«Надо нам выдать вашу дочь замуж».
Это его предложение, до жути несуразное, — как далеко оно отстояло от замысла! Твоя сила от подобных речей могла понести невосполнимую потерю. Лишь воля твоя и знание остались бы в целости, удержавшись за твой разум. Ты развивалась, двигаясь вперед, и благодаря этому проявляла благость и безошибочность в работе. Бенжамен и Абеляр, точно кони Аттилы, стремились вытоптать нашу землю.
Твою судьбу, неповторимую, они не могли оклеить банальными ярлыками. Абеляр, однако, самоуверенно полагал, что ему лучше знать.
«Ваша дочь уже не дитя, она взрослая женщина, и какая женщина! По сравнению со своими ровесницами она выше их на голову во всем. Естественно, что она чувствует тягу к противоположному полу».
Мне всегда был ненавистен порок. Сколько великих умов безнадежно пали, внезапно повстречав его. Ты не могла заразиться скверной и свернуть со своего пути, который лишился бы тогда всякого смысла. Абеляр говорил о влюбленности, не провидя ее гнусных и пагубных последствий.
Твоя миссия предполагала слияние разума и Природы. Благодаря упорству в учении и работе у горнила ты сумела возвысить свой ум и познать непостижимое. Ты сияла подобно звезде — мученица, труженица, богоравная. Ни перед чем и ни перед кем я не опустила бы рук!
В отеле «Ритц» Бенжамен собрал вокруг себя камарилью университетских деятелей, прибывших прямиком из Англии, чтобы овладеть твоей волей. Абеляр, падкий до похвал, служил им посредником. Постыдно выставляя напоказ твою жизнь, а заодно и мою, они изучали тебя точно диковинный феномен.
Как мне хотелось запретить тебе уходить с Абеляром, но еще лучше было бы, если б ты сама порвала с его компанией. А ты проводила с ними дни напролет и возвращалась такая осунувшаяся. И потом, ночью, я видела, как ты рассеянна.
Пока тебя не было, я читала и перечитывала леденящие неразборчивые фразы в твоем тайном дневнике — ты больше не писала в нем с тех пор, как приехал Бенжамен.
«У меня отрава в крови. — Я похороню порядочность. — Кто посмеет сказать мне слово поперек, когда я стану самой испорченной? — У меня во рту привкус праха».
Абеляр уже открыто и в полный голос хулил меня, ставя мне в вину то, что я полностью распоряжалась твоей жизнью.
«Я уверяю вас, что терпению вашей дочери скоро придет конец!»
Какой непоправимо одинокой чувствовала я себя, слушая эти несправедливые упреки и столь же пустые, сколь и нелепые наставления. Никогда он не говорил со мной так напористо.
«Вашей дочери в конце концов надоедят ваши амбиции и ваше одержимое желание помыкать ею. Вы же не даете ей дышать».
Абеляр вычеркнул из памяти причину твоего рождения, а ведь ты родилась, потому что я хотела лишь одного: чтобы ты довела до завершения прекраснейшую и праведнейшую на свете миссию.
«В одно прекрасное утро ваша дочь проснется и скажет вам: все, с меня хватит, теперь я хочу жить своей жизнью, для себя и без твоего надзора. Поверьте мне, я говорю это для вашего же блага».
Мне приснилась свирепая буря, и волны хлестали хрупкий хрустальный утес, грозя обрушить его в пучину. Но вострубили два ангела и усмирили бурю.
Я помню, словно это было сегодня, как ты работала у горнила в последний раз. Поглощенная сложными операциями, точно сокровище копила ты в себе всю красоту ученой девы.
С каким мастерством лощила ты под воздействием железа белизну веществ. И мало-помалу ты все же добилась результата: пласт, имевший теперь совершенную форму лунного диска, приобрел на поверхности лимонно-желтый цвет. Ты сказала мне, и столько же кротости было в твоих словах, сколько и осведомленности:
«Мама, у меня такое чувство, будто я заполнила без остатка всю полноту Вселенной. Смотри: вещество достигло идеальной степени сухости и прочности».
То был знак, доказывающий, что первую стадию ты завершила. Как ты осчастливила меня! Все эти ученые мужи, которых притащил Бенжамен из Англии, чтобы совратить тебя с пути истинного, даже представить себе не могли, на что ты была способна.
С какой бесконечной осмотрительностью вновь и вновь приступала ты к операциям, чтобы усилить свойства и возможности вещества. Я смотрела на тебя в ослеплении — в последний раз работала ты у горнила! В ту ночь ты подарила мне самое полное счастье.
Блаженство вошло в меня в тот вечный миг, что предшествует пресыщению, не успев даже оформиться в какое-то определенное чувство. Небывало ярко сияло оно во мраке, не отзываясь в моей живой плоти. Оно растворило меня, благодаря тебе, в моем собственном естестве.
Много лет смирение Абеляра неизменно будило во мне любовь и восхищение. Дружба, которую он питал к Шевалье, была прекрасна и снискала похвалы. Но после смерти друга он стал на сторону наших врагов, позабыв в пылу о сострадании. Он не ведал, что наша с тобой нерасторжимая связь была непременным условием твоей гармонии. Как могли бы мы жить вдвоем, плодотворно и счастливо, во веки веков!
Никому никогда не изведать, какие бесконечные муки претерпела я в последнюю неделю твоей жизни.
Бенжамен задался целью собрать всех ученых, каких он только знал, в своем номере в «Ритце». Он хотел нарушить твое спокойствие и безмятежность перед лицом бурь, переломить твое презрение к мирским удовольствиям и твой стоицизм.
С каким опозданием узнала я, что Бенжаменова профессорская братия подвергла тебя целому ряду экзаменов, столь же унизительных, сколь и никчемных. Абеляр, руководствуясь безумным и однозначно злым умыслом, вдохновенно науськивал свору. Недоброй радостью радовался он необратимым последствиям этих пагубных испытаний.
«Ваша дочь — феномен, беспрецедентный в истории. Экзаменовавшие ее ученые, близко знакомые с великими мира сего, пребывают в изумлении. Вы не можете похоронить ее заживо из одной только материнской ревности. Не можете заставить ее задыхаться в четырех стенах. Дайте ей жить своей жизнью, иначе вы совершите преступление против науки».
Они хотели сделать из тебя дрессированного попугая, стремились разрушить твою личность. Они мечтали засунуть тебя в какой-то исследовательский институт, чтобы там из тебя проросло, словно ты была лишь зерном, совсем новое существо. Гордыня их была столь непомерна, что они воображали это иное существо еще более сведущим в науках, чем ты. Единственное, что им нужно было на самом деле, — это воспользоваться твоими знаниями. Отрекись ты от замысла, чтобы последовать за ними, ты утратила бы свою жизненную силу и независимость, свой дар и свою свободу. Несказанный свет, которым ты была осиянна, доступен лишь тем, кто чист. А что они знали о тебе? Лишь оболочку оболочки.
В ту ночь мне приснилось, как старуха вчерашнего дня превратилась в девушку дня завтрашнего. Пропащие и заблудшие отовсюду шли к ней. И в конце моего сна девушка воскресила мертвых.
Когда я поняла, что в роли матери потерпела фиаско, я едва не сошла с ума. Столько сил, потраченных за столько лет, — и все грозило разом обратиться в прах.
Как часто в те дни я помышляла о самоубийстве! Тот самый револьвер, который я купила, чтобы защищать тебя, мог в одно мгновение исторгнуть меня из жизни.
Когда ты впервые открыто воспротивилась мне, я готова была броситься с крыши нашего особняка, чтобы разбиться оземь. Поражение мое было полным! Как стремительно, вскачь покинула ты свет ради тьмы, лучезарную суть ради хаоса.
Вместо того чтобы следовать, как подобает творцу, Природе в ее простоте, ты погналась за пустыми химерами! Я поняла, рухнув в пучину горя, что ты хочешь уехать в Англию и соединиться там с каким-то мерзавцем.
Неделю ты молчала, а затем объявила мне:
«Последние дни мы проводим с тобой вместе, мама. Я уезжаю, чтобы увидеть мир, и буду жить своей жизнью, как мне захочется».
Я слушала твой голос, и мне казалось, будто кто-то другой говорит со мной, не ты. В ответ я смогла лишь пролепетать какие-то бессмысленные слова. Видно, боль помутила мой рассудок, иначе я напомнила бы тебе, что семени, дабы взойти, взрасти и дать плоды, необходима почва.