Мы зашли в домик, где я должна была находиться под арестом. Всего две комнаты. Одна пустая, в другой живет Генрих. Нам некуда было торопиться. Часов мы не наблюдали. И только чувство голода заставило нас прийти в себя и вернуться к реальности будней. Генрих приготовил замечательную яичницу с помидорами, которую мы убрали в один момент, потом с загадочным видом поставил на стол миски со сметаной и творогом — стоило их только попробовать и не оторвешься.

— Где ты достал такую прелесть? — спросила я.

— Корову подоил, сбил из молока сметану, а из сметаны творог, — пошутил Генрих.

— А если серьезно?

— Местные жители не дают умереть с голоду. Подожди до полудня, не то еще будет.

— Ладно, Генрих, хватит болтать, — отвалилась я от стола.

Генрих последовал моему примеру, потом достал сигарету и закурил.

— С каких это пор у тебя во рту сигарета?

— Расслабляюсь перед напряжением или после него.

— Понятно. Сейчас, надеюсь, второй вариант.

— Нет, первый.

Я поняла, как трудно Генриху объяснять мне все. Но от этого никуда не уйдешь.

— Ничего, Генрих, переживем как-нибудь, не в такие переплеты попадали, — подбодрила я его. — Давай рассказывай, слушаю тебя, уже полностью отключилась от внешнего мира…

С Игорем было нелегко. Внешне такой крепкий парень, на поверку он оказался психически неустойчивым, да еще и амбициозным. Зациклился на том, что ему в жизни не везет, что его никто, никогда и нигде не ценил по достоинству, что его использовали как рабочую лошадку. Вот и в этот раз с ним поступили подлейшим образом. А когда Фарид где-то раздобыл российскую газету и показал статью с нашей фотографией, с ним просто случилась истерика. Он кричал, что его, как всегда, облапошили, и теперь цель его жизни — отплатить тем, кто его подставил под удар. «Они меня еще узнают», — угрожал он своим московским недругам. Вначале я подумал, что это просто кураж, что до дела не дойдет. Но когда, проснувшись утром, я не обнаружил Игоря ни в комнате, ни во дворе и вообще нигде, то понял, что он, пожалуй, не шутил. Где Игорь сейчас, не ведаю. Как бы не натворил сгоряча бед на свою же голову. Я уговаривал его не паниковать, а спокойно обдумать и прошлые и настоящие свои деяния. Может, все его неурядицы оттого, что он, не думая о последствиях, охоч на всякого рода авантюры и бросается сломя голову туда, где заведомо ждут подлог, криминал, неудача. Но это было похоже на разговор с глухонемым. Выслушав мои аргументы, Игорь поступил по — своему.

Читая Игорю нотации, я уверовал в свою непогрешимость и в право его воспитывать. А что думают обо мне другие? Вон как в газете расчехвостили. Не сомневаюсь, что это сделано по заказу. Но те, кто заказывал музыку и кто прочитал корреспонденцию, полагают, будто я совершил поступок, граничащий с преступлением. Причем факты изложены верно и выстроены в логической последовательности. Но расцениваем мы их по-разному. Я уверен, что поступаю правильно, как мне подсказывают совесть и гражданский долг. Они же кричат о моем моральном разложении и меркантильности. Главное, чтобы я сам верил в свою правоту и в то, что моя работа здесь идет на благо униженным и измученным войной людям. И чтобы Ия поняла и не только оправдала, но и одобрила мой поступок.

Чем я здесь занимаюсь? Учу молодых ребят владеть оружием и приемами рукопашного боя. Правда, Фарид как-то забросил удочку насчет моего участия в очередном походе на передовую линию. Я отказался. Он обиделся и попросил объяснить причину. Сказал, что стрелять в своих не могу.

— А мы разве не свои? — резонно заметил он. — Сейчас все перемешалось, не сообразишь, где «ваши», где «наши». Кто кого и за что загоняет в угол, разберется только история. Ты уже давно стреляешь «по своим», как ты говоришь, только руками тех, кого обучаешь. Так или нет? — Фарид с вызовом посмотрел на меня.

Возражать было трудно. Собственно, он крыл меня той же «философией», что и в газетной статье, только другими словами.

— Фарид, это называется удар ниже пояса, ты бьешь по самым болезненным точкам, — вот все, что я мог сказать в свое оправдание.

— Будь по-твоему, — похлопал он меня по плечу. — Я тебя понимаю. Только ты забыл, что идет война, могут быть и прямые попадания, и осколки, а ты — «болезненные точки». Но все равно спасибо. Побольше бы таких людей, давно бы по-другому жили.

— Каких, Фарид? — Я не понял, ругает он меня или одобряет.

— Совестливых и справедливых, — вздохнул он. Черт, даже в краску вогнал.

А когда Фарид ушел с отрядом, я двинулся следом. Хотел посмотреть, что там все-таки происходит.

Километров пять протопал, вначале по горным, потом по лесным тропинкам, стараясь не упускать из виду хвост рассыпавшейся колонны. И вдруг все пропали, словно растаяли под горячими лучами солнца. Я выскочил на поляну. Ни души. Куда же они исчезли?

Впереди просматривались неясные очертания нескольких танков и БТРов. Неожиданно по ним со всех сторон ударили гранатометы и автоматные очереди. Такой тщательной маскировке своих солдат может позавидовать любой полководец. Чеченцы вели огонь из естественных укрытий — кустов, деревьев, впадин. Только по вспышкам выстрелов можно было определить место расположения огневой точки. Загорелись два бронетранспортера. Остальная бронетехника буквально засыпала снарядами и пулями весь участок, занимаемый чеченцами. Я еле ноги унес. Бессмысленная бойня. В итоге сотни убитых и раненых.

Каково же было мое удивление, когда в поселок чеченцы возвратились без потерь, за исключением двух легко раненных.

— Как это вам удается? — спросил я Фарида.

— Мы уже научились воевать с регулярными войсками. И такая война может длиться очень долго. Кому это нужно?

Этот вопрос давно уже мучил меня. Может, действительно кто-то раздувает кадило, наживаясь на крови простых смертных. Ежедневно гибнут молодые ребята, будущее страны. В семьях оплакивают погибших сыновей, мужей, братьев. Десятки тысяч покалеченных с той и другой стороны. Для чего, зачем? Чеченцы защищают свой кров, а что защищают те, кто по приказу свыше огнем и мечом наводит здесь порядок?

Эти вопросы я задал Ии, когда, рассказав о своем решении остаться здесь и о работе, услышал от нее всего два слова:

— Ты неправ.

— Неужели, проехав почти по всей Чечне, ты не видела разруху, толпы беженцев и нищих? За что их так?

— Говори, говори, Генрих, я слушаю тебя и очень хочу понять, — поощрила меня Ия.

— Ты мне не ответила.

— Отвечу, говори.

— Тогда надо осудить и тех, кто выступает в защиту чеченцев, проклинает политиков, начавших боевую атаку против целого народа и заставивших его взяться за оружие. Я не трибун, не оратор, мне претит красоваться перед телевизионной камерой и давать интервью, осуждая войну. Я привык вносить свой вклад не словами, а делом. Моя работа здесь и есть мой голос против войны, в защиту этих несчастных.

— Я тебя понимаю, но не одобряю. А почему, сейчас постараюсь объяснить. — Ия поудобнее устроилась в моем единственном полужестком кресле и заговорила, чеканя каждое слово: — Тебя пригласили в Россию как профессионала, готового и умеющего помочь в борьбе с мафией. Вместо этого ты оказываешься в Чечне и вступаешь в ряды тех, кто воюет против российских войск. Не перебивай меня, пожалуйста, — попросила она, заметив мое намерение вставить слово. — Я тебя слушала внимательно и молчала. Наберись терпения и следуй моему примеру.

Я извинился и накрыл рот ладонью, показывая, что буду нем как рыба. Ия грустно рассмеялась и продолжала:

— Да, да, против. Давай разберемся, за что воюют эти восемнадцатилетние ребята в солдатских погонах. Союз наш распался. Россия оказалась единственной в мире страной с таким разнородным территориальным устройством. И представь теперь, в каждой бывшей автономной республике появляется свой князь, президент, император, как хочешь его называй, и объявляет о выходе из России и образовании самостоятельного государства. Что останется от России — Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород? Как быть, если такой князь окружил себя опричниной, держит свой народ в нищете, качает деньги из недр, позволил свить у себя гнездо преступникам и наркоманам, то есть создал прообраз будущего своего государства. Сам он добровольно власть не отдаст, на уговоры не поддастся. Что делать?