Он протянул руку к жене, привычные его пальцы скользнули по ее лицу. Оно было сухое. И он попросил ее:

    - Поплачь за нас обоих своими глазами...

    Нет, хирургов смертью не удивишь, не испугаешь. Но и безразличие к смерти в душе хирурга наступить не может. Прошло много лет с того дня, когда я в первый раз увидел умирание маленькой девочки, потом видел много других умираний. Но я продолжал переживать эти умирания всю мою жизнью.

    Есть такая профессиональная поговорка: «Хирург умирает с каждым своим больным...»

   Известно, что земной шар вращается вокруг своей оси. Но, должно быть, в 1990-х годах он вращался еще и с центростремительным ускорением: в те годы на разных континентах - в Европе, Азии и Африке - это ускорение разбрасывало и перемещало народы разных стран, которые вынуждены были спасаться от политических репрессий и голода. Эта центростремительность продолжала выбрасывать все новые массы людей из бывшего Советского Союза в Америку, хотя официально политических, национальных и религиозных преследований там уже не было. По статистике, в 1992 году иммигрантов было двадцать тысяч, в 1993-м - семнадцать, в 1994-м - шестнадцать тысяч, в 1995-м - одиннадцать... Основная часть этой новой волны иммиграции состояла из молодых специалистов, людей европейского склада мышления, большинство из них знали английский. Так продолжалась и даже усилилась «утечка мозгов» из России. У посольства США в Москве стояли длинные очереди, люди, стоявшие в них, пытались добиться «статуса беженцев», что удавалось далеко не всем.

    Кроме легальных иммигрантов, тысячи граждан России приезжали по рабочим визам и частным приглашениям. Многие из них потом оставались в стране. Для новых молодых приезжих здесь открывалась хорошая перспектива, они относительно быстро устраивались на работу по специальности или переучивались на компьютерных программистов: эта работа хорошо оплачивалась.

    И в нашем госпитале все чаще слышалась русская речь. Молодые доктора и сестры, пока не сдали экзамены, устраивались секретарями, регистраторами, лаборантами. Узнав, что я много лет здесь работаю и занимаю солидное положение, они стали группироваться вокруг меня и Изабеллы. Оба мы проявляли к ним внимание, делились опытом американской жизни. Доктора часто спрашивали:

    - Как вам удалось пробиться в такой первоклассный госпиталь? Наверное, потому что вы в Союзе были профессором?

    - Мое бывшее профессорство никого в Америке не интересовало. Здесь надо доказывать, кто ты есть, а не кто ты был.

    - А я вот не знаю, сумею ли стать доктором в Америке?..

    - Почему не сумеете? Надо только очень хотеть и концентрировать на этом все усилия.

    - Я-то хочу, но у меня семья, мама больная. Наверное, лучше мне сдать экзамен на ассистента доктора. Это и проще, и заработок, говорят, неплохой.

    - Я не могу вас уговаривать, но, по-моему, тот, кто был доктором в России, должен и может стать доктором и в Америке.

    Желание отказаться от своего докторского звания и стать ассистентом - это был путь наименьшего сопротивления. Довольно многие избрали его, и, хотя зарабатывали потом приличные деньги, в душе всегда оставалась горечь сожаления о несвершенных мечтах.

    Но были и другие, которые вопреки всему стремились снова стать докторами и проходили тот путь испытаний, который прошел я сам.

    Двое моих новых знакомых, муж и жена Фуксы, обоим за сорок, гинекологи, высококвалифицированные специалисты (он - профессор, она - доцент), были в Москве на приеме у чиновника американского посольства. Он пытался их отговорить:

    - Зачем вам уезжать? Вы же не знаете, что вас там ждет. Может, вам не удастся снова стать докторами. Вы будете спать на улице, на газетах.

    Но, как он их ни стращал, Фуксы поехали и вскоре появились у меня в кабинете. Они решительно хотели начинать новую медицинскую карьеру и пришли, чтобы я дал им рекомендательные письма для поступления в рези- дентуру. Он рассказывал с горечью, но и с энтузиазмом:

    - Знаете, когда мы готовились к экзамену по американскому учебнику, то за первый день смогли прочесть только одну страницу.

    Она смущенно вставила:

    - Это он читал, а я целый день проплакала.

    Я узнавал в их рассказах свое начало в Америке.

    Через несколько лет я опять встретился с Фуксами - оба работали в своих частных докторских офисах и были счастливы.

    Ко мне на лечение стало приходить все больше бухарских евреев, которые составляли большую группу новых иммигрантов 1990-х годов. Они не говорили не только по-английски, но и их русский был ужасен. Изабеллу они замучили телефонными звонками:

    - Сэкррэтаррша, прышли мнэ машину. - Это значило, что больная хочет приехать на прием.

    - Кто говорит, как ваша фамилия?

    - Зачэм тэбэ фамылыя? Мэнэ к дохтурру хочешь.

    Эта группа вновь прибывших была полной противоположностью молодым специалистам. В основном они все были торговцы и ремесленники. Термин «бухарские евреи» применяется ко всем евреям Средней Азии, которые расселились там около 2500 лет назад, вдоль Великого шелкового пути. За долгие века они и внешне, и в обычаях слились с азиатскими народами, хотя сохранили некоторые еврейские традиции. В Америку они ухитрялись провозить большие деньги, быстро осваивались в легальной и нелегальной торговле.

    - О-эй, какой хоррошый эта страна - Амэррика! Что хочэш - все дэлый.

    Селились они в одном из кварталов Квинса и скоро сделали его действительно похожим на Бухару. Этот район стали даже называть Квинси-стан, по аналогии с Узбекистаном, Таджикистаном и другими «станами». Один из наших докторов жил там много лет в своем богатом доме и жаловался мне:

    - Владимир, черт знает, какие люди, эта бухара. Заполонили весь район, ведут себя бесцеремонно - расхаживают по улицам в своих пестрых халатах и тюбетейках, в тапках на босу ногу. Каждый вечер собираются во дворах, галдят и жарят шашлыки и горы жирного риса. Весь Квинс провонял бараньим жиром. Прямо хоть уезжай!

    В конце концов наш доктор уехал, как и многие другие старожилы. Бухарцы скупали дома, переделывали их под квартиры или строили себе особняки.

    Меня они поражали своей средневековой отсталостью в понимании лечения. На приеме многие из них говорили так:

    - Я, дохтырр, сам лэчил, квашэный капуст к своэй спынэ прыкладывала - нэ помэгло...

    После таких откровений я в шутку попросил Изабеллу:

    - Нам надо купить бочонок квашеной капусты.

    - Капусты?! Владимир, зачем?

    - А вот когда придет еще такая бухарка, мы посадим ее в бочонок и скажем: сиди там, пока не поправишься! А чтобы оправдать стоимость капусты, вы направляйте в «Медикейд» счета из зеленной лавки. И приписывайте бухарцам побольше таких сеансов...

    Другая пожилая бухарка с артритом доверительно прошептала мне на ухо:

    - Я, дохтурр, знаэш, своэй моча сэбэ на колэнку ссал. Нэ помэгло.

    - Наверное, вы не точно попадали.

    - Точно, дохурр! Научылыс...

    В благодарность за операции все они считали обязательным приносить мне деньги и подарки. Много русских иммигрантов дарили мне коньяки и вазы, а Изабелле шоколад. Бухарцы давали еще и конверты с тысячью долларов. Как и что оплачивают их страховки, они, конечно, не понимали, и считали, что труд доктора должен быть оплачен «настоящими» деньгами.

    У Ирины в ее лаборатории и в соседних работали представители третьей группы приезжих, выброшенных все тем же центростремительным ускорением из России и привлеченных Америкой. Это были не иммигранты, а молодые ученые, биологи и врачи, приезжавшие по рабочим визам. Они быстро заменили собой почти всех ученых из других стран. Это были квалифицированные специалисты, которых привлекала возможность поработать за приличные деньги в первоклассных условиях с лучшим оборудованием. В России им платили мало, а с некоторых пор вообще перестали платить. Вскоре в лабораториях появились надписи по-русски: «Уходя, гасите свет», «Выключайте приборы», «Проверьте краны».