Прибалтика показывает, что можно сделать капиталом, умом и любовью с землей, которую бог не творил.

…Осенью, роскошным сентябрем в паутине и осиновом румянце, я снова приехал в Осташков. Селигер, отдыхавший после курортников, был покоен и светел, вода отражала хвою островных боров, высокие облака. По заозерью проходили сизые мягкие метлы дождей. В межтоках шло обычное движение — моторки с копнами сена, с поленницами дров, с козами, успевай давать отмашку.

Урожай в районе был небывало высоким — больше семи центнеров вкруговую, но все семена пришлось сдать: зимовать им негде. До половины сентября в совхозе «Селигер» стояли несжатые полосы. Студенты жгли костры, пекли картошку. Жилось ребятам просторно: в деревнях пустует множество крепких и больших, по пять — семь окон на улицу, домов.

А компактный, многолюдный «Луч свободы» сработал просто превосходно: при малой толике минеральных удобрений вырастил по двадцать центнеров сухого, тяжелого зерна, Набил амбары и склады, будет зиму жить и своих кур кормить. Птицеводы «Луча» — народ как на подбор смышленый, добросовестный, умелый и к птице ласковый. И хотя тоже приходится «вывяртываться», зимовку вести в летних вольерах, здесь получают по 232 яйца в год на несушку. Под Таллином, насколько я знаю, хозяйств такого уровня культуры пока мало.

Дмитрия Степановича застать не удалось: егерь пропадал в лесах.

Поздней осенью он прислал мне письмо, в нем сообщил, что Татьяна родила сына, стал теперь дедом, что Николай в Мурманске, а у Александры Николаевны с учебой трудновато — всему, видать, свое время. Просил достать японской лески, «а то у нас рыба тоже стала преклоняться перед заграницей и на нашу бечевку не хочет клевать».

Существование такого района рассчитывалось математически. Если в 1966 году 1718 колхозов и совхозов нечерноземной зоны (36 процентов всех хозяйств) получили урожай, близкий к среднему по стране, то есть в пределах 8—12 центнеров с гектара, то где-то непременно должна была возникнуть комбинация благополучных хозяйств, где-то десяток-другой артелей составляли район, не занижающий среднего обмолота страны. Уж там-то все процессы ясны как на ладони, надо лишь найти такое сочетание.

По счастью, на верхней Волге им оказалась округа веселого Торжка на Тверце — и прочие варианты тотчас отпали.

…Он потчевал Пушкина и за то внесен в гастрономический путеводитель насмешнику-объедале Сергею Соболевскому:

Он упокоил вблизи себя Анну Керн.

Впрочем, проездный пункт между столицами, он не был избалован вниманием — разве только Островский вскользь отметит его живописность да Щедрин, он же строгий вице-губернатор Салтыков, поставит в строку пословичную репутацию его жителя, «вора новотора».

А он, оседлавший крутые берега Тверцы, так хорош и своеобразен, что быть бы ему Маленьким Российским Городом — не памятником, а здравствующим городком, на манер известного огурцами и королевским весельем Зноймо чехов и мнимо скаредного Габрова болгар. Древность его не сановна, художественных ценностей, повергающих в экстаз, кажется, нет, а полная катастроф его история скорей все-таки шумна и вздорна, чем трагична. Двадцать пять раз разоряли — и единожды только татарове, а то все свой, с крестом на гайтане, брат: суздальцы да тверичи, да Иван Калита два раза, запорожцы даже разок, словно доказывая старое наблюдение — «не мучимы никем же, сами ся мучат». Но и живучесть тем бедам под стать, приверженность месту выше всех мер — поднимался он на тех же самых обрывах, вновь заводил негоцию хлебом и все оставался Новым Торгом, с одиннадцатого века не удосужась постареть. Отмечая быстроту и незлобивую легкость нрава, Екатерина посадит ему в герб трех голубей. А может, разумелась привязанность к гнезду?

Ни владимирской нацеленности на чудо, ни нарочитой архаики Ростова — все с расчетцем, по одежке, все при рождении было в меру дерзким модерном и все в свой срок постарело. Но когда видишь кремль с затейливой путаницей куполов, колоколен, веков и школ, разглядываешь городские дворянские усадьбы с флигельками на отлете, стесненные присадистыми мещанскими особняками, многоярусные звонницы с этакими амурными беседками, «эоловыми арфами», на самом верху, соразмерные площади перед торговыми рядами и уездными присутственными зданиями, каменные лестницы, ведущие к узким мощеным набережным со скамейками, с домашними лодками на привязи, то забываешь, как захламлен и морщинист он сейчас, как недостает ему молодого желания нравиться, как долго надо драить, скоблить и красить его, прежде чем показывать современному белу свету. Просто радуешься, что город оказался достаточно живучим, что так упрямо копил себя век за веком, что интуристские Суздали — не генералы без армий.

Он прибедняется, такова натура, но деревянный («без единого гвоздя!») его храм Вознесения постарше Кижей, а стоит он рядышком с шатром-колокольней расцвета московской школы, с той же соседствуют громадные созданья классицизма, строенные Львовым, Стасовым и Росси, — и все по берегу бок о бок, без перерыва, как оно и было в пережитом. И если даже позднюю, сахарно-белую, со звездами на куполах, церковь на холме за валом туристу преподнесут как «северный Тадж-Махал» — не беда, в спор не полезет.

В кремле сейчас — карательно-исправляющее учреждение, к архитектуре и древностям не имеющее отношения. За годы журналистских поездок довелось повидать всякого, и все же состояние торжковских древностей способно покоробить. Кажется, переселение намечено. Но привести памятники в сносный вид, вернуть сюда «перегар столетий», дух творчества будет и трудно, и дорого. Колокольни в трещинах, к портикам опасно подходить, дожди обрушивают штукатурку с росписью. «Никто же их — сами себя…»

Кстати, о том, что наступает после переселения. Еще в стадии проектирования туристские комплексы, а уже стал острым вопрос об изгнании торгующих из храма. Суздаль вверен Институту проектирования зданий торговли, общественного питания и бытового обслуживания. Опасность превращения его в «разгуляй-город» уже вполне реальна: под экзотическими вывесками сбитенных, квасных и трактиров создается уйма питательно-питейных точек. Предлагается знакомство с Суздалем сквозь грань стакана. Кельи ссыльных цариц в Покровском монастыре намечены под номера отелей, в палатах кремля определено кафе. Боязно за Спасо-Ефимьевский монастырь — здесь спит Дмитрий Михайлович Пожарский. Но вряд ли тише и пристойней станет у надгробья князя, если курс торгующих на рубли и конвертируемую валюту одержит безраздельную победу.

Прагматизм и самоуважение вполне совместимы. В Святогорском монастыре, у самой могилы поэта, — детская музыкальная школа. Отлично. Нилова пустынь передается «Интуристу» — на здоровье, заостренный остров и прежде давал довольно комфортабельный уют желающим причаститься Селигера. Но нельзя унижать памятник общепитовской приманкой. Грешно использовать «навынос и распивочно» те деяния каменосечцев и древоделов, что стали материальной частицей истории. Торжок — раньше ли, позже — будет туристским центром. Вечевой, простецкий, любитель угостить, он больше многих сверстников своих располагает к непринужденному, жизнелюбивому веселью. Весь этот разговор к тому, что нужны особые дозы такта и воспитанности, чтоб старому Торгу не нанести нового оскорбления — товарооборотом.

Еще до полного знакомства я был наслышан о здешнем начальнике районного сельхозуправления, прежде первом секретаре райкома, пеновском партизане с декабристской фамилией. Алексей Петрович Волконский принадлежит к тем редким районщикам, чей выход на трибуну спешно возвращает назад из курилок и буфетов: вдруг да завернет такое, чего пропустить никак нельзя, что потом будет перекатываться по области из угла в угол, пока не потеряет автора. Простится же ему не за возраст, не за то, что в одном Торжке тянет семнадцать лет, а за то, что лих да удал, и прижать мудрено: живет одной работой, выходных не знает, устаревать не думает. Известно, что доклады он пишет сам, не признает «тайных советников» по этой части. Впрочем, популярен он, я после уверился, вовсе не как оратор, а скорей как старейшина, у какого найдешь если не справедливый суд, так заступничество. В районе его зовут «Батей» и знают, понятное дело, все, кто уже или еще выходит на работу.