– Арестовать всех! Родственников, знакомых, знакомых их знакомых! Чем больше, тем лучше! – распорядился товарищ министра.

И покатилось. Уже не только троюродных и четвероюродных дядек, теток, племянников, но и однофамильцев террориста, застигнутых на службе, за обеденным столом, в постели, выволакивали, бросали в арестантские кареты и доставляли в дома предварительного заключения, тюремные замки, казематы и крепости.

Отдельного корпуса жандармов подполковник Тунцельман-фон-Адлерфлуг уведомлял начальника Киевского губернского жандармского управления, что им арестован производитель гидрографических работ мичман Лев Багров на судне «Буря», от роду 30 лет, лютеранского вероисповедания.

Кое-где по империи аресты коснулись даже Бугровых и Бобровых, не говоря уже о всех иных, на кого в связи с киевским злоумышлением поступили анонимные доносы. «Список лиц, ликвидированных по связям Богрова», рос с необычайной быстротой. «Экстренные», «совершенно экстренные», «особо важные», предназначенные «для точного и немедленного исполнения» распоряжения, предписания, указания и протоколы неслись из Киева.

А в Киев ответно сыпались из Петербурга, Москвы, Одессы и других городов однотипные донесения: «Арестован, заключен в тюрьму, обыском ничего преступного не обнаружено, отобранная переписка направляется…»

– Продолжать ликвидации! – настаивал Курлов. – Мы распутаем этот зловещий клубок!

А сам думал: «Чем больше арестовано лиц, тем

больше бумаг. Чем больше бумаг – тем больше надежды, что все окончательно запутается». В глубине души Павел Григорьевич верил, что в конце концов все обернется для него наилучшим образом.

Третьего сентября, в день приезда жены, Столыпин почувствовал облегчение: совсем здоров, только тяжесть в животе справа. Воспрянул духом. Снова сосредоточился мыслями на делах, на всем, что ждало после возвращения в столицу. Немедленно утвердить «Инструкцию о повсеместном привлечении секретных сотрудников». Принять крутые меры против забастовщиков в портах Черного моря. Разобраться с Курдовым. Поставить перед Николаем II вопрос о Распутине ребром: или – или!.. Теперь, после случившегося в театре, исход спора ясен. Даже царь не осмелится поднять руку на министра. Парадоксально, но он, Петр Аркадьевич, мог бы поблагодарить этого неудачливого юнца в пенсне – своими выстрелами он рикошетом попал во всех, нынешних и будущих, противников Столыпина. Если бы не постарался кто-то другой, впору самому Петру Аркадьевичу было придумать это покушение. Да вот кто постарался?.. Нет, без милейшего Павла Григорьевича не обошлось… Сколько же времени уйдет на выздоровление? К рождественскому посту встанет он на ноги?..

Палата наполнена солнечным светом. В таком покое, в легкой искрящейся тишине думалось хорошо и энергично. Много месяцев не испытывал он подобной умственной бодрости. Вот только бы скорее встать! Дел, столько дел! Пусть выздоровление будет засчитано за выпрошенный у царя отпуск…

И вдруг к вечеру наступило резкое ухудшение. Поднялся жар. Врачи не могли умерить его никакими лекарствами. И снова накатилась боль. С каждой минутой она становилась мучительней. Жгли бы на костре – и то, наверное, было бы терпимей. Он в кровь кусал губы, не в силах сдержать стонов.

– Я так и знала!.. – заламывала руки Ольга Борисовна. – С Аптекарского острова знала!.. – Отирала пот, заливавший его лицо, успокаивала: – Потерпи, дружочек, потерпи! Доктора говорят: обычное обострение… Но почему не приехал он?

Столыпин понял, кто этот «он». Занят своими играми…

Считал, что хорошо знает царя. И все же не представлял, что столько в нем равнодушия. Не к своим приближенным. К судьбе России… А он, Петр Аркадьевич, знал ли? Выходит, ошибался?.. Неужели такая же иллюзия то, что он знает и понимает русский народ и чаяния самой России?.. Тогда зачем же… Во имя чего?..

Снова собрались в палате доктора. Осматривали, прослушивали, ощупывали. Отошли к балконной двери, переговариваясь. Он не мог уловить. Голоса глушил жар, в голове гудело, и не унималась боль.

Профессор-баритон наконец сказал:

– Рана тяжелей, чем мы полагали, ваше высокопревосходительство. Повреждена правая доля печени. Крепитесь. Организм у вас могучий. И будем уповать на милость господнюю…

Значит, приговор?.. Не может быть! Год назад… Ровно год назад он испытал судьбу, когда поднялся в воздух на «Фармане» штаб-ротмистра Мациевича, эсера-боевика. Тогда не было страха. Верил, что не может умереть. Неужели судьба дала ему лишь отсрочку? Всего год! Боже, как мало… Распутин: «В Симеонов день…» Случайное совпадение?.. Деготный мужик!.. Почему?.. «Вам нужны великие потрясения – мне нужна великая Россия!» Как прозвучали эти его слова с думской трибуны – прозвучали над всей Россией!.. Неужели же тот государственный переворот, который должен был послужить возвеличению империи, привел к распаду, породил это исчадье – Распутина? Породил этого юношу в пенсне с пятнами на щеках?.. Выходит, это он сам себя… Как скорпион. Как же так?.. «Добрыми намерениями вымощен путь в ад». Банально… Ложью нельзя родить правду, бесчестьем – честь, жестокостью – утвердить добро… А это чье? Нет, это не его… Это – старца!..

Неужто он все еще ведет спор с яснополянским стариком? «…Пишу Вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого Вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастия и не жалеете его, как того заслуживает его положение. Человек этот – Вы сами…» Но ведь он победил в их споре! Победил потому, что Толстой проиграл! Победил потому, что старик умер, отторгнутый обществом, семьей, доведенный до отчаяния, на каком-то безвестном полустанке. А он, Петр Аркадьевич, живой, исполненный сил, с энергией продолжал осуществлять свои преобразования!.. Неужели судьба дала ему всего год?.. Неужели он проиграл?.. «Давно уже я хотел писать Вам не только как к брату по человечеству, но как исключительно близкому мне человеку, как к сыну любимого мною друга…» Почему-то граф не отправил этого письма. Его доставил в департамент полиции агент, снявший копию, когда ворошил архив опального писателя в Ясной Поляне. Помнится, Зуев доложил, что кличка агента – «Блондинка». Та самая, которая не пощадила и великого артиста?.. А он, Петр Аркадьевич, на могилу великого старика вместо слез и белых цветов послал «Блондинку»… И все же ошибался и мудрец! Он всех равнял по себе и не мог понять, что существует напиток власти, пьянящий крепче всех других напитков на свете. Власти – пусть и ценой азефов?.. Как сказал тот, Покровский: «Язва чересчур глубоко проникла и приняла омерзительный, гадкий вид и грозит заразить весь государственный организм». Посмел даже большее: «Эта политика – в угнетении, в полном угнетении всякой гражданской жизни, в полицейском насилии, в ужасе полицейских застенков, в тюрьмах и виселицах…» Покровскому, он помнит, рукоплескали те, кто сидел слева. А он приказал арестовать друга детства, Сашу Лопухина… С каким достоинством Саша вручил ему тогда только что полученное из Парижа письмо, в котором революционеры благодарили его за все, что он сделал для раскрытия истины. Он знал истину?.. Она стоила ему пяти лет каторги… В том споре с самим собой и с Лопухиным он тоже победил?.. Думал – да. Но сейчас Саша в Сибири, а он умирает в Киеве. Перед Сашей преклоняются, Саше сочувствуют, а он, оказывается, не нужен никому. Никому! Ни царю, ни народу. Ради чего же все это, во имя чего?.. Нет, Толстой не победил, жизнь доказала!.. И Саша не победил… Но неужели проиграл и он?.. Не правы оба? А кто же тогда прав? «Русский народ просыпается к новой борьбе…» Нет, нет! Это было бы слишком жестоко! Не может быть! Они тоже не правы!.. Кто же тогда прав?.. «Таракашка…» Боже, как это было давно… Карета в залитой грязью колее, Ясная Поляна, огромный чернобородый старик в поддевке… И его указующий перст… Предостерегающий, будто разглядел через годы… «Не могу понять того ослепления, при котором Вы можете продолжать Вашу ужасную деятельность… Вас каждую минуту хотят и могут убить…» Неужели предвидел?.. И этого юнца с пятнами на лице?.. Пистолет в его руке?.. По ковровой дорожке… Все ближе… Еще шаг, еще… Черный фрак… Судьба. Сам породил… Юноша будет расплачиваться за свое рождение… Разве его в том вина?..