Мы с Ириной поехали в Рим, Флоренцию, Сиену, Болонью и Венецию - в самое сердце Италии. Мы не были в тех городах полтора десятка лет. Тогда мы жили в Риме как бесправные беженцы, на мизерном содержании иммиграционных служб. И на «сгибе нашего бытия» (выражение Высоцкого) настрой у нас был далеко не туристский. Теперь мы ехали туда как американцы, с долларами в кармане.

    Когда Гете впервые увидел Рим, он приветствовал его: «Здравствуй, Рим! Ты - целый мир». В Риме все значительно, это самый величественный город мира. Там можно зайти в какую-нибудь церковь и увидеть на алтарной стене картину Рафаэля или Караваджо или скульптуры Бернини и Микеланджело. Где еще может случиться такое?

    Рим для меня - прежде всего Микеланджело. И мы с Ириной поспешили в церковь Петра в оковах. В ней стоит, как живой, Моисей - скульптура Микеланджело. Библейский пророк, он по требованию Бога вывел свой народ из рабства в Египте. Но он считал себя неспособным выполнить то, что требовал от него Бог, - стать водителем народа. Он отказывался и отговаривался, но был вынужден уступить Богу. И потом сорок лет вел людей на Землю обетованную. Как ему было тяжело - все это отражено в скульптуре Микеланджело.

    Никогда ни карандашом, ни красками ни одно лицо не было изображено с такой выразительностью, с какой Микеланджело сделал это резцом по мрамору. В лице легендарного вождя еврейского народа отражена глубина самых противоречивых чувств человека, сконцентрированных в одном моменте. Мысли Моисея отражены в лице, а настроение выражено в его позе: он как будто уже готов привстать в решимости, но задержался, потому что сомнения еще не покинули его.

    Микеланджело было сорок лет, когда он изваял Моисея. Известно, что он почти никогда не возвращался к своим работам. Но в возрасте 67 лет он вернулся к Моисею и отполировал его заново. Некоторые критики считают, что он изобразил в Моисее самого себя - не автопортрет, но картину собственной души, всю свою жизнь, бывшую непрестанной борьбой между сомнениями и решимостью.

    Впервые я увидел эту скульптуру, когда наша семья совершала свой «исход» из Советской России, как народ Моисея из рабства. Я возглавлял наш исход в Америку, как Моисей возглавил исход своего народа. Какие только чувства ни боролись тогда в моей душе - решимость, надежда, обреченность, смелость, страх... Я жил этими чувствами более года, когда оказался перед скульптурой Моисея. И вдруг я увидел в его лице и в его позе все, что бурлило во мне. Я стоял перед ним не пораженный, нет, - я был ошеломлен! Теперь я пришел к нему, как к старому другу: мы оба свершили то, что было нам предназначено.

    Но что все-таки в Риме самое привлекательное - это Ватикан с его музеями. Ни в одном городе мира нет другого такого скопления богатств архитектуры, живописи, скульптур, книг и рукописей, мозаик и карт. И самое замечательное, что почти вся его коллекция состоит из творений итальянцев. Это ли не чудо? Боже, благослови Италию!..

    В 1508 году Папа Юлий II буквально заставил Микеланджело расписывать потолок Сикстинской капеллы - как Бог заставил Моисея вывести из плена евреев. К тому времени Микеланджело был самым известным скульптором. Он отговаривался, что не живописец, злился на необходимость расписывать огромный потолок, нервничал, переделывал начатое. Он разогнал всех помощников и четыре года работал, лежа на спине, с задранной головой и поднятыми руками.

    Папа изредка и тайно заходил в Капеллу, стараясь через леса разглядеть роспись и стесняясь раздражать своими визитами сумрачного гения. Но все же время от времени торопил его:

    - Когда ты закончишь?

    - Когда буду удовлетворен своей работой, - отвечал художник.

    И настал день, когда потекли туда толпы - смотреть на невиданное в мире чудо! Это самая большая по размерам, самая совершенная по исполнению и самая глубокая по содержанию фреска, когда-либо созданная. В Сикстинской капелле Микеланджело представил полное содержание Ветхого и Нового Заветов, создал их визуальную интерпретацию, оставшуюся с людьми на все времена.

    Перед поездкой я списался с директором клиники ортопедической хирургии в Римском госпитале св. Петра профессором Франческо Сантори. В 1967 году, молодым доктором, он проходил научную стажировку в Москве, где работал и я. Он выучил русский, мы много беседовали, я приглашал его домой. Высокого роста, с красивыми чертами лица и яркими темными глазами под густыми бровями, с гладкой кожей, он был тогда как итальянец с картинки.

    Но когда я эмигрировал в Америку через Рим, Франческо уклонился от встречи со мной. Это меня задело, я даже написал об этом в первой книге моих воспоминаний. Но теперь побывать в Риме и не встретиться с ним я не мог. И вот вечером он приехал к нам в отель. Передо мной стоял высокий сгорбленный старик с поредевшей шевелюрой и всклоченной седой бородой. Кожа сморщилась и пожухла, глаза под кустистыми бровями потускнели. Мы обнялись, похлопывая друг друга по спинам. Говорил он медленно и тихо, будто с трудом, поворачивался тоже как бы через силу и вскоре стал жаловаться на боли в спине. Не знаю, что он подумал об изменениях во мне, но я помнил, что он младше меня. Эта встреча стала живым напоминанием мне, что мы стареем и время наше уходит. Впрочем, Франческо сопровождала молодая любовница, которая все время к нему льнула.

    На другой день мы поехали в его госпиталь, я прочел там лекцию. Италия - страна многих великих открытий. И итальянские ортопеды были первыми и долго считались лучшими в мире. На лекцию собралось сорок молодых докторов. Темпераментные итальянцы живо на все реагировали. Показывая слайды по ходу рассказа, я перемежал их своими шаржами на Илизарова и наших докторов. Аудитория вела себя экспансивно, многие выкрикивали вопросы, обсуждали и тут же консультировали со мной своих пациентов. И аплодировали тоже экспансивно, будто в оперном театре. Старик Франческо мог почувствовать - это был мой реванш за его отказ встретиться со мной в трудную минуту.

    Во Флоренции в 1978-м мы были всего три дня. Этот город - колыбель Ренессанса и Гуманизма. Какой еще другой город может похвастаться тремя такими своими сыновьями - Данте, Леонардо и Микеланджело? Флоренция вся сплошной музей. Мы снова навестили «Давида», самую знаменитую скульптуру Микеланджело, бродили по музеям и улицам, некоторые из них выглядят, как во времена Данте.

    В гостиницу «Санта кроча» за нами заехал мэр Эмилио Ромберчи с двумя моими знакомыми итальянскими профессорами-ортопедами. Со времени нашей курганской встречи в 1989-м Эмилио тоже изменился - потолстел, поседел. Но главная перемена была в том, что из бывшего коммуниста он превратился в директора большого винного предприятия, производящего «Кьянти» и «Руфино-Ор- виенто», и стал почти капиталистом. Так перемены в Советском Союзе отразились и на Италии, в ней коммунисты тоже потеряли свое влияние.

    Эмилио сказал (через племянницу-переводчицу):

    - Владимир, сегодя весь день мы проведем точно так, как это было, когда профессор Илизаров был нашим гостем в 1986 году.

    Это был настоящий праздник в честь волшебного края Тоскании - центральной области Италии, откуда пошла вся итальянская культура, заложенная еще древними этрусками. Нас возили по виноградникам и деревням, мы заходили в просторные деревенские дома с мраморными полами. Только в Италии крестьяне могут позволить себе такие прекрасные дома с прохладными мраморными полами, спасающими от летнего зноя!..

    По узкой каменистой дороге мы поехали в загородный дом Эмилио в горах:

    - Сейчас вы увидите, как жили наши предки сотни лет назад.

    Большому каменному дому 400 лет, он стоит на вершине, прямо над склоном поросшей лесами горы. Когда мы подъехали, из дома один за другим стали выходить мужчины и женщины, все кидались нас целовать и что-то быстро и жарко нам говорили. Эмилио представлял:

    - Это моя жена... моя дочка... моя сестра... мой брат... моя тетя... мой дядя...