Оставались Кулябко и Курлов. Бывший начальник Киевского охранного отделения – родственник Додакова, и за этим тоже могло что-то скрываться. Но Максимилиан Иванович помнил Кулябку еще со времени своей службы в департаменте. Этот – дурак дураком. Таких используют «втемную», а потом подставляют под удар. Значит, Курлов?..
Трусевич не позволил себе увлечься заманчивой версией. Он обратился к протоколам допросов и собственноручным показаниям террориста. Даже если судить лишь по этим свидетельствам, юноша был неврастеником. Подобые личности способны на любые сумасбродные поступки, вплоть до самоубийства и даже убийства. Но действуют они всегда под влиянием момента: в сию минуту готовы, а в следующую уже не хватит духа. Однако Богров пробивался к своей цели настойчиво, день за днем. Кто поддерживал в нем огонь? Бывшие сотоварищи-анархисты, потребовавшие оправдаться «делом»?.. Возможно… Но если даже судить по последнему, от десятого сентября, протоколу допроса, сотоварищи встречались с Богровым всего два-три раза, да и за много дней до происшествия в Городском театре. А вот Кулябко и Курлов – эти держали его мертвой хваткой, не давая передышки ни на сутки. И все же почему именно Столыпин? Не государь, не Кассо, Коковцов или другой сановник, а именно министр внутренних дел?.. Вот какой вопрос надо было бы поставить перед самим убийцей!.. Оставалось же искать косвенные улики.
Прежде чем пригласить для беседы Курлова, Трусевич собрал разнообразные сведения о товарище министра и в ряду их наткнулся на весьма любопытный факт: генерал весь в долгах. Последний проигрыш, «долг чести», он обязался вернуть не позже рождественского поста. Где он рассчитывал добыть такую сумму?
В ближнем окружении Курлова все знали о пристрастии его к картам и вряд ли кто вознамерится ссудить ему большие деньги. Так, может статься, генерал польстился на министерский фонд – на три миллиона, коими Петр Аркадьевич, как и его предшественники, распоряжался бесконтрольно, а стало быть, мог распорядиться и последователь?.. Последователь? Неужели эта мелкая, трусливая душонка могла возмечтать о министерском жезле?..
Сенатор назначил генералу время встречи.
Вот какие игры устраивает судьба! Три года назад Павел Григорьевич первым сообщил директору департамента об его отставке – с холодной, любезно-беспощадной улыбкой. Запомнил посеревшее лицо Трусевича. А теперь сам, как нашкодивший пес, отводит в сторону глаза и чувствует, как трепещет, трепещет в груди… Трусевич не пощадит.
Но зачем начали копать? Чтобы успокоить общественное мнение? Павлу Григорьевичу всегда было наплевать на «мнение» этой бесформенной, бесхребетной «общественности», представлявшейся в его воображении серым студенистым душеотворотным рисовым отваром. Вспомнить хотя бы минскую бойню. Как взволновалась тогда общественность! Ну и что? Тьфу на нее – и растереть подошвой. Генералу важно лишь то, о чем говорят наверху. И чего желают там. Ведь кажется расслышал, понял. Сам Дедюлин… Или не так понял?..
Трусевич не скрывал своей цели:
– Моя задача, Павел Григорьевич, выяснить все обстоятельства сего дела, исходя из мысли о предумышленном убийстве. Факт преступления сам по себе весьма прост. Но эта простота как раз и удивительна. И кто направил на незабвенного Петра Аркадьевича руку убийцы?
Взгляд сенатора, скорбный и немигающий, был неотступен. Взгляд питона, завороживающего свою жертву.
– Проследим последовательно, – рассуждая вслух и как бы приглашая к участию в плетении своей паутины, повел беседу Максимилиан Иванович. – Ни у ваших помощников, ни у вас, Павел Григорьевич, не возникло никаких сомнений в достоверности первых сообщений Богрова о пресловутых Николае Яковлевиче и девице-соучастнице, хотя вся эта версия шита белыми нитками: почему злоумышленники обратились за содействием не к надежным своим сотоварищам, коих в Киеве пруд пруди, а к сему юнцу, давным-давно отошедшему от сообщества, да к тому еще и заподозренному в связях с охраной? Первый вопрос.
Он погладил ладонью, словно повел по шерсти, обложку пухлого тома следственного «дела».
– Далее. Почему ваши помощники или вы сами, Павел Григорьевич, не потребовали срочной разработки сведений об указанных злоумышленниках ни от заведующего заграничной агентурой, ни от особого отдела департамента полиции? Вопрос второй.
Теперь он повел ладонью как бы против шерсти.
– Почему, вопреки прямому требованию закона, вы не распорядились о надлежащем дознании и не сообщили о явном преступлении – приготовлении к убийству – судебным властям, как того требуют соответствующие статьи Уложения о наказаниях и статьи Установлений? – Трусевич перечислил все шесть таких статей. – Вопрос третий. Далее. Почему вы, Павел Григорьевич, вступив в переговоры с Богровым, судя по его версии вошедшим в состав преступного сообщества, допустили его содействие приезду в Киев лиц, приготовлявших покушение, и даже разрешили предоставить им квартиру, а не приняли мер к немедленному задержанию преступников? Вопрос четвертый.
Сенатор поглаживал папку, будто ласкал любимое дитя.
– Почему вы и ваши помощники дали возможность Богрову выполнять поручения злоумышленников по собиранию необходимых для их замысла сведений и с этой целью допустили юношу и в Купеческий сад, и в Городской театр, доступ в кои был строго ограничен? Вопрос пятый. И наконец, вопрос шестой: почему, в нарушение всех инструкций, прежде всего –
«Инструкции по ведению внутреннего наблюдения» и «Инструкции об организации охраны высочайших особ», согласно коим по двум наиважнейшим параграфам сей Мордко Гершкович, в прошлом анархист, ни в коем разе не должен был быть подпущен на пушечный выстрел к местопребыванию государя императора, вы лично, Павел Григорьевич, не только собственноручно выписали Богрову пригласительные билеты, но и затем не озаботились учредить за самим осведомителем неотступный надзор?
Трусевич перестал гладить папку, лишь глухо пробарабанил по ней пальцами.
– Таким образом, еще и не выслушав ваших ответов на поставленные мною вопросы, я все же осмеливаюсь сделать предварительные выводы: лишь благодаря вам, милостивый государь Павел Григорьевич, и вашим помощникам Богрову были созданы исключительные условия для осуществления его преступного замысла. Даже не услышав ваших ответов, а лишь по совокупности данных означенного дела, я мог бы предъявить вам обвинения или в бездействии власти, или, в самом малом случае, в превышении предоставленной вам власти.
Курлов, еще полминуты назад почувствовавший себя проглоченным и разжеванным, в момент воспрянул духом: «Только-то и всего!.. О, господи!..»
Но сенатор тягуче-монотонным голосом вновь медленно вернул его к прежнему состоянию безысходности:
– Однако отправной точкой для ответов на все поставленные мною вопросы могла быть несуразная мысль о том, что вы, генерал, – совершеннейший профан в деле охраны, в жандармской и полицейской службе, чего я, исходя из соображений о вашем многолетнем преуспеянии на сем поприще, высоких постах и наградах, коими вы удостоены, предположить не осмеливаюсь. Напротив. Вы – товарищ министра и командир корпуса жандармов – не новичок и не профан. Посему не буду от вас скрывать, что окончательные результаты расследования могут понудить меня, Павел Григорьевич, и к обвинению вас в прямом соучастии в убийстве Столыпина.
В медлительно-тягучем голосе сенатора звучала скорбь.
– Каким бы ни оказался результат расследования, в любом случае я вынужден буду настаивать на возбуждении против вас уголовного преследования.
Максимилиан Иванович тяжело поднялся с кресла, обеими руками снял с сукна так и не раскрытый том «дела» и взгромоздил его сверху на усеченный прямоугольный столб таких же папок. Сооружение это походило на кирпичную кладку стены каземата. Курлову почудилось, что это не тома «дела» Богрова, а его собственное «дело».
Коль поднялся сенатор, Курлову тоже следовало бы встать. Но у него не было сил – будто приплющило к креслу. Трусевич же, сложив на животе руки и, как китайский болванчик, покачивая головой, прежним тоном продолжил: