Пока он рассказывал, в кузове кто-то предсмертно хрипел, кто-то стонал. Из-под груды тел слышался истошный женский голос. Когда мы смогли выгрузить почти все тела, со дна кузова на меня уставился полный ужаса, залитый кровью глаз: кожа с верхней половины лица, веки и часть щеки были содраны и смещены в сторону, с кожей сместилась копна светло-русых окровавленных волос. Женщина была молодая. Рядом с ней лежал мужчина, тоже молодой, без руки...
Надо было разобраться: кто еще жив, кого спасать? Вот когда я увидел картину массовой гибели, как на войне: из двадцати человек пять были мертвы, и еще пять умерли на наших глазах. Все молодые. Мы подходили к каталкам, слышали последний вздох, и... закрывали их простынями.
Нас, дежурных хирургов, было двое. Приходилось метаться от одной каталки к другой, определять, у кого что, и начинать оказывать первую помощь. Все время доносился до нас истошный крик молодой блондинки. Ее положили на носилках на пол, в дальнем углу. Оказалось, что погибший мужчина с оторванной рукой - ее муж. У нее самой было только повреждение кожи лица. По сравнению с другими, у которых были переломы черепа, спины, рук и ног, это не грозило ей смертью, и ее оставили напоследок.
Уже за три часа ночи ее ввезли в операционную. Без наркоза, под местными уколами, я делал уникальную операцию - пришивал одну половину лица к другой. Если бы можно было, я с охотой дал бы это делать другому: мало того что я не был пластическим хирургом, но от эмоций, пережитых после страшной картины массовой гибели людей, в моих руках не было необходимых уверенности и точности. Я дрожал от пережитого и от усталости, старался не вспоминать предыдущие ужасные картины, а только концентрироваться на швах: один шов, другой, третий...
Потом я несколько раз видел ее в поликлинике. Женщина была довольно хорошенькая, широко улыбалась, и большой шрам на лице не очень ее портил: она искусно прикрывала его волной золотистых волос.
...Никогда не забуду свое дежурство в новогоднюю ночь 1961 года в московской Боткинской больнице. В приемный покой ввезли на каталке молодую женщину в красивом черном котиковом манто. На груди у нее была большая круглая коробка с тортом.
Накануне была оттепель, а к вечеру подморозило и пошел снег, образовалась гололедица. Особенно скользко было у обочин тротуаров, где скапливалась вода. Около столба на остановке троллейбуса «Стадион юных пионеров» стояла та молодая женщина, держа в руках коробку с тортом, - она ехала встречать Новый год к друзьям, в веселую компанию.
Троллейбуса долго не было, она всматривалась в даль проспекта, стараясь различить огни транспорта сквозь завесу падающего снега. Чтобы лучше видеть, она обошла фонарный столб, встала под знаком остановки и прислонилась к столбу спиной. Вот уже появились красные огоньки. Троллейбус, подъезжая к остановке, затормозил, но его понесло по льду на столб. Женщина не успела отскочить - троллейбус прижал ее к чугунному столбу - и раздавил. Она даже не вскрикнула, потеряв сознание от мгновенной боли. Коробка с тортом выпала из ее руки... Только торт и остался цел.
Когда ее привезли к нам, даже видавшие виды хирурги и сестры замерли: новогодняя ночь, красивый наряд, молодое лицо, коробка с тортом - и такое несчастье! Молодая сестра, почти девочка, первой догадалась снять коробку с ее груди. Это работники скорой помощи поставили торт ей на грудь от растерянности - куда ж его девать? Не выбрасывать же...
Она открыла глаза - серые, лучистые, прекрасные, - внятно сказала:
- Неужели это - смерть? - И умерла.
Нас всех как морозом по коже продрало: спасать ее было поздно. Со смертью не поспоришь.
Через час мы сошлись в комнате врачей встречать Новый год. Санитарка поставила коробку с тортом на стол. Этот торт мы не могли есть...
Прошло еще семь лет. Я опять был дежурным - в знойный воскресный день в Институте травматологии. Машина «скорой помощи» привезла 22-летнюю женщину в критическом состоянии - с переломом черепа. Она прилетела в Шереметьево из эстонского курортного города Пярну. Месяц назад окончила актерский факультет театрального института и вернулась устраиваться на работу, на пару дней раньше срока.
Великое нетерпение подгоняло молодую актрису. Она первая вбежала в автобус, идущий в город. Но автобус заполнялся медленно, люди входили не спеша, водитель покуривал в стороне. Актриса не выдержала, выскочила из автобуса и побежала к стоянке такси. Ей повезло: когда она на такси проезжала мимо автобуса, он все еще стоял. Шофер тоже был молодой, тоже спешил - они мчались по Ленинградскому шоссе, ветер врывался в открытые окна...
Таксист пришел в сознание уже в приемном отделении. Его машина на полной скорости съехала с дороги, свалилась под откос и перевернулась несколько раз. Что случилось, он не понял. Может, отказало рулевое управление? На самом деле оказалось, что, беседуя с пассажиркой, шофер пожаловался на головную боль, и она дала ему таблетку пирамидона. А у него была непереносимость к этому лекарству, про которую он не знал. Он проглотил таблетку и впал в шоковое состояние.
У молодой женщины были великолепные, пахнущие свежестью русые волосы, но когда я пощупал кожу под ними, пальцы вздрогнули: вся голова была, как мягкая подушка: множественный перелом черепа. Мы начали состригать ее роскошные волосы - иначе невозможно было определить, где и сколько придется делать разрезов.
Я не верил в успех операции, но оперировать было необходимо. Есть такое хирургическое правило: если сомневаешься, должен оперировать.
Пока мы готовили ее к операции, я попросил милиционеров связать меня с ее родными. Они по паспорту установили ее адрес и телефон.
- Алло, с вами говорит дежурный врач института травматологии. Вы мама Аллы? Видите ли, ее привезли к нам, потому что она попала в аварию. Ей надо делать операцию на голове. Лучше вам скорей приехать.
Но ждать приезда матери было невозможно - состояние больной быстро ухудшалось. И я начал операцию. Весь череп был расколот на небольшие кусочки, выглядел, как мозаика. Много видел я переломов черепа, но такой - впервые. На той операции мне пришлось перенести худшие для хирурга переживания: полное бессилие, невозможность ничего сделать, хоть руки опускай. Как это переживает хирург - профессионально спокойно или эмоционально несдержанно? По-разному, но только не равнодушно. Если часто испытывать такие разочарования, можно дойти до депрессии. Приходится сдерживать себя.
А больная уже плохо дышала, и мы перевели ее на управляемое дыхание. Я еще занимался этим, когда сестра шепнула, что приехали родители Аллы. Надо было идти разговаривать с ними, по сути, прочесть смертный приговор их дочери. Я попросил сестру, чтобы принесла к ним воды и валерианки.
На скамейке сидели мать с отцом, ей лет под пятьдесят, ему побольше. Она тревожно вытягивала шею, услышав мои шаги, встала и посмотрела в мою строну. А он уперся подбородком на тросточку и смотрел в пустоту.
Прижав руки к груди, мать подалась в мои сторону и застыла с вопрошающим взглядом. Я приготовился сказать ей правду, но сразу понял: говорить не надо, она уже все почувствовала. А она вдруг приложила руку к губам и показала на мужа, а пальцами другой руки на свои глаза. Я всмотрелся в него и увидел, что он - слепой!
Как я ни был напряжен и растерян, но остолбенел еще больше: передо мной был подвиг невероятной душевной силы - мать узнала о гибели дочери и не вскрикнула, не заплакала, а пересилила себя, чтобы скрыть это горе от слепого отца.
Молчание длилось мгновение и прервалось звуком разбитого стекла. Я оглянулся - сестра выронила склянку с валерианкой, отвернулась и тихо всхлипывала. Слепой повернул лицо в ее сторону, потом в мою, слыша мое затаенное дыхание. Он встал рядом с женой и тихо сказал:
- Я все понял... спасибо вам за внимание... я никогда не видел своей дочери... она родилась, когда я был солдатом на войне, а домой я вернулся слепым... Я мог только чувствовать, ощущать ее... теперь я не смогу и этого...