Вот уже на протяжении нескольких лет она просто одна.

Чувствовать себя одинокой и быть одной – это две разные вещи.

Бесконечно разные.

И дело не в мужчине. Не в воздыхателе. Не в любовнике или его отсутствии. Если бы все было так просто!

День начался как обычно. С благих намерений. Они заключались в том, чтобы сесть после завтрака и писать. Но завтрак, как обычно, затянулся. Традиционное чтение под кофе и миску творога с таявшим сверху ванильным пломбиром нагнало новые мысли и развеяло старые. Традиционная сигарета их не вернула. В итоге к одиннадцати часам ее благие намерения вылились в то, что она гадала, действие каких химических элементов или каких бесполезных занятий максимально приблизит момент завершения этого дня. Как будто следующий обещал быть иным.

Ситуация усугублялась тем, что она уже выкурила две сигареты подряд, пить ей не хотелось, у нее не было неотложных дел как в квартире, так и вне ее; ей не хотелось ни видеть никого, ни слышать, точнее тех, кого она могла услышать или увидеть, она не хотела. Ларни – финский Вольтер – назвал это сидением на духовной диете. Она называла это интеллектуальным голодом. В том, что она не была всеядна, лежал корень всех ее бед.

Она села за ноутбук. Свет из окна бил прямо в глаза. Диск яркого солнца, похожего на румяный блин, оказался как раз в пределах ее рамы. Она встала и задернула шторы.

Не стоило ей покупать безлимитный интернет в этом месяце. Это был опрометчивый шаг. Он дал ей иллюзию надежды. Она начала верить, что, возможно, если она затратит несколько усилий, если сделает кое-какие шаги в этом направлении, если предпримет что-то – она найдет то, что ей нужно. Тех, кто ей нужен.

И она приступила. Она начала с того, что забила в строке поиска «philosophy+articles». Посмотрела результаты. Добавила к имевшемуся «+write». Посмотрела результаты. Удалила все и забила «philosophy+discussion». Прошла по нескольким ссылкам. В результате через час или около того она нажала комбинацию Shift+Alt и напечатала: «психологический фильм». Это было уже отчаяние. Она не знала, какой именно фильм она ищет, она только знала, что он должен быть «психологическим». На одном сайте ей предложили перечень каких-то третьесортных триллеров. С обилием крови, актерского непрофессионализма и претензий на глубокомысленность.

«Если называть все ненормальное или необъяснимое психологическим, тогда, конечно, все непонятное или лишенное смысла можно называть философским».

Этот сайт она закрыла сразу же.

Открывая следующие ссылки в новых вкладках, она поняла, что ей чего-то не хватает. Она нагнулась, порылась в сумке, лежавшей на полу, достала из кармана пачку жвачки «Забористая мята» и сунула в рот две пластинки. На следующем сайте список был более обнадеживающим. Тут были и ее любимчики. Вообще, большинство предложенных здесь фильмов она видела. «Основной инстинкт» стоял на пятом месте.

«Кто-то решил продемонстрировать всем, что слышал о Фрейде».

Надутый ею большой пузырь забористо лопнул.

«Достучаться до небес» – на втором.

Где-то в конце она наткнулась на «Секретаршу». Рецензия обещала рассказ о двух неординарных, непонятых всеми личностях...

Надежда – самый действенный психостимулятор.

Девушка встала и с блеском в глазах пошла ставить воду на кофе.

Часа через полтора она поняла, что фильм содержал только две яркие сцены. Первая – когда в самом начале главная героиня подтягивает фиолетовые гетры, стоя посреди улицы в невообразимых ботах. Девушке всегда приходилось по вкусу такого рода пренебрежение. Второй была та, в которой главная героиня, сидя на кровати, подносила к своей ляжке только что снятый с плиты чайник. Яркой ее сделало то острое ощущение, которое девушка испытала, когда она это сделала.

«Любопытно, – подумала она, когда ритм ее сердца немного успокоился, – как страдание близко к удовольствию».

Она вполне ее понимала.

«Страдание или удовольствие – вопрос лишь меры. Иногда боль приносит больше наслаждения, чем радость. Если она временна и периодична. И если вы ее хотите. Когда боль становится неизменной и продолжительной – это уже просто боль. Также и с удовольствием – чем оно мимолетнее, неожиданней, тем оно сладостнее. Если это тихая размеренная радость – она вскоре перестает быть радостью и превращается в рутину, не приносящую никакого удовольствия».

На ее собственных ляжках не было ни ожогов, ни рубцов от порезов, но она очень хорошо ее понимала. Она перенесла курсор в начало и исправила слово «мазохизм», забитое в строке поиска, на «садомазохизм». Wikipedia проинформировала ее, что это извращенная форма получения сексуального удовольствия, заключающаяся в достижении удовлетворения посредством причинений душевных или физических страданий по отношению к партнеру или самому себе в процессе сексуальных отношений.

Вывод, который из этого сделала девушка, заключался в том, что если она и извращена, то еще не до конца.

Еще один вывод, который она сделала, заключался в том, что все люди – мазохисты. Получалось, что быть садомазохистом – все равно, что быть почти праведником. Интересное умозаключение.

13:34

Она снова и снова прокручивала свое недавнее ощущение. Удовольствия и Страдания. Она испытывала его и раньше. Точнее, она сама его себе доставляла. Нечасто.

Поэтому сейчас без труда его опознала.

Вспомнила.

Только она пользовалась не чайником, а зажигалкой и любым оказавшимся под рукой металлическим предметом. И не ляжкой. Такой законченной садомазохистке, с десятилетним стажем, как ее показывали в фильме, следовало бы знать, что ляжка далеко не самое чувствительное место.

«Оставим это на совести сценаристов».

Она поняла, что в этом привлекательного. Она знала и другую, более «цивилизованную», пристойную форму этого. Образ мученицы всегда был у нее перед глазами. Эту роль играла ее мать.

А она сама? Она знала по опыту, что самой подстегивать в себе мысли о несправедливости, о незаслуженных наказаниях, самой причинять себе страдания, ковыряя ногтем начавшие заживать раны, бывает очень сладостно. У ее мамы была пассивная форма этого. Отец всегда говорил, что и в постели она тоже пассивна. У нее была форма агрессивная. Но сути это не меняло.

Раньше она любила прибегать к этому наркотику – к чувству несправедливости. Он вызывает привыкание быстрее героина. Пока однажды она не поступила в соответствии со своим собственным выбором и не поняла, что только она сама причина своей боли. Или радости. С тех пор она пыталась и до сих пор отчаянно пытается завязать. Но полностью слезть с Чувства Несправедливости ей не удается. И она не сомневается, что все в той или иной мере страдают от этого. И получают от этого удовольствие. Одновременно.

«Всем нравится представлять Бога с плеткой и ключом от наручников, а себя – прикованными к кровати. Дальше люди делятся на две категории. Первые, как ее мама, терпят побои и молчат. Они мечтают о том, что на церемонии Страшного суда это зачтется им как терпимость и смирение. Другие терпят побои и поносят всех и вся вокруг. Этим нравится копить на теле синяки, ссадины и раны, чтобы затем, на Нюрнбергском процессе, где подсудимым будет Он, предоставить себя в качестве доказательств Его несовершенства.

И все мы при первой же возможности хватаемся за плетку сами. Но ведь мы имеем на это право – мы ведь и так долго терпели? Мы несовершенны, а, значит, нам можно. Одним ублюдком больше, одним меньше, одной раной больше, одной меньше – что это в мировом, в космическом, во вселенском масштабе? Мы ведь жертвы, не так ли?»

Она отлепила жвачку от поверхности стола, которую поместила туда перед перерывом на кофе, и, сунув ее в рот, продолжила свои поиски.

Через час она не верила своим глазам.

Она жадно поглощала то, что видела, упивалась тем, что слышала, она снова и снова перематывала одни и те же кадры, снова и снова пересматривала одни и те же сцены, впитывая, вводя их под кожу. Она не могла поверить. Через пять минут она уже знала все об авторе. Все, что был способен сообщить о нем интернет. Ожидая скачивания оригинальной книги, она даже не заметила, что дрожит.