— Объясните мне, доктор. Неужели Бог и впрямь может наслать злого духа?

Врач покачал головой.

— В этих вопросах я не компетентен. Но для тех, кто придерживается Библии, разночтений быть не может, там сказано именно так: «Злой дух от Бога».

— Да, чтобы искушать, чтобы испытывать. Это ужасно. Но при чем тут Эдвард, зачем его испытывать? Саул был злой, завистливый, ревнивый. А Эдвард…

Врач:

— Это вы сами процитировали, госпожа Элис. Медицина исходит из других посылок.

Элис не сказала больше не слова. (Злой дух, который сидит в нем, не дает ему покоя? Нет, это… не злой дух. Я знаю, что это за дух. Я все знаю.)

Она вздрогнула. Перед ними стоял лорд Креншоу. Доктор поднялся и пожал ему руку.

— Я только что говорил госпоже Элис, что вы попали в самую точку, ваш рассказ был очень кстати. Самое главное — не касаться сегодняшнего дня.

— Вот именно, доктор. Все люди хотят сейчас слышать что-то увлекательное и яркое, и при этом правду.

Голос Эдварда с дивана (как коршун я лечу над черным ущельем, хотел бы спикировать. Мозг мой разрывается, распылился на атомы; надо собрать мысли воедино. Внимание, Эдвард, внимание! Не бойся!) — с дивана Эдвард закричал:

— Кто займется моим другом Маклином? Он нагрянул нежданно-негаданно.

Кэтлин:

— Не беспокойся, Эди. Приблизительно ты уже знаешь эту историю, Боб?

Маклин, приятель молодых Эллисонов, был неуклюжий, краснощекий юноша с длинными волосами, художник, который в начале вечера, прежде чем сесть, обстоятельно занялся сандвичами, запивая их крюшоном и оживленно беседуя с соседями справа и слева; только спустя некоторое время все собрались, как обычно, около камина и лорда Креншоу. Но когда в конце концов гости расселись перед камином, устремив глаза на спокойную, весело улыбавшуюся фигуру в мягком кресле, — Маклин неохотно замолчал, нервно пригладил волосы и стал озираться по сторонам, стараясь поймать чей-нибудь взгляд. Он был человек разговорчивый и искал собеседника. Однако рассказчик в мягком кресле приковал всеобщее внимание. Боб признал себя побежденным и понуро сник на своем стуле, уставившись на кончики ботинок, разглядывая пылинки на брюках, а под конец покусывая костяшки пальцев.

Сейчас он с энтузиазмом подтвердил, что знаком с историей Гордона Эллисона, ему рассказала ее Кэтлин. Он полностью в курсе.

Все сдвинулись теснее. Эдвард полусидел с подушкой за спиной, он заговорил:

— А теперь, с твоего разрешения, отец, я хотел бы добавить несколько слов. Думаю, ты намеревался наглядно показать нам что-то. Итак, что мы извлекли из твоей истории?

Кэтлин, дочь Эллисонов, захлопала в ладоши, сегодня она выглядела солидней, чем всегда, у нее была высокая, тщательно сделанная прическа, скрепленная на затылке серебряным гребнем, на груди — золотая медаль, платье с белым кружевным воротником и манжетами.

Лорд Креншоу:

— Представления и обычаи могут стать всесильными и столь бесцеремонно обойтись с людьми, что те вообще теряют свое лицо. Вот что наглядно доказала моя история. Какие несуразные поступки совершил Жофри! Самое естественное он вынужден был отвергнуть. Он все понимал, но не мог ничего сделать. В конечном счете восторжествовал слух. Он превратил его самого еще при жизни в легендарную фигуру. Жофи мог протестовать, Крошка Ле могла смеяться, но оба они уже были препарированы соответствующим образом и прямым ходом угодили в балладу.

Эдвард:

— Но ведь мы все же существуем. Нас нельзя сбрасывать со счетов.

— Я понимаю тебя, Эди, однако, с моей точки зрения, мы низведены до персонажей из сновидения, до мифических фигур.

Эдвард:

— Стало быть, на войну пошли персонажи из сновидений, мифические фигуры?

Отец:

— Война уже позади — почему не назвать вещи своими именами? Зачем с упорством утверждать нечто, что не выдерживает критики? Иные храбро указывают перстом на лиц, которые якобы «послужили причиной войны»… другие хотят изобразить войну как некий закон природы. Дескать, всему виной экономика. Но кто и что такое экономика? Известное количество предметов потребления, тонны каменного угля, нефтяные промыслы, шахты. Что они сами по себе могут хотеть? Уголь ничего не хочет, он обладает только весом, и ничем больше. Мы делаем с ним все, что пожелаем. Он игрушка в руках человека. Человек — властелин мира. И тут возникает вопрос: кто такой человек?

Лорд Креншоу сделал паузу.

Кэтлин взмахнула своей тонкой рукой.

— Да, кто такой человек, отец? Ты сказал: властелин мира.

Тут забормотал художник:

— Это мое давнишнее убеждение. Все — одна фантазия. Зачем притворяться? Ничто нельзя вычислить заранее. И все возможно. Война с тем же успехом могла проходить иначе.

После сей загадочной тирады художник снова сник и занялся блестящими черными носками своих ботинок — в данный момент единственным предметом его внимания.

Эдвард:

— Ну а что же скрывается за полетом фантазии? Кто, собственно, струит воздушные замки?

Гордон:

— Не знаю.

— Если все так, как ты изображаешь, отец, то это злой дух. И тогда, стало быть, мы неразумные объекты, которыми управляет бессмыслица… Либо разумные объекты, опять же управляемые бессмыслицей.

Эдвард дрожал. Что-то надвигалось на него, он стиснул зубы.

— Дитя мое, я не хотел сделать тебе больно. Мы ищем правду.

— Да, говори мне правду, только она может помочь.

Элис испугалась. Голос у Эдварда был измученный, такой же, как утром. Она дотронулась до руки Гордона. Он повернулся к ней, поймал ее взгляд.

Эдвард:

— Если позволите, я тоже хочу рассказать одну историю. Она короткая. История о льве и озере. Я ее неожиданно вспомнил. Слышал когда-то давно.

Он опять улегся и крепко прижал слегка дрожавшие руки к туловищу.

— Лев и его отражение. На одной горе жил да был лев. Гора называлась Мондора. А льва звали… нет, я забыл, как его звали. Он властвовал над зверями, был царь зверей. Все от него убегали.

На горе Мондоре было озеро, и лев утолял в нем жажду. Каждый раз, когда он лакал, вода становилась мутной. Зеркало озера покрывалось рябью, и лев не видел себя.

Но вот однажды он прибежал к воде и, вместо того чтобы сразу начать пить, растянулся на земле, наклонив над озером свою страшную царскую морду, да еще высунул язык над зеркальной поверхностью воды. И гляди-ка, сразу же лев заметил что-то рядом с собой, чуть пониже себя.

Из воды на него глядела гигантская морда; толстый, тяжелый кроваво-красный язык жадно тянулся к воде, ужасный язык. Лев отпрянул и замер… От страха. Он ждал. Подобрав задние лапы, он приподнял туловище и уперся передними лапами в песок — приготовился к прыжку.

Но ничего не произошло. Тогда лев медленно встал, отступил на несколько метров и только потом издал рык, разнесшийся над озером, — лев бросал вызов тому, кто скрывался в воде.

Но водная гладь не шелохнулась. Тогда лев опять подошел к озеру и осторожно растянулся… и гляди-ка, могучее, огромное, ужасающее нечто снова показалось из глубины. Око вперилось в око… кто это был? Кто так бесшумно вылез на поверхность, заметил его и захотел помериться силами?

Лев лежал неподвижно, вперив око в око врага, и ждал. И тот, другой, тоже ничего не предпринимал.

Кто жил там, внизу, под водой, и прятался в озере, из которого он, лев, каждый день лакал воду?

Лев сделал еще одну попытку. Опять отступил, встал, поднял свою ужасную морду и жутко зарычал. Но при этом он весь трясся. На сей раз он не стал подкрадываться к озеру. Он отбежал рысью к опушке леса и слегка присел. Лев прислушался, с опаской осмотрелся, но ничто вокруг не шелохнулось, и он в бешенстве и отчаянии разбежался и прыгнул, прыгнул с необычайной силой прямо на того, другого, чтобы вцепиться ему в глотку.

Лев бултыхнулся в воду.

Но он не поверг того, не навалился на него, напрасно он бил лапами по воде, пытался ощупью найти врага, который улизнул; лев пошел ко дну, однако так и не смог поймать врага, искал его, глотал воду, но не находил, не сумел схватить. И утонул.