— За Нарвой приходит Полтава, — сказал, закрывая семинар, академик ВАСХНИЛ Н. В. Турбин.
Приходит, но для этого колокола переливают в пушки.
Идет гонка со временем. Сегодня селекцию можно вести или быстро, или никак — госбюджет будет избавлен от пустых трат. Селекционер, дюжину лет или больше в одиночку корпящий над сортом, чтоб потом госсортсеть еще лет пять-шесть выясняла, что, собственно, он сделал, ныне полный анахронизм. Не говоря уже о технике, агрохимии, мелиорации, какие идут своим темпом и ждать никого не намерены, напомним, что сами болезни пшениц, расы гриба быстро приспосабливаются к новому сорту, и если даже он был рожден устойчивым к ржавчине, то в поля придет уязвимым: гриб обгонит. Тридцать лет выводит сорта старейший из институтов степи — Сибниисхоз, а колхозами не принят ни один. Спрос, известно, не грех, попытка получить авторство — тоже, но когда солидный коллектив методически является на вокзал со своими дарами после третьего звонка, то вместе с его сортами испытывается и терпение Госбанка.
Селекция больше не может делать ставку на штучную выделку шедевров — нужен поток, конвейер сортов. Агроном должен знать, пусть приблизительно, какую пшеницу он получит через пять лет и чем заменит ее через десять.
Вавиловское требование «надо спешить!» полностью относится и к испытателям. Растягивать экзамен новому сорту чуть ли не на такой же срок, какой пошел на его создание, — все равно что выпускника вуза экзаменовать пять или шесть семестров. Засуха, мороз, нашествие ржавчины, прочие нужные для проверки беды не могут ожидаться как «милости природы», — сложности нужно моделировать! И уж если сорт — открытие, то тем более нужна скорость, он должен сразу идти во все зоны возможного ареала.
Распыленность сил — всегда отставание. В тех двухстах учреждениях, что ведут селекцию зерновых, конструктор сортов в большинстве случаев — одинокий ловец удачи, индивидуалист поневоле: сам себе агроном, сам и генетик. Даже юридически, в вопросах авторства, затруднена возможность кооперации и разделения труда. М. Г. Товстик осенью семена разослал, но разговор о признании за ним авторства на линии остался без последствий. Нет, оказывается, прецедента, чтобы заготовки, пусть и уникальные, у нас признавались научной ценностью. Колос ты должен делать сам до конца. Временем тебя не ограничивают.
Чтобы лидировать, селекционер должен жить минимум вдвое быстрее полевода, то есть получать хотя бы два поколения гибридов в год. Способа два: теплицы или использование районов с теплой зимой (этим путем шел, мы знаем, Борлауг). Есть у нас теплицы? Теперь да, два года назад в Западной Европе закуплено двадцать таких устройств, ускорителей зернового прогресса. На ящиках с точным оборудованием стоит требование — «хранить в закрытом помещении». Сибниисхоз в Омске хранил то добро во дворе, под снегом и дождем. А почему, собственно, хранил, не собрал и не пустил сразу, как экстреннейший объект — ведь золото плачено? Почему вообще из двух десятков теплиц только две на сегодня в деле? Ну, тут объяснят подробно: проекты, привязки, некому строить, трудно с кирпичом… А вот почему теплые районы Грузии не используются как теплица под открытым небом, чтобы осенью тут посеять, а к весне материал успел, скажем, на Алтай, — этому и объяснений не услышишь.
Оно и спрашивать, если серьезно, незачем, потому что буквально всем, от рядового лаборанта до президента ВАСХНИЛ, первопричина ясна. Нет единого хозяина, нет полноправного и ответственного кормчего пшеничной селекции, каким в былые годы служил Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур, он же, позднее, — ВИР. В разных зонах создано двадцать семь селекционных центров, но старая немочь — распыленность — проникла и сюда: подчинены эти центры пяти разным органам, приданы зональным институтам. Зональный же институт, известно, это ВАСХНИЛ в миниатюре, и внутри его средства и силы распыляются уже меж направлениями, а их не меньше, чем тварей в ковчеге у Ноя. В итоге те селекционеры, что у Минсельхоза Федерации, получают от семи до восьми процентов средств, ассигнованных комплексным институтам, и было б наивностью ждать, что при таком внимании с делянок быстро исчезнет убогое «вульгарье».
«Считать важнейшей задачей выведение неполегающих и устойчивых против болезней сортов и гибридов зерновых культур для возделывания их на орошаемых и осушенных землях, а также в условиях применения высоких доз минеральных удобрений», — гласят Директивы XXI съезда партии. Проблема прочной иммунной соломины поставлена в число важнейших задач государства!
Полтава должна прийти.
Апрель 1972 г.
VI
Жанр поздравительной открытки известен: «Доброго здоровья и успехов в труде»… Чаще же и это уже напечатано, довольно личной подписи. Но, как и всюду, бывают исключения.
«Уважаемый Ю. Д., Вы неоднократно и подчас квалифицированно выступали по вопросам степного земледелия…»
Так начиналась открытка Александра Ивановича Бараева, и по многозначительному «подчас» адресат легко понял, что очерк «Лес и чернозем» отнюдь не забыт. Но дальше.
Дальше на левой стороне двустворчатой карточки сообщалось, что «целинные урожаи последних трех лет подтвердили эффективность почвозащитной системы земледелия, внедренной ныне на площади более 20 млн. гектаров». Практически достигнуто удвоение сборов, и случайности в этом нет, налицо закономерность, ибо проявляется на значительной территории, а времени достаточно для выводов.
Правая сторона представляла таблицу динамики урожаев основных регионов целины за тринадцать лет.
Цифры великолепны, и счастлив агроном, могущий подписаться под такой сводкой.
Целиноградская область до внедрения почвозащитной системы собирала по 6 центнеров зерна с гектара (в среднем за пятилетие 1961–1965 гг.). В период освоения системы (1966–1970 гг.) она получила по семь, а освоив основные элементы, подняла урожай в среднем за трехлетие 1971–1973 годов до 11,9 центнера. Прибавка составила 5,9 центнера.
Для Кокчетавской области ряд цифр таков: 6–9,5—13,7. Подъем на 7,7 центнера.
По Алтаю соответственно: 7–9,9—16,1. Прирост 9,1 центнера.
Опытное хозяйство института: 11,2—13,9—18,6. Сбор возрос на 7,4 центнера.
Разумеющему довольно. Толковать, что сложный технически и психологически переход к плоскорезу, к сохранению стерни, узаконение паров и новых сроков сева смирили и пыльный пожар, и разгул сорняков, — толковать об этом незачем, да и негде: открытка мала.
Оборотная сторона — глянцевая, чернила держались плохо — утверждала, что «эффективность системы тотчас упадет, если исключить какое-то звено». А попытки сократить паровой клин и нарушить полевые севообороты с короткой ротацией не прекращаются. Широкая печать, помогавшая внедрению системы, ослабила внимание к целинным проблемам. А рост урожаев вызвал новые сложности: хозяйства плохо вооружены против осенней непогоды, техника не отвечает задачам. Близкое двадцатилетие целины нужно осветить по-деловому, способствуя развитию первых успехов и распространению принципов почвозащиты на европейскую часть страны. Следовали настоятельное приглашение в Целиноград и подпись.
Вот так, без юмора. Если не считать юмористичным сам факт, что итог трудов целой научной школы вместе с задачами на будущее умещен на поздравительной карточке к годовщине Октября.
Касательно памятливого «подчас»… Черные бури зимы 1969 года на Кубани и Украине ошеломили и потребовали немедленного ответа: что делать? Кубанские агрономы корень бед видели в том, что край плохо занимался лесозащитой. Полосы были посажены безграмотно, система не создана, вот ветер и разбойничает. Такой взгляд опирался на докучаевскую, облесительную тенденцию. Бараев объезжал бедствующие районы с одним категоричным требованием: поле должно само защищать себя! Если уж в историю, то этот взгляд восходит к работам А. А. Измаильского, друга и оппонента В. В. Докучаева. Кубанцам линия целинного академика была непонятна, с казацкой солью ситуацию определяли так: «Учил поп ксендза службу править…» Мой первый газетный подвал «Лес и чернозем» поддерживал близкую кубанцам лесозащиту. Он-то и дал мне возможность испытать на себе бараевский характер.