Намерения идеализировать своего торжокского знакомого у меня нет. И грубоват бывает, и резок, и эрудиция, что сам признает, в делах нельняных ограничена поздним заочным пединститутом. Но в нем сочетаются те достоинства стратега, что заставляют большую часть торжокских достижений отнести на счет уровня руководства. В провалах же, думается, субъективный момент здесь менее повинен, чем в местах иных.

Извечная методика прорыва сосредоточить силы на малом участке и вгонять клин, пока не покатится весь фронт… Тем бригадным хозрасчетом Волконский неотступно занимался года два. В разрезе экономическом это была борьба с убытками, и живописной речью «Бати» передавалось так: «Отправил рубль с утра работать, а к вечеру бредут восемьдесят копеек. Ах, туды-растуды, а где еще двугривенный? А ну, марш искать!..» В психологии же это было выделение в абстрактном понятии «наше» осязаемого «мое». Текущие дела, естественно, текли, но ток их он упорно направлял так, чтоб смыть или хоть поубавить авгиевы горы бесхозяйственности и умственной лени, скопленные за десятилетия пустого трудодня. Жесткий лимит затрат и довольно высокий процент приплаты за бережливость рождал яростные споры меж бригадирами и завгарами, кладовщиками, бухгалтерами, учил считать. Супонь и подойник, ходка грузовика и киловатт-час оборачивались ценностями, из-за которых стоило позубатиться. Кампания дала заметный выигрыш. Вместе с новыми ценами, системой твердых планов, возвращением к исконному набору культур она помогла району выйти в сравнительно благополучные: и при малых дозах туков Торжок уверенно перешел за десять центнеров зернового сбора.

Привитая партизанской войной черта принимать решение самостоятельно и брать ответ на себя… Поскольку «гектар гектару рознь, один хоть брось, а на другом — плечами позыбаешь»; поскольку размер посева в Нечерноземье искони определяется не землей, а количеством удобрений, — район, пользуясь правом самостоятельного планирования площадей, стал было сочетать интенсивность с экстенсивностью. Проще — поля, коим удобрений не досталось, стал засевать смесью вики с овсом на сено. Но в области сплюсовали, и в справках все обернулось серьезным обвинением: тысячу гектаров зерновых район стравил скоту! Луга не окультуривает, тащит кормовые на пашню! Тучи над торжокским «Батей» сгустились, у многих возникла возможность посчитаться за его Цицеронов дар. Волконский никого под удар не подставлял, принял и выговор, и пришедшую с ним репутацию своевольника. Последовали швырки, уколы, и, если б не решительная защита Торжокского горкома, старый работник вряд ли удержался бы… Впрочем, в скором времени он сумел так изменить обстоятельства, что огонь приутих, а нехватка туков перестала быть в Торжке главным тормозом. Но забегать не будем.

Смелость видеть процессы в их неприкрашенной ясности… С каждым летом все сильней заботит Волконского воспроизводство рабочей силы. Именно в пору, когда платить стали по три с лишним рубля на человеко-день, когда наладилось и с питанием, и с одеждой, когда тяжким сном стали казаться «пережитки» послевоенной поры, сельское население района начало таять со скоростью снега в марте. Разумеется, механизация высвобождает рабочую силу для заводов того же Торжка, а процесс «урбанизации» закономерен и прогрессивен — если только управляем и стимулируется соображениями занятости. Но, увы, отток людей артели возместить не успевали: по триста, по четыреста трудоспособных убывало в год. Ухудшался возрастной состав, падал процент молодежи, чем сокращалась возможность механизации — старика на комбайны не посадишь. Дефицит все активнее покрывали за счет осенней присылки заводских рабочих и студентов, а «шефство» это никак не вписывалось в порядки экономической реформы. Волконский пришел к формуле: «Прибавка народу в арифметической прогрессии дала бы прирост продукции в прогрессии геометрической».

Район своевременно заложил эксперименты. Проблему расчленили на две стороны — культурно-бытовую и строго денежную. Хотя бы два колхоза-разведчика должны были достичь той концентрации благ, при которой начался бы прилив. Программа, естественно, не объявлялась, в разведчики оба колхоза вышли словно сами собой, сыграло роль множество условий, в том числе и склад председательских натур. «Большевик» стал платить выше всех остальных, а колхоз «Мир» заложил свой «агрогород».

Согласно байке, за истинность которой ручаться нельзя, Волконский вез тридцатитысячника Якова Иосифовича Хавкина в райкомовской машине и в огромном райкомовском же тулупе. Тот Хавкин, председатель потребсоюза, идти в разоренный «Большевик» страшно боялся, будто бы норовил даже выскочить из машины, но тулуп, сбрасывать который Волконский не позволял, лишил его свободы передвижения.

Первое горькое капиталовложение в хозяйство они сделали вместе, тайно: вывернули карманы и послали за хлебом для телятниц.

Человек легко загорающийся, с коммерческой жилкой и чуть романтической верой, что «таки выгорит», Хавкин поднимал хозяйство не без некоторых негоциантских акций. Скромно умолкает, когда при нем заговаривают о продаже картошки на юг… (Эти коммерции верхневолжцев — какими детскими затеями кажутся они рядом со ставропольскими, астраханскими, донскими колхозными товарооборотами!) Лишняя денежка шла в дело, народ в артели на редкость трудолюбивый и старательный, сюда перебросили прибыльное семеноводство льна, и постепенно «Большевик» стал культурнейшим в агротехническом смысле хозяйством: обычные для него урожаи — пять-шесть центнеров льноволокна, картофеля — двести центнеров, зерна — у ста пудов. «Чистоты» опыта, непременно разорительной в сельских условиях, не добивались: колхоз много расходовал на строительство, — не считая объектов производственных, тут возвели здания для магазина, для узла связи (даже почтарям помогают колхозники!), заложили удобный и светлый детский комбинат. И все же резко выделяется артель именно уровнем — оплаты: в 1966 году, когда ей присудили Красное знамя Совета Министров Союза, она выдала на человеко-день 4 рубля 76 копеек. Так платит, сказать для сравнения, один из богатейших районов Ставрополья — Георгиевский.

Александр Борисович Мезит, долголетний председатель колхоза «Мир», характером посуровей: хлопотливой дотошности, помогающей Хавкину из любой отрасли извлекать прибыль, он чужд, артель держится привычным льном, а изрядная масса дохода объясняется солидными размерами хозяйства; полтысячи гектаров подо льном, тысяча коров, пятьсот шестьдесят трудоспособных. Земля «Мира» — вдоль бетонной трассы на Ленинград, дифрента «по положению» работает в полную силу, потому-то и решили именно здесь строить усадьбу, что демонстрируется теперь как достопримечательность области. «Решили» — значит выделили стройматериалы и дали подрядчика: лимитируют ведь не деньги, а возможности их превращения в кирпич и кровлю.

Школа-десятилетка. Дом культуры, детский сад, баня, современного вида магазин, пожарное депо, порядок многоквартирных домов с водопроводом и газом — все это вкупе обошлось «Миру» в семьсот тысяч рублей. Городу были противопоставлены его же козыри: увеличение свободного времени — главной ценности в сегодняшней деревне — за счет бытовых удобств, жизнь на людях, без пугающего молодежь хуторского одиночества. Платил «Мир» точно на среднерайонном уровне — 3 рубля 15 копеек на человеко-день.

Газеты рассказали об «агрогороде под Торжком», в колхоз полетели письма: слесарь из Воркуты, молодожены из Тулы, некто из Кустаная с целым веером профессий… Расчет оказался простым: за две тысячи рублей (квартира и прилагаемое к ней) колхоз «приобретал» пару квалифицированных рабочих рук. Переманивать народ из дальних торжокских деревень Мезиту не рекомендовали. «Мир» стал коллекционировать диалекты русского языка.

Вскоре после получения наградного знамени Яков Иосифович Хавкин приехал к Волконскому за советом: не переделать ли близкий к завершению детский комбинат в больницу? Пока строили, настолько поубавилось народу, способного детей родить, что заполнить хоромы на полтораста ребят нет надежды. Средний возраст колхозника достиг 53 лет. Личные фонды потребления не стали панацеей; высокий заработок, против ожидания, оказался способным усилить отток: четыре дочки у доярки — и всех отослала учиться. «Теперь прокормлю, нечего и вам коровьи хвосты крутить». Обычная картина: в субботу избы наполняются, а зарей в понедельник, волоча сумки с картошкой и салом, молодое-крепкое спешит к остановке автобуса. Со странным для него унынием Хавкин спрашивал: «Вы мне скажите, кто здесь будет хозяйничать?»