– Мне известно, что у Столыпина есть во дворце человек, который держит его в курсе всех событий, – проговорил он.

– Кто такой? – рявкнул Дедюлин.

– Полковник Додаков.

– Обломаем, – пыхнул в усы флигель-адъютант. – А вы, генерал, подумайте. – Он помассировал тыльной стороной ладони поясницу. – И не вздумайте отсутствовать на приеме, который устраивается во дворце по случаю окончания успенского поста. Государь должен чаще видеть достойных своих слуг. – И заключил: – Мы ждем от вас доказательств вашей преданности.

После того разговора Курлов терялся в догадках: чего хочет от него комендант? Однако решительность слов Дедюлина, подчеркиваемое флигель-адъютантом «мы» убеждали, что говорит он не только от своего имени. Малиновым звоном звучало в ушах Павла Григорьевича дважды повторенное царедворцем: «достойный».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Аслан Новруз-оглы Гусейнов, он же уполномоченный ЗОК Серго Орджоникидзе, был встречен в Баку свирепейшей моряной, подтверждающей название, которое было дано этому месту первыми поселенцами: Бакубпе – удар ветра. Ветер взметал на площади тучи песка, закручивал их в пыльные спирали и бросал в лицо, забивал глаза и уши, обжигал тело.

У Серго перехватило дыхание. Надо было объехать полмира, чтобы вот так, обычным августовским днем, выбраться с перрона вместе с толпой на привокзальную площадь и услышать в раскаленном воздухе гомон дома, с которым связан всеми узами. Ветер был горячий, пахнущий солнцем, морем и мазутом. Серго, обхватив соломенную шляпу двумя руками, постоял, обвыкая. Сквозь завесу пыли как в тумане проступали молоканские фуры, фаэтоны, двигались силуэты низкорослых лошадей и ишаков. Люди были в огромных, в пол-лица, очках – такие он видел в Париже у франтов автомобилистов и совсем забыл, что их напяливают в ветер и бакинцы.

Порыв иссяк. Серго приметил городового в полотняном кителе и белых перчатках. Тот прохаживался, одной рукой придерживая скребущую по булыжникам шашку. Тут же похожий на мумию дервиш в наброшенном на плечи одеяле выставлял для подаяний свой кешкюль – выскобленную скорлупу сейшельского кокосового ореха – и взывал:

– О, истина!..

В чем она, истина?.. Серго вспомнил: «Мужчина и в собственном доме – гость». При расставании познаешь цену тому, что оставляешь, а по возвращении – радость встречи. Гость и в собственном доме, потому что так много забот и дел вне его стен…

Лениво озираясь, Серго внимательно проверил, не следит ли за ним из-за табачного ларька или газетной тумбы филер. Куда сначала?.. Бакинских явок он не брал, знал адреса друзей и в самом городе, и в рабочих слободках. Может, в Романы?.. Там, на промыслах Асадуллаева, он служил фельдшером. Потом, уже после побега из Сибири, перед отъездом в Персию, наведывался на промыслы: ячейка действует!.. Но все же лучше отправиться в Балаханы, к Авелю Енукидзе. Авель устроился секретарем в «Совет нефтепромышленников». Надежная «крыша». И в курсе всех новостей.

От вокзала на промыслы ходила по узкоколейке «кукушка» с несколькими обшарпанными открытыми вагончиками, отдаленно похожими на арпажонский трамвай. Чтобы убить время до следующей «кукушки», он пошел к морю по узким улочкам.

Серго любил этот город. Ужасный. Прекрасный. Не сравнимый ни с одним другим в целом мире. Огнедышащий ад. Тартарары, дьявольские подземелья, вырвавшиеся на озаренное солнцем лоно. Баку построили тамбовские плотники и «амшара» – беднота со всего Прикаспия и Персии. Сам дьявол не разобрался бы в пестроликом его населении. Могучий амбал-азербайджанец – переносчик тяжестей, играючи вкатывающий на плечи бочку с колесной мазью; чумазый перс-тартальщик; мистер в цилиндре – чиновник английского акционерного общества «Аноним» и мсье в цветной косынке на шее – представитель «Французского анонимного общества»… Дома с плоскими крышами. Балконы над узкими улочками – навстречу друг другу. Шумная, скандальная, откровенная жизнь. Двери магазинчиков, лавчонок, мастерских, духанов, тиров – все растворены. Во многих домах дверь с улицы отворяется прямо в комнату, все видно насквозь. Так и говорят: «Я живу в растворе». Зато окна – в решетках. Чем состоятельней хозяин, тем причудливей узор, крепче прутья. Зачем же решетки, коль «раствор»? «Чтоб к жене не полез, ах-ха-ха!..»

В таком же «растворе» на I Параллельной улице была раньше их «Нина», подпольная типография, которую так и не выследили охранники. Войдешь – москательная лавка. А в соседней комнате, в спальне Кати и Георгия Твалиашвили, в стенном шкафу под постельным бельем – лесенка в подвал. Подвал большой. Он уходил под конюшню соседа, старика азербайджанца. Старик был глухой, а все же услышал стук печатного станка. Пришел с боязливым поклоном: «Вы деньги печатаете? Я бедный человек…» – «Молчи – будешь вознагражден за молчание!»… Что в том доме сейчас?..

Море открылось сразу и широко, по всей подкове бакинской бухты. Два мыса, слева и справа, уходили к горизонту, как две желтые руки, обнимающие синь. И если сам город по первому впечатлению жил праздно, то порт и залив ворочали неустанно напряженными черными, лоснящимися мускулами. Сновали по сходням грузчики. Громыхало железо. Подавали голоса пароходы. На набережной теснили друг друга доки, эллинги, ремонтные, чугунно-медно-сталелитейные, механические, котельные, заклепочные, бондарные, мыловаренные и прочие заводы и мастерские, стискивая закопченными зданиями площадки пристаней. Каждая фирма, каждое акционерное общество и каждый состоятельный, уважающий себя коммерсант имели собственные причалы. Столпотворение на берегу дополнял полнейший хаос в заливе; можно было только удивляться, как ловко увертываются посудины от столкновений. И все же в этом кажущемся всеобщем беспорядке находилось место каждой бочке, каждому тюку, любому большому и малому «корыту».

Серго любил море, знал моряков, легко различал и узнавал пароходы. Одноликие для непосвященного, эти ковчеги имели свое имя и свое лицо. Компания «Кавказ и Меркурий» называла принадлежащие ей суда именами императоров, великих князей, на худой конец – генералов и адмиралов. Товарищество братьев Нобель, не только промышлявшее нефтью, но и имевшее на Каспии целый флот, величало баржи «Магомет», «Дарвин», «Сократ», «Спиноза», «Будда», «Зороастр». Акционерное же общество «Сормово» обращалось к былинным именам – Святогору, Микуле, Добрыне, Илье Муромцу. А тихоходы-буксиры были «Эдечками», «Манечками», «Гришками» и «Ванечками»… Сколько нелегальной литературы переправил Серго на этих пароходах!..

Протиснувшись меж двух кирпичных стен, он все же выбрался к самой воде. Она была под перламутровой, в разводах, пленкой нефти. Отсюда, казалось, рукой подать до другого берега, скрытого горизонтом, – до Персии, с которой было связано так много в его жизни… Для персов он был «фидай» и «мупггехид». Фидай – значит бессмертный. Так называли и на Кавказе и в Персии тех, кто добровольно шел на защиту народа. Но как смертны они были, сколько полегло их в камнях и долинах… А все равно – фидаи, ибо бессмертна память о них. Муштехид же – всесведущий. Когда Серго впервые сказал Сардару-Мохи, что собирается ехать учиться в Париж, командир повстанцев удивился: «Зачем тебе нужна школа, гурджи? Ты и без нее все знаешь!» Серго прибыл в Персию с отрядом добровольцев на помощь восставшим. Он получил это задание от Закавказского большевистского Центра сразу после побега из сибирской ссылки: надо было помочь народной революции в Персии, которая началась вслед за революцией в России. Шах, перепуганный ее размахом, даровал стране манифест о свободах, подобный манифесту Николая II, и тут же призвал на выручку русского царя и английского короля. Персия была поделена на сферы влияния. Великобритания ввела войска в южные провинции, Россия же направила карательную казачью бригаду в приграничные провинции на севере. Персидские феодалы разогнали в Тегеране только что избранный населением парламент – меджлис, отменили конституцию, начали восстанавливать прежние порядки. Центром революционной борьбы стали северные провинции. Народное движение возглавил Сардар-Мохи, один из богатейших ханов, раздавший все свои земли беднякам. В Баку й Тифлисе были созданы во главе с Азизбековым и Наримановым комитеты помощи персидским революционерам. Собранная ими дружина закавказских большевиков под командой Серго влилась в повстанческую армию Сардара-Мохи, приняла участие в походе на Тегеран. Столица была освобождена и меджлис восстановлен в правах. Отряды сражались и против англичан, и против казаков. Но пока шли бои под Тегераном, ханы совершили переворот на севере. Поход из Тегерана на Решт был особенно труден – по горам над бездонными пропастями, по каменистым руслам высохших рек. Больше всего фидаев погибло на пути через Черный перевал. Но снова были освобождены и Решт, и Энзели, и Астара… В недолгие недели затишья между схватками Серго был занят выполнением и других заданий Закавказского большевистского Центра: посылки с нелегальной литературой переплывали в трюмах пароходов «Кавказа и Меркурия» через Каспий, а из Баку листки рассеивались по всему Кавказу и дальше, по Поволжью, доходили до самой Москвы и Питера. Тогда же Серго перевел на персидский язык «Манифест Коммунистической партии», начал обучать повстанцев военному делу.