– Не знаю, – ответила девушка, – я беру их впервые.

Тут в разговор решил вклиниться стоявший слева от нее мужчина.

– Не начинайте курить, – сказал он ей и загадочно улыбнулся.

Вероятно, он решил, что сегодня она планировала потерять никотиновую девственность.

По заметным только курильщикам признакам она поняла, что сам он курит.

– Не продолжайте, – ответила она и отвернулась.

Продавщица к тому моменту уже покончила с изучением показателей смолы и никотина трех различавшихся по цвету пачек и оставила на прилавке только одну из них – желтую. Странно, желтый цвет всегда казался девушке легче синего. Но цифры 10 и 0,8 говорили об обратном.

Она расплатилась.

В тот день ей было не суждено сделать правильный выбор.

Снова.

18:37

На работе ее ждал сюрприз. Она опаздывала и только на третьей ступеньке лестницы поняла, что вахтер пытается ей что-то сказать. Он сообщил ей, что у ее начальницы, дамы в стильных очках, день рождения, и все собрались в ее кабинете.

– Мне велели передать, чтобы вы тоже зашли.

Недоуменно скривив губы, расстегивая на ходу куртку и стягивая с головы шапку, девушка направилась к кабинету. Когда она зашла, все, а именно пять уборщиц разных возрастов, уровней образования и степеней уродства, все они как один стояли вдоль стены, точно на торжественной линейке по случаю посвящения в пионеры, и улыбались широкими, более или менее неестественными улыбками, силясь изобразить на лице выражение восторга и безграничного удовольствия. Виновница торжества восседала на своем вращающемся стуле, выкаченном по такому поводу из-за стола, изящно положив ногу на ногу и слегка покачивая носком черной шпильки с бардовой подошвой чуть ли не в экстазе. На ее необремененном бумагами рабочем столе над картонным основанием возвышался шоколадный, маслянисто-кремовый торт, рядом с ним лежал нож, пока блестевший чистотой.

Лучшего изображения человеческой доброжелательности девушка еще не видела. Где они, недремлющие деятели современного искусства, когда оно кричит, взывает к ним, прося запечатлеть его?

Когда она зашла, именинница, судя по перекосившей ее улыбке, выслушивала пожелания успехов, удачи, достатка, семейного благополучия и карьерного процветания от своих коллег тире подчиненных. Ее лицо вернулось к своему зародышевскому выражению, когда девушка без стука и без приглашения пересекла порог ее кабинета. Все разом замолчали и повернули голову в ее направлении.

Она оглядела помещение, всех собравшихся, затем перевела взгляд на Мадам и, оставшись стоять возле двери, протянула:

– Здрасссьте.

Все, по-видимому, ожидали, что на этом фраза не закончится. Но она закончилась.

Более того, когда она закончилась, у произнесшей ее было такое ясное, такое невозмутимое выражение на лице, что сразу нашлось несколько желающих заполнить образовавшуюся паузу.

Первой оказалась новенькая – миловидная, стройненькая молодая женщина. Она очень гордилась тем, что, не проработав и полугода, уже смогла поставить себя здесь так, что была на короткой ноге с начальством. Заключалось это в том, что она разделяла все ЕЕ взгляды, копировала ЕЕ манеру одеваться, и неизменно каждый вечер заглядывала в ЕЕ кабинет, чтобы осведомиться, не может ли она чем-либо быть полезной, и, если находилось что-то, тут же спешила это исполнять. Здесь надо иметь в виду следующий момент: новенькая отвечала за третий этаж. Кабинеты руководства располагались на первом.

Все это делалось, разумеется, не просто так, а в расчете, точнее в надежде на то, что Начальница, продвигаясь по карьерной лестнице, не забудет захватить с собой в чемодане столь полезную, столь незаменимую, а главное – безотказную находку. Нельзя сказать, что расчеты уборщицы были неверны.

Один раз девушка услышала, как новенькая отозвалась о ней:

– Не понимаю, почему она терпит Дятлиху. Я бы не смогла. Правда, не смогла бы. Это просто неуважение к себе какое-то.

Ее сознание тогда сразу вывело на дисплей картину, которую она случайно застала, зайдя в конце месяца за расчетником: автор этих слов, стоя в узкой черной юбке на коленях на подоконнике, развешивала новые занавески в кабинете их руководительницы.

– Согласитесь, ведь так намного эстетичнее? – обратилась она к девушке, стоя почти раком.

Девушка молча подошла к столу, дожидаясь, пока из набора шести узеньких бумажек Мадам вычленит ту, на которой значилась ее фамилия.

Это, конечно, нельзя было назвать более эстетично оформленным лизоблюдством, потому что у этого уже есть другие названия: предприимчивость, находчивость и коммуникабельность.

Тем временем представление продолжалось.

Слово взяла молодая уборщица.

– Позвольте мне еще раз поздравить Вас от лица всего коллектива с праздником – Днем Вашего Рождения – и пожелать…

Дальше она не слушала. Ключевые слова были «МНЕ» и «ВСЕГО». По ним можно было предугадать содержание всей дальнейшей речи.

От кого-то прозвучало замечание о том, что человек стареет не телом, а душой. А, значит, именинница обречена вечно оставаться молодой.

В ответ раздался стилизованный смех.

Девушка знала, новенькой было столько же лет, сколько ей, и та, должно быть, на них и выглядела, но, если стояла рядом с девушкой, казалась лет на пять старше. Руководительница была старше их обеих на четыре года. Но, если ее поставить рядом, годилась им в матери.

На самом деле их вины в этом не было. Девушку довольно часто называли «девочкой», и только недавно перестали требовать у нее паспорт, когда она покупала выпивку или сигареты. Впрочем, разгадка последнего наверняка заключалась в том, что она покупала их в одном и том же месте. Но как после этого можно спокойно выслушивать Платона и Канта с их идеей о несовместимости души, идеи и тела, идеального и материального, она не могла понять.

Далее последовала церемония разрезания торта. Мадам Начальница вызывала каждого по имени. Названный был обязан взять со стола салфетку и, в буквальном смысле стоя с протянутой рукой, ожидать, пока ему отрежут и положат на салфеточку его кусочек. Если он чувствовал потребность или необходимость в поддержании в себе чувства собственного достоинства, он мог заполнить паузу какой-нибудь шуткой, но это не освобождало его от его непосредственных обязанностей: улыбаться и сыпать благодарностями в конце этой процедуры, и уж, конечно, это не избавляло его от ответственности в случае неподчинения.

Наверняка начальница считала себя поборницей идеалов всеобщего равенства и равноправия.

Девушка давно заметила в себе одну странность: в такие моменты, как этот, она вдруг прекращала что-либо чувствовать. Никакой эмоции, никакого ощущения, ничего, кроме отрешенности, оторванности как от самой себя, так и от своего тела. У нее словно начиналось диссоциативное расстройство, раздвоение личности. К ней обращались, она отвечала, а все это время как будто смотрела на себя со стороны, наблюдала за своим телом так, будто оно было другим человеком. Если это и было ненормально, то это ее не пугало.

Напротив, ей было интересно. Ей хотелось узнать, как это работает, к чему это ведет и до каких пределов это было возможно. Поразмыслив, она находила всему этому только одно объяснение: она настолько не уважала их, настолько не уважала их мнение, что уже не воспринимала ни их похвалу, ни их оскорбления. Она одинаково чувствовала себя как сейчас, так и тогда, когда получила восторженный комментарий на свою статью: «Nicely said! Great read!».

Где-то между стимулом и реакцией был нарушен контакт.

Выйдя из кабинета, она бросила свой кусок торта на салфеточке в первую попавшуюся мусорку.

11:16

Она одна.

Она одинока, но не это тревожит, потому что она никогда и не была другой.