно… И то сначала в качестве предупреждения просто огрызаются.

— Надо ломать Пирата…

Николай засмеялся:

— Дохлый номер… Вон он меня тяпнул. — И Николай, показал заштопанный рукав куртки.

— Мы с ним не играем, — сказал Костя, — он кусает…

Я договорился, чтобы никто, кроме меня, не кормил Пирата.

Целый месяц Пират знал только мой голос, все это время пища его пахла только моими руками. Он научился ходить за мной, когда я его звал. Он научился плыть за каяком, когда я уплывал на тот берег. Он приходил к крыльцу, когда я его звал. И он знал, что получит кусок мяса или рыбы от меня. Но он не брал из рук по-прежнему и, понурив голову, сердитый, уходил, когда я его пытался гладить. Правый рукав моей куртки и одна нейлоновая рубаха были уже порваны его зубами.

Почему он не любит ласки? Никто этого не знал.

…Мы пили чай на улице, у костра. Была тихая летняя ночь. Собаки валялись на земле, отдыхали от дневной кутерьмы. Пират дремал у крыльца.

— Ну и как твои эксперименты? — заводил меня Николай.

— Пират!

Пес поднял голову.

— Иди сюда, Пиро! Иди!

Он подошел. Я протянул ему жареную пелядь. Масло сочилось из куска. Пират облизнулся.

— Ну!

Пират отвернулся.

Я положил кусок ему на нос и так держал. Он осторожно раскрыл пасть, взял кусок и отправился есть.

— Ну вот, молодец! — похвалил я его, когда он вернулся к крыльцу на свое место, и протянул руку, чтобы потрепать его по шее.

Пират зарычал и хватанул зубами манжет рубашки. Должно быть, он думал, не слишком ли много я хочу за один раз, или хотел реабилитироваться за свой предыдущий поступок, за измену самому себе, — своим принципам, когда он взял-таки еду из рук.

Но в том, как схватил зубами манжет, чувствовалась неуверенность. Я понял, что надо железо ковать, пока оно горячо. И я очень заволновался.

— Николай, сейчас… сейчас…

Я снял рубашку (маек мы не носили) и голый по пояс сел рядом с Пиратам и положил ему руку на голову. Он резко повернулся в сторону кисти и застыл. Я гладил его, говорил ему спокойным голосом разные слова. Потом обнял Пирата. Так мы и сидели, а Николай от удивления чуть не выронил кружку.

В момент собачьей неуверенности я понял, что ему будет неловко кусать открытое, беззащитное тело. Это все равно, что укусить в лицо. А в лицо собаки не кусают.

С тех пор каждое утро я брал его на руки (тяжелый, черт!), входил с ним в воду и мы купались.

Я стриг его, расчесывал, научил играться с куском оленьей шкуры, возился с ним, и хоть он был по-прежнему собачьим вожаком, характер его был сломлен.

Но победа меня не радовали. Мне не следовало ее добиваться. Ведь Пират потерял свое лицо, забыл истину, которую чувствовал инстинктивно, — ласка человека ведет в конце концов в кабалу и рабство.

Орлик — непритязателен. Ест все, что дают. Я иду на мелководье, там резвятся щуки. Стрелою из карабина в черную узкую тень. Даже если не попаду, Оглушенная щука перевернется вверх животом и утонет. Тут я ее и достану.

Вот и сейчас — стреляю снова. За пять минут добыл пять метровых щук. Несу одну Орлику. Орлик берет рыбу радостно. Физиономия его выражает довольство. Поесть он любит, но никогда не ворчит, если его просят поделиться.

Орлик — черный с белыми пятнами. Одно ухо висит, перекушено в драке. Другое стоит. От этого морда у Орлика простодушно-глуповатая. От этого кажется, будто он всегда доволен жизнью, что бы ни случилось.

Из кустов выходит Байстрюк, молодой черный красивый пес. Байстрюк ложится рядом с Орликом и лапой трогает его рыбу. Орлик не ворчит. Он откусывает себе еще кусок, а остальное милостиво разрешает взять Байстрюку.

Так никогда не бывает. Собака, даже сытая, не отдаст куска. Она не будет есть, но не отдаст другой собаке. А Орлик спокойно делится едой. И если бы только раз. А то ведь очень часто. Наверное, они вместе росли щенками. И их кормили всегда вместе… Но это еще ни о чем не говорит. Возьмите любую семью выросших вместе щенков и вы увидите, как они будут драться из-за мяса.

— Байстрюка подложили Найде… матери Орлика, — говорит Егор. — Байстрюк моложе… Орлик старше, не намного.

— Ну и что?

— Не знаю… она их вместе воспитала… вот они дружат.

— А с другими не дружат?

— Нет… с другими не дружат.

— Гм…

— Когда Байстрюк поет, Орлик прибегает…

— Что-о?!

Егор хохочет:

— Неси гитару!

Бегу за гитарой.

Егор играть не умеет. Он просто перебирает струны, потом лихо ударяет по ним.

Байстрюк срывается с места, подбегает к нам и начинает выть. Воет он по-волчьи — садится, вытягивает голову к небу, закрывает глаза. Иногда вой прерывается каким-то всхлипыванием, горловыми руладами — это значит Байстрюк доволен музыкой и «петь» ему Нравится.

Если прекратить бренчать на гитаре. Байстрюк прекращает «пение».

Музыкальный талант в Байстрюке воспитали за несколько месяцев полярной ночи. Еще щенком он приохотился к гитаре. И всегда крутился у ног человека, играющего на гитаре или крутящего транзистор. Любила собака музыку — вот и все. А приучить выть и потом выработать в собаке рефлекс на гитару — дело совсем нехитрое. И не такое вытворяли с тоски да безделья в пурговые зимние дни.

Но когда Байстрюк начинал «петь», рядом тут же оказывался Орлик. Орлик, видимо, совсем не понимал занятий своего друга. Он сидел, глядел на черного гладкого Байстрюка, тот выл и выкидывал всякие номера, а в глазах Орлика недоумение, одно ухо висит, второе торчит, выражение лица простодушно-глуповатое, он похож на деревенского парня в треухе, слушающего симфонический оркестр.

«Дела…» — думает Орлик, подходит и нюхает умолкнувшую гитару.

За успехи в концерте мы награждаем Байстрюка.

Большой серебряный бок пеляди привлекает внимание собак. Два рыжих пса несутся к Байстрюку. Останется он без концертного гонорара!

Орлик настораживается, весь как-то поджимается и стрелой летит наперерез.

Пелядь уже в зубах у одного из рыжих псов. Орлик хватает его за шею, тот визжит, убегает, поджав хвост. Вдвоем с Байстрюком они одолевают второго пса. Тот тоже убегает.

Байстрюк зализывает рану на ноге. Орлик берет рыбу, относит ее Байстрюку, а сам лежит рядом и сторожит ужин своего младшего сводного брата. Вот тебе и Орлик!

Я попробовал поднять то ухо, которое у него перекушено и висит беспомощно. Сразу же исчезло простодушно-глуповатое выражение лица. Вот что значит одна деталь в лице! Совсем как у человека. Не такой-то, оказывается, Орлик и простак.

Вершины окрестных далеких сопок уже в снегу. Ждет снега и огненно-рыжая тундра. Нам пора сворачиваться, экспедиция закончилась.

Прощальный пир делаем на улице, выносим стол. А дома за печкой бочонок браги. В бочонке плавает деревянный ковш о налипшими на нем ягодами голубики. Брага тоже на ягодах. Больше нам отмечать окончание работ нечем, экспедиционный спирт давно кончился, а до ближайшего магазина — несколько дней сплава по реке.

Зато закуска обильна. Река все отдала не скупясь. Тут жареный хариус и соленый конек, печень налима и уха из чира, икра пеляди, вяленый пыжьян, котлеты из щуки, копченый ленок, брюшки, балыки — чего только не приготовишь из рыбы.

Собаки тут же, мы их отгоняем, они вертятся неподалеку. Трудно покинуть место, где аппетитные запахи сулят сытость.

Сегодня балуем собак. То и дело в кусты, где они лежат, летят куски. То и дело подзываются к столу любимчики и уходят назад с добычей.