Бог с ним, с красавцем флигель-адъютантом… Но вот буквально вчера премьер-министру доставили копию послания, обращающегося в народе и принадлежащего якобы собственноручно императрице. У Петра Аркадьевича была превосходная зрительная память. Стоило ему прочесть страницу, и он мог, прикрыв глаза, воспроизвести ее в уме дословно. Вот и сейчас, наблюдая за шествием Николая II и Александры, он восстанавливал вчерашнее письмо: «Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, и я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает. Тогда я желаю всего одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, какая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Вовек любящая тебя. М.» «Аня» – это конечно же фрейлина Вырубова. «М» – «мама». Уже ни для кого не было секретом, что Распутин называет царицу «мамой» или «мамашкой», а царя – «папой» или «папашкой». От своих агентов Столыпин знал, что при встречах царя и царицы с Григорием те целуются с ним крест-накрест. Но как далеко зашли отношения Александры с грязным мужиком? Это было не праздное, тем более – не замочное любопытство: для министра внутренних дел

отношение царя и царицы к Распутину имело важное значение. Оно касалось и лично Петра Аркадьевича. Он снова вспомнил: «Евойная рожа…» И одновременно с мыслью о мужике почувствовал головную боль: тяжелые пластины сдавили мозг. Наваждение!..

Прием продолжался. Царь шел вдоль шпалеры гостей, останавливался, равнодушно-любезно говорил и шествовал дальше. Царица не роняла ни слова. Высокомерная, замороженная, всем своим видом демонстрирующая презрение к окружающим – венценосная супруга, которую «душа возлюбленного родителя благословила разделять с нами верующею и любящею душою непрестанные заботы о благе и преуспеянии нашего отечества», как говорилось в манифесте о бракосочетании Николая с гессенской принцессой. В свите Александры Федоровны, почти рядом с ней, шла фрейлина Анна Вырубова. Уже давно в обществе обращались разные слухи об их дружбе. Разлуки с фрейлиной вызывали такое возбуждение у Александры Федоровны, что однажды она из дальнего путешествия послала за Вырубовой миноносец. Петра Аркадьевича заботила и фрейлина. Мистична, фанатичка, беспросветная дура. Но это она ввела Распутина в царские покои. Да и сама – интимный друг Александры и Николая – обрела такую силу, что ее особняк в Царском Селе, расположенный рядом с резиденцией императора, стал местом паломничества алчущих и получил название «паперти власти». Сколько их – претендентов на обладание этим абстрактным, эфемерным, видоизменяющимся, текучим и в то же время таким реальным понятием: власть! Однако всей историей российской установлено – власть должна быть неделима. Раздробленная, она – как раздробленный череп – превращается в ничто, в безвластие. В интересах и Петра Аркадьевича, и государства она будет находиться в одних руках. В его руках. Посему все иные претенденты и претендентки на нее – его конкуренты и враги.

Все шло своим чередом. Наступил час котильона. Пожилые сановники расположились в креслах. Паркет был освобожден для молодых. После котильона царь и царица удалились. И тут началось то, чего Столыпин каждый раз на больших приемах ожидал с отвращением. Все, кто просочились сюда, в дворцовые залы, бросились к буфетам с тортами, конфетами и фруктами. Почему-то считалось, что эти карамельки отличаются особым вкусом, что сладости царского стола – невиданные и непробованные. Стадо неслось к буфетам, и позорно было видеть, как сановники в звездах и дамы в бальных платьях хватали и рвали, боясь упустить, набивали грошовыми гостинцами карманы и сумочки. Челядь уже ждала атаки, после разгрома буфетов быстро наводила порядок, и к тому моменту, когда снова открывались царские двери, о недавнем сражении свидетельствовали лишь опустевшие столы. Однако этим баталия не кончалась. Следующий ее этап наступал, когда ожидалось приглашение к столу. Все знали, что на царской кухне наготовить блюд на тысячу душ сразу невозможно. Повара трудились у плит неделю. Столы были сервированы в нескольких залах. В «золотом» царском – блюда были наисвежайшими, а в других – приготовленными и два и три дня назад. Поэтому все домогались «золотого зала». Обер-церемониймейстер, в испарине, преграждал широкой спиной вход в заветную дверь, пропуская лишь избранных.

Петр Аркадьевич занял свое место. Напротив него оказался дворцовый комендант. Бок о бок с ним занял кресло Курлов.

– Дурно выглядите, Петр Аркадьевич, – громко проговорил Дедюлин.

Столыпин даже вздрогнул от такой бесцеремонности. Сидевшие рядом повернули удивленные лица.

– Вот мы тут с шталмейстером Курловым обсуждаем: что это с вами? – продолжал комендант, расправляя над камзолом пуки скобелевской бороды. – Нездоровится или приутомились от дел?

Министр посмотрел на Курлова. У Павла Григорьевича забегали глаза:

– Нет, я бы не сказал… Хотя, впрочем… Вид утомленный.

Дедюлин был известный грубиян. Но поведение «товарища»… Губы Курлова побелели от напряжения. Еще укусит, право. Взгляд же трусливо ускользал. «Вьюн. Что это значит?..»

– Плохо выглядите, весьма плохо, – безапелляционно заключил флигель-адъютант и поднял руку, прищелкнул пальцами, подзывая лакея. – Коньяку? Шампанского?

– Не пью, – отказался Столыпин. – Действительно, печень пошаливает.

Не столько слова дворцового коменданта, сколько поведение Курлова озадачило его. Заполучить этакого угря в «товарищи»! Козни Николая. Царь любил, посмеиваясь, «сажать двух пауков в одну банку». Ну да Павел Григорьевич – еще полбеды, с трусливым интриганом он совладает. Куда опасней Распутин, Вырубова и Дедюлин, который, судя по всему, решил выступить против Петра Аркадьевича открыто.

Дежурный офицер дворцовой охраны разыскал полковника Додакова:

– Флигель-адъютант Дедюлин незамедлительно приглашает вас к себе.

Виталий Павлович поспешил в кабинет коменданта.

Не дослушав его рапорта, генерал оборвал:

– Вы осведомляете Столыпина обо всем, что происходит во дворце, не так ли? – И, не дав опешившему полковнику возразить, стукнул по столу. – Ма-алчать! Наушников я во дворце не потерплю!

Вены на висках Дедюлина начали надуваться. За недолгие месяцы службы во дворце Додаков успел изучить характер этого жестокого старика.

– Решайте: остаетесь здесь и отныне выполняете только мои распоряжения или сию же минуту – вон из дворца! Возвращайтесь в свой вонючий департамент!