«Многие живут с родителями».

Для него это было настолько очевидным, что он и не собирался слушать никого, кроме себя самого. Ее мама, напротив, выступала за партикуляризм в надежде на то, что дочь перестанет парить в облаках и выйдет замуж, что ли, наконец. Она не знала что отвечать на вопросы о ней звонившим друзьям или родственникам, конфузилась и обычно переводила разговор на другую тему.

А дочь в это время размышляла о бессмысленном Сизифовом труде, об иллюзиях, радующих больше, чем правда, и о том, что вместо ее кровати им придется поставить на втором этаже сушилку для белья, или купить бильярдный стол, или, что более вероятно, перебраться на второй этаж самим, разместиться со всеми удобствами.

Об этом она думала и сейчас.

Кровать на кухне была одна. Когда она приезжала, они спали втроем, мешая и тесня друг друга. Но не сегодня, потому что ее мама уехала на соревнования с группой спортсменов и должна была вернуться только во вторник.

Отец лег и взял в руки «Три цвета времени» Виноградова.

Вот оно.

Надо было начинать.

Она начала и сразу же ощутила, как все это звучит искусственно, фальшиво. Как диалоги в книжке, когда автор уже сам все знает, но ему нужно поставить в известность читателя, и, изнывая от скуки и бремени долженствования, он перемешивает чью-нибудь биографию или моралистический выпад с добавляющими, по его мнению, натурализма замечаниями, типа: «Что вы говорите!», или «Будьте любезны, удовлетворите мое любопытство…», или «А что вы думаете по этому поводу?».

Теперь она и сама была такая. Искусственная. Она сказала:

– Я тут читаю книжку, – она продемонстрировала обложку. На ней было написано «Русское зарубежье». – Ее написал один человек, он эмигрировал… – Она запнулась, потому что это было похоже на рекламу из магазина на диване, и обратилась к биографии, напечатанной на последней странице. – Родился в 44-ом, поступил на Литературный, откуда его выперли за антисоветское сочинение…

– Антисоветчину.

Ему было лучше знать. Она слабо ориентировалась в слэнге времен СССР. Она читала:

– … работал грузчиком, экспедитором… Экспедитором?

– Это тот, кто развозит по магазинам товары со склада.

– Да, я в курсе. Не знала, что тогда было такое слово.

В общем, работал всяким дерьмом, затем эмигрировал…

– Куда?

– Во Францию.

– Угу.

– В общем, весь смысл в том, что я вот читаю, что он написал… А! Забыла сказать: эту книгу он писал уже там, во Франции... Так вот, десять страниц тут в ней рассказывается о жизни одного мужика в Париже, а все остальные, – она сверилась с оглавлением, – 267 – это его воспоминания о жизни в Союзе и саркастически-критические, такие издевательские замечания. И я так понимаю…

У нее определенно наблюдается сегодня парочка симптомов алекситимии. Надо успокоиться.

– … что, хоть он и уехал, а единственное, что он может, – это перебирать детские воспоминания…

«Уже лучше».

– … а что-то новое… Между строк читается, что он уже не знает, что делать в том месте, куда он так рвался. И его герой понимает, что какая разница, что он переехал? Все оказалось не таким, как он думал. И он не нашел того, чего хотел. И единственное, что у него есть, – это его поганое прошлое. Прям как у меня… – отмучилась она наконец.

Диалоги и монологи никогда не были ее коньком, но иногда они были особенно ужасны.

Ей пришел в голову следующий ассоциативный ряд: синдром Дауна, недоразвитость, какофония, детский лепет.

– Почему как у тебя?

На этот вопрос она и сама хотела услышать ответ.

И он ей его дал.

Вообще-то она уже и раньше заводила разговор об этом, осторожно, чтобы он не подумал, что она не благодарна. Она благодарна. Но не настолько, чтобы не спрашивать.

Его коронным ответом было следующее: они уехали из говняшника, думая, что здесь все иначе. Но оказалось, что хоть тут и «не так, как там», но «это и не Европа». Его ответ был идеальным с точки зрения диалектики и педагогической установки: «Я перевез вас туда, где мы стали жить чуть лучше. А теперь ты должна перевести нас в Канаду». В этом месте надо было смеяться.

Этот ответ она получила и сегодня. Его развернутая, усовершенствованная, обновленная версия заняла минут двадцать. Где-то в середине разъяснения он заметил, что такие книги, как эта, надо сжечь.

– Нет, почему? – возразила его дочь. – Она очень… поучительная.

– Покажи мне – это что, его фотография?

Она передала ему книжку.

– Что это за кафтан на нем? Он что, косит под Толстого? «Я не ем баварские котлетки»?

Вообще-то, ее тоже удивило типичное славянофильское платье на эмигранте-диссиденте.

– Нет, он похож на этого… как его… Распутина!

Отец сардонически рассмеялся.

Она тоже.

19:44

На этот раз они были в коридоре. В коридоре, выполнявшем функции кухни. В обед она получила sms. Номер отправителя давно был стерт, и она не сразу поняла, кто это.

Она пила кофе. Он пришел выкурить сигарету.

– Вот приглашают на встречу выпускников.

– Кто приглашает?

Вопрос, конечно, не самый лучший. Но вполне реалистичный – наверное, он просто не ожидал.

– Ну та, с кем я раньше общалась. Говорит, все наши будут. Собираются снять коттедж и устроить вечеринку.

– Ты пойдешь?

– Не знаю…

И что-то в том, как он это спросил, заставило ее собраться: слушать внимательнее, отвечать осторожнее. Она опустила ноги со стула и села ровно.

– Может быть, если не во время работы…

– А если бы это было не во время работы – ты бы пошла?

Может, она чего-то не понимает? Может, они решают, нажимать на красную кнопку или нет?

– Не знаю, я еще не думала так об этом. Можно было бы и пойти – почему нет?

Некоторое время он молчал. Затем посмотрел на нее так, словно никогда до этого не видел.

– Вот я смотрю на тебя – вроде нормальная девчонка. А потом ты как скажешь что-нибудь, и я думаю: а чем она отличается от тех блядей и сучек с течкой за окном.

«Неплохо».

– То есть ты считаешь – она проговаривала каждый слог, делая ужасно длинные паузы между словами – что если мне…. раз в пятилетку…. захотелось сходить куда-нибудь,…. развеяться,…. значит…. я теперь превратилась в шалаву,… значит я теперь…. брошу писать…. и буду ходить по клубам каждый вечер? Это такой способ округления в математике, о котором я не знаю?

– Просто это твое решение говорит о том, что эта мысль, эта идея всегда… Как там у Фрейда?..

Черт, зачем она рассказала ему о Фрейде?

– Всегда… подсознательно! Что эта мысль подсознательно всегда была у тебя в голове.

И вот тогда она поняла, что сейчас начнется. Точнее, уже началось. Животные чувствуют подземные толчки и убегают. Птицы чувствуют приближение бури и улетают. Крысы бегут с тонущего корабля. В данном случае, она была одной из таких крыс.

Но она не понимала, с какой стати она должна бежать и почему должна защищаться. И тогда она решила соврать. Не совсем соврать, но кое-что преувеличить. Она решила провести эксперимент. Решила посмотреть, насколько далеко все зайдет. Осторожно.

– Я вообще-то работаю. А в промежутках занимаюсь своим делом. Какие доказательства тебе еще нужны?

Он рассказал ей все, что думает о ее работе и о ее занятиях. Он сказал ей, что хоть в разговорах с ее матерью он ее и защищает, но тем не менее она правильно говорит («В твоем возрасте у меня уже был ребенок»). «А я в твоем возрасте уже содержал семью». Он прошелся по всему ее поколению, назвав их «инфантилами», не желающими работать, только получать. Он затронул и вопрос гражданских браков, назвав это «обычным блядством». Он пошел бы и дальше, если бы она не сказала:

– Все это хорошо, но какое отношение это имеет ко мне?

Она сказала, что, кажется, ни с кем не живет в гражданском браке и не просит у них денег. Ее, кажется, нельзя назвать и особо активно развлекающейся, потому что танцевала она с кем-то в последний раз на дискотеке в летнем лагере. Они постоянно твердят, что она разучилась общаться с людьми, что она совсем сдвинутая на своей писанине, и вот, когда она решает пойти куда-то, ее называют блядью.