Он слонялся по комнатам, тяготясь тишиной. Но едва подумал об этом, раздалась негромкая мелодия. Через минуту и она показалась ненужной. Странно: кто-то немедленно оборвал музыку.

Валентин плюхнулся на диван, подавшийся под ним подобно креслу в «стрекозе». Но сейчас эта сверхчуткая, подхалимничающая мебель вызвала раздражение. И слишком сильный свет был неприятен. А когда наступил полусумрак, Валентин решил, что так еще хуже, и в окно, занимавшее всю стену, ворвались солнечные лучи.

Нет, он отдавал себе отчет, что несправедлив, что надо бы удивляться и ахать при виде всего, что происходит в квартире. Но мысли об этом захлестывались недовольством самим собой и недавней опрометчивостью там, у председателя Всемирного Совета. Зачем он согласился, чтобы его сопровождала Эля?

В прихожей сидел робот Саня, тоже одинокий, но равнодушный ко всему. У Сани важное преимущество перед Валентином: он не осознавал своего одиночества, не страдал. Валентин в конце концов не выдержал.

— Халила! — попросил он.

Это была первая попытка использовать свою переговорную микростанцию, и он не очень-то верил в удачу. Но ему тотчас ответили:

— Здоровья и больших открытий!.. Халил слушает.

— Говорит Валентин Селянин.

— Ай, брат дорогой!.. Видеостанцию включи. Вот хорошо теперь. Видишь меня?

Действительно, в воздухе перед Валентином появилась полупрозрачная фигура Халила, такая же, как те, в гостиной во время последнего свидания с Ольгой-Элей. Правда, между прежним и теперешним было важное отличие. Фантастическое видение, бестелесный призрак вызвал не кто-то посторонний, а сам Валентин.

— Тебя, дорогой, не тянет отдыхать? — весело продолжал Халил. — Можно, я к тебе сейчас?

— Зачем спрашивать!

Изображение исчезло.

Халил появился быстрее, чем ожидал Селянин.

— Что тебя мучает, дорогой? — оглядев Валентина, спросил он.

А Селянин подумал, что Халил — уроженец юга, как и Локен Палит. Широкие, почти сросшиеся у переносья брови, прямой нос, смуглая кожа — южанин, конечно же южанин.

— Ты не скрывай: твоя печаль — моя печаль. Твоя забота — моя забота. Хорошо?

Валентин в который уже раз убеждался в душевной зоркости и отзывчивости всех, с кем сводит его судьба. И если бы причиной была не Ольга, а вернее не Эля, он непременно рассказал бы, что так мучает его.

Но в своем чувстве к этой девушке он не мог, не имел права признаваться. Он и про себя не должен думать о ней, как о любимом человеке.

И он ответил, что просто тяготится одиночеством — это была почти правда.

— Дорогой! Спасибо тебе, — воскликнул Халил, скорее обрадованно, чем огорченно. — Я боялся — помешаю тебе. Мы что сейчас сделаем? Мы Элю вызовем!

Он едва не силой потащил Валентина в комнату с видеопанорамой, вызывая на ходу:

— Эля!.. Слышишь меня? Халил тебя зовет… Сейчас она отзовется. Слушай и ты, дорогой.

Действительно, сквозь шум и гул, вызванный какими-то помехами, донесся ответ девушки.

— Здоровья и открытий, Халил… Я в «синей молнии»… Мне сказали, чтобы я приехала в столицу. Не знаешь, зачем?

— Как зачем? Почему спрашиваешь? — закричал Халил. — Жаль, что в «синей молнии» нельзя включать видеостанцию, а то бы ты увидела — зачем… Я бы тебе показал кое-кого, и ты бы поняла, зачем…

— Как бы я не понапрасну приехала… Халил… Он не хочет, чтобы я была рядом. Он сказал… Извини, торможение.

Передача прервалась. Халил с досадой ударил кулаком по ладони.

— Кто ей мог такое сказать? Какой неразумный человек? Скоро она будет здесь. Ах, хорошо, что и она будет здесь! Да?

Валентин сделал вид, что не расслышал последних слов. И, ожидая у подземного подъезда Элю, он чувствовал себя подавленно. Зато Халил был взвинченно весел и говорлив.

Девушка добралась с вокзала на большой, напоминающей автобус, хотя и бесколесной машине. Халил окликнул ее. Эля кивнула в ответ, но смотрела на Валентина. Встревоженно и умоляюще смотрела. И со своего места поднялась лишь после того, как он не очень уверенно шагнул в ее сторону.

Радость и горе — рядом

Крышу Всемирного Совета называли смотровой площадкой. Однако она скорее напоминала сад или парк, вдоль дорожек которого росли кусты с овальными большими листьями.

Сейчас на аллеях собрались тысячи людей. Не мудрено, что в этой толпе потерялся Илья Петрович.

Первой всполошилась Клавдия Михайловна.

— Ох, боюсь за него… У меня душа не на месте: что если на «Артуре» несчастье.

В этот момент небо заполыхало. Его пересекали гигантские полосы, повторявшие все цвета радуги. Потом из-за далеких гор взлетел цветовой веер, занял полнеба и так же внезапно исчез, уступив место бесчисленным световым фонтанам, струи которых перекрещивались в вышине и падали вниз сверкающими брызгами.

Да, грандиозный фейерверк, да, забава! Но не только это. Всплески света убеждали Валентина во всемогуществе человека, который даже в зрелищах своих был щедрым по-богатырски. Зря тревожится Клавдия Михайловна.

И в этот миг на черном небе возникло изображение героя нынешнего торжества рабэна Даниэля Иркута. Справа и слева от него появились лица главных участников эксперимента «Анабиоз», в том числе и рабэна Акахаты, с которыми Валентин познакомился несколько часов назад.

Валентин уже знал, что в мире, который окружал его, не существовало званий «академик», «доктор», «кандидат». Были другие — «рабэн, расэн, рамэн». Они присваивались людям, выдвинувшим новую важную идею, и означали, что во время осуществления этой идеи ученый имеет бесконтрольное право использовать большее или меньшее количество энергии и привлечь себе в помощь большее или меньшее число научных работников. Рабэн, расэн, рамэн — это распорядители большой, средней и малой энергии (размеры были определены решением Всемирного Совета). Только это. Ничего иного. Но это было самым высоким правом на Земле. Выполнив задуманное, ученый автоматически лишался привилегий на использование энергии. А Даниэль Иркут и Акахата уже в третий раз получили права рабэнов.

Глядя на их изображения, Селянин едва удерживался, чтобы не объявить всем, что ведь эти выдающиеся ученые стали его друзьями. Они сами предложили взять их позывные в память микростанции связи.

…Когда Валентина пригласили в главную студию планеты, он пошел неохотно. И среди людей, собравшихся за огромным столом студии, желал только одного: скорей бы все окончилось. Усадили его рядом с немолодым, но очень непоседливым мужчиной, который тотчас назвал себя:

— Даниэль Иркут.

Другим соседом Валентина был широкоскулый человек по имени Акахата. По-русски он говорил совершенно свободно, как и Даниэль Иркут. До начала видеопередачи они весело подтрунивали друг над другом, явно стараясь вовлечь в разговор и Валентина. А тот никак не мог преодолеть скованности, отвечал односложно и часто невпопад. Акахата прошептал ему:

— Когда темно, как слепой бредешь, когда слишком много света — тоже ничего не видишь. Хорошо, если в меру света и близкие друзья рядом… Я буду счастлив увидеть среди них и тебя. «А-117-П» — вот мои позывные. Не найдешь друга вернее Акахаты…

— Будь осторожен, Валентин! — засмеялся Иркут, расслышавший эти слова. — Он неспроста в друзья набирается. Сначала убаюкает сказками-обещаниями, а потом — хоп! — и ты подопытный кролик. Я попался когда-то.

— Ах, попался! — насмешливо прищурясь, сказал Акахата. — Жалеешь? Хорошо же, попадешься в другой раз, отомщу: повымету из твоей памяти все каверзные мысли.

— Ты пугаешь, а мне не страшно. Ведь ты добрый.

Они рассмеялись, и стало ясно, что попреки и шутки — лишь для посторонних. Это подтвердил и сам Даниэль Иркут:

— Акахата — замечательный человек. Люблю его. И ты его полюбишь, когда узнаешь поближе. Я многим обязан Акахате. Когда-то пользовался гостеприимством клиники памяти, где он священнодействует. Конечно, экспресс-запоминание очень мучительно: как будто в черепе — пчелиный рой, так простреливает и кусает. Но зато результат… Если ты захочешь поскорее постичь хотя бы главное из того, что знают нынешние люди, ты вспомни об Акахате. Никто лучше Акахаты не поможет тебе.