Среда нивелирует районщиков, стирая отличия и в манере поведения, и в одежде, и в речи: пресловутые «решать вопросы», «уделять внимание», «озадачить», «обговорить» воспринимаются, как пароль. Волконский же так выделяется и повадкой, и языком, что я в первое время подозревал его в нарочитом оригинальничанье.

Впервые встретились на собрании в совхозе — вручалось переходящее знамя. Волконского обступили доярки, птичницы, все в черных плюшевых жакетках, цветных косынках и сверкающих резиновых сапогах («оденутся — не отличишь от городских»), Он же, грузный, простолюдин и лицом и фигурой, демонстрировал им, кокетливо вертясь, купленную на курорте щегольскую модную шляпу. Женщины, смеясь, уверяли, что не идет ему, деревню не скроешь, фуражка лучше, потом стали расспрашивать про Сочи и «лунные ванны». Он отвечал в соответственном тоне, а затем, как забавную историю, рассказал, что его соседка по столу, колхозница с Кубани, встретила в парке бабоньку из своего колхоза, а как звать — не знает. «В одном колхозе, да не знает?» — не поверили женщины. «Так та из другой бригады». Приумолкли. «Сколько ж там у них народу?» — вздохнула одна. «И в город не бегут, а ваши девчата все на Торжок косятся». — «Так пятидневка ж, чего вы хотите. В колхозах выходного не знают, а у городских — два на неделе»…

Конечно, ясней, чем той историей с неузнаванием, не объяснить всей разницы меж многолюдным Югом и здешней округой, где нетрудно помнить всех оставшихся в двух десятках деревень. Но к чему было смущать доярок невеселыми своими наблюдениями?

Запомнился другой эпизод — у льнозавода. Он привез сюда внушительную кавалькаду на семинар — обучать бригадиров правилам приемки тресты. Ловкость приемщиков известна, занижают качество тресты нещадно, колхозы теряют на этом пропасть денег — частью от незнания стандартов, частью от безразличия сдатчиков, больше же от того, что привозят лен несортированным и отдают низшим номером.

У ворот застали здоровенные сани с трестой, тракторист бесстрастно наблюдал, как лаборантка берет образцы на анализ. «Ну, орел, каким номером сдашь?» — «А то их дело, какой запишут», — «Чудак, гляди, тут у тебя и единица, и полтора. Ты перебери», — «Неделю тут стоять?» — усмехнулся малый. «А мы-то на что? Ты нам ящик белоголовой — моментом разложим», — «На какие шиши?»

Волконский взялся за дело, пришлось и остальным, и часа через полтора, досадуя на затянувшуюся шутку, пропыленные «семинаристы» разделили воз на три кучи: единица, один двадцать пять, полтора. Пересчитали, переписали квитанции — за одни только сани колхоз получил на четыреста рублей больше!

Под хохот окружающих «Батя» стал требовать у ошеломленного парня магарыч за этакий куш, настроение поднялось. Как водится, нашелся спросивший: когда ж, мол, семинар? Волконский ответил, что теперь по домам, а кто не понял, того и возить больше не след.

Не оригинальничанье — нарушение правил игры. Прием, к которому привыкли, стандартность поведения — рубанок без лезвия: строгать легко, толку чуть. Позже я убедился: набор «лезвий» у Волконского очень богат.

Министерство сельского хозяйства стало посылать в Торжок большие партии экономистов — изучать опыт бригадного хозрасчета. Мне довелось жить в гостинице с группой специалистов из черноземных областей. Командировку свою они считали очередной благоглупостью: слишком рознятся условия, над размерами здешних хозяйств посмеивались. Но почему, хоть и проездом, не побывать в Москве?

Утром их принимал Волконский. Я поразился: за столом сидел не районный «Батя» — вышколенный аристократ с благородной сединой, дипломат, задавшийся целью достойно представить малую свою державу.

Мягко поблагодарил — привезли хорошую погоду, она так нужна. Поблагодарил и за честь, оказанную приездом, выразил сомнение, смогут ли новоторы должным образом ответить на их интерес. Хозрасчет хозрасчетом, это пока только верхняя приборочка, а край-то, не секрет, отстающий, до урожаев Юга ой как далеко. Конечно, до зерновых урожаев: кормилец-ленок вне конкурса, он тут был и остается стержнем. Как это в старом стишке? «Лен ты, кормилец-ленок, ты вся надежда, ты и оброк, и хлеба кусок, ты и одежда…»

И словно бы заговорившись, он с той же почтительной непринужденностью стал толковать про малоизвестное и потому — любопытное. Лен — льнет, он холодит и освежает, потому и корпию раненым прежде щипали только из полотна. А в льняном масле есть такие свойства, что оно делало старую Россию при всей ее антисанитарии благополучной страной в смысле глистных заболеваний. Сейчас век искусственных волокон, но недаром спрос на лен все растет: здоровее его не придумаешь. У нас в стране — главный льняной массив мира, даем шестьдесят процентов мирового сбора, в основном, понятно, из Нечерноземья. Безо льна Россия неполная.

Урожайность против тринадцатого года выросла не сильно — удобрения тормозили. Считая грубо, центнер минералки дает на гектаре добавочный центнер волокна, то есть лишних триста рублей. Через зерно и на южных почвах такой прибавки не получишь. Потому-то ржи тут и доставались крохи со стола — основную часть доходов давало льноводство. Впрочем, курс на прибыль провел ревизию, рентабельность «северного шелка» вовсе не такая, как от механизированных отраслей, и расторопные эстонцы, к примеру, теперь обменялись с псковичами планами-заказами: взяли на себя псковскую сдачу картошки, отдали им ленок…

Уважая в слушателях специалистов, он сказал о ключевом противоречии: наиболее трудоемкая культура держит экономику малолюдных районов. На уборку гектара льна нужно двести восемьдесят человеко-часов — чуть ли не месяц работать в пору, когда уже журавли скурлыкают. Лен, по пословице, на стлище родится второй раз, но и риск возрастает вдвое, сушь стоит — не вылежится, беда; дожди зарядили — по снегу поднимать придется, а то и до весны какой участок пролежит, потом поджигай, когда ветер от деревни…

Росяная мочка — современница цепа, севного лукошка и сохи, но те-то в музее, а этот способ пращурский применяется на девяноста процентах площадей. Он дает заработок пожилой женщине, но производительность, понятно, как при царе Горохе. Запад давно освоил заводскую переработку, хлопоты фермера кончаются, как только лен созрел. Да и для нас искусственная мочка — новинка во-от с такой бородой. В самом начале века были широко известны три ее вида: псковский способ, баллонный и американский; лучшим признавали баллонный — в большом ящике соломку вымачивали за пять-шесть суток…

Машиностроение как-то объехало ленок, уборочной техники мало, она несовершенна и некомплектна, а мощности перерабатывающей промышленности никак не по сборам, стога тресты, того и гляди, задавят заводики. А план по цехам мочки такой, что и к концу пятилетки они примут только пятую часть урожая. Конечно, южной мощи с ее комбайнами для свеклы, подсолнуха и риса можно свысока глядеть на льняную маету, но лучше бы старые долги уплатить, отсрочить их больше не можем. Уходит главная северная шелководка — солдатская вдова, иная на пенсию, иная бессрочно, на горку, и если не подпряжется всерьез индустрия — может осиротеть ленок, заилится золотое дно. А ведь не кок-сагыз какой-нибудь, такой отраслью не пошутишь. Второе, сразу за хлопком, место в сырьевом балансе текстиля! По тысяче рублей дохода с гектара при неважнецкой культуре, а приналечь — полторы!

Потому, попросил он под конец импровизированной лекции, надо бы им использовать случай познакомиться с русским льном. Тут его центр — Всесоюзный исследовательский институт, заводы, тут его любят и в обиду давать не намерены. Хозрасчет им покажут, чем богаты, тем рады, за подсказку и критику будут только признательны. А придется теперь скатерть стелить — пусть они вспоминают новоторов. Скатерть и впрямь самобранная: лен двадцать раз брали руками, пока на завод попал.

Доверительная ли его серьезность, самоуважение или знание произвели впечатление, только черноземцы потом аттестовали мне начальника управления как мужика думающего. «И вообще район интересный».