В качестве самооправдания и хоть какого-то рационального объяснения, Осип приводил следующие доводы: «Это мой творческий брейк. Я ведь не дробильно-выгребная машина, чтобы постоянно творить. Нужна пауза. «Призраки Бруклин Хайтс» стоили мне слишком дорого, я едва не тронулся рассудком, когда однажды на набережной умолял какую-то пару дать мне автограф, приняв их за Артура Миллера и Мэрилин Монро... Хорошо, что рядом был Ник, молодчага Ник, при всех своих сумасшедших перевоплощениях и лицедействе ни на миг не терявший чувства реальности. Что же касается Стеллы, то... флирт – обычное явление в артистической среде. Но запретную черту переходить вовсе не обязательно».

А Стелла была потрясающе телегенична! Все ее мелкие внешние диспропорции, которые мог бы разглядеть только взыскательный эстет, скажем, чуточку широковатые бедра или слабо очерченный рисунок губ, на экране приобретали силу достоинств.

В жизни, стоя рядом с Осипом и прикуривая сигарету, Стелла казалась обычной женщиной, даже несколько вульгарной, каковой, по сути, и являлась. На экране же эта вульгарность совершенно исчезала. На экране появлялась не баба, вышедшая из стриптиз-клуба, а дама, полная страстной истомы, с оттенком трагического надлома.

Нужно отдать должное не только экрану и техническим свойствам объективов, кстати, жутко дорогим, одни только широкоугольники и длиннофокусники обошлись Осипу в его две зарплаты.

Отдадим должное и Стелле, этой злой чародейке. Завидя нацеленный на нее объектив и напряженные пальцы Осипа на кнопке, Стелла вмиг умирала. Буквально. Ее грязная жизнь с мрачным прошлым – воровством, насилием, наркоманией, арестами – бездыханным трупом падала к ее ногам, а в объектив входила другая Стелла: чистая и светлая, какой была давным-давно, в отрочестве и ранней юности, когда мечтала стать артисткой...

Она смотрела по-собачьи, даже лицо ее как-то по-собачьи преданно вытягивалось вперед, чтобы по малейшему движению хозяина, одному шевелению его брови уловить то, чего он хочет. «Апорт! Сидеть! Взять! Фас!» И Стелла брала. Она брала высоты, которые ей позволяли врожденные способности актрисы, азарт и внешняя красота при отсутствии специального образования.

Она быстро изучила Осипа, будто сама нацеливала на него объектив своей женской интуиции и опыта. Она знала, что означают его полузакрытые во время или после съемки глаза, потягивание носом, вытянутые дудочкой губы. Когда Осип сильно нервничал, недовольный отснятым, Стелла подходила к нему и шутя прикладывала к его губам свою ладошку, мол, помолчи немного, успокойся. Это одно движение вызывало у него прилив нежности и сильного желания.

Очень быстро, однако, Осипа так закружило и понесло, что он уже мысленно согласился с тем, что переспит со Стеллой. Разумеется, она легко ему отдастся, считал он, тем более, что была с ним крайне раскованна и казалась абсолютно доступной. Да, супружеская верность будет нарушена. Но в никакие серьезные, глубокие отношения с ней он вступать не станет. Только флирт, съемки и секс. Это никак не отразится ни на его семейной жизни, ни на его творчестве.

...Он обнимал ее, кладя руки ей на талию, пытался прижать к себе, упираясь набухающим в брюках членом к ее бедрам в юбке или, в зависимости от сцены, в трусиках. Но почему-то всякий раз Стелла выскальзывала из его рук, как та змейка, оставляя ему сброшенной чешуей неудовлетворенное желание. И флирт, и съемки продолжались, переплетаясь, спутываясь узлами, и снова развязываясь, с обидами Осипа, с нотками злости в его голосе, с минутами сердитого молчания.

Сначала он снимал ее в Sea Gate, на безлюдном вечернем пляже. Вот – Стелла в мелкой воде, в бикини, плещется, как русалка, – обычная рекламная заставка TV подписываться на порноканал. А вот – Стелла на спасательной вышке: в оранжевом жилете спасателя, топлес, со свистком и в шляпе – ну, это на обложку журнала «Максим» или «Спорт иллюстратор».

А вот уже и что-то поинтересней: Бруклинский ботанический сад, цветение роз и орхидей. Стелла в светлом сарафане. Пунцовые и черные розы тучно свисают с арочных декоративных входов, как в светлом замке. Повсюду стреляют струйки фонтанов, и Стелла, цветочной феей, летит по анфиладе роз...

Внимание: на экране появляются звери – дикие кошки, медведи-гризли, тигры Бронкского зоопарка! Стелла дразнит обезьян в открытом питомнике; подняв кверху руки, рычит на тигра, вынырнувшего из густого кустарника и одним прыжком очутившегося у самого заградительного стекла.

Вот они оба, Стелла и Осип, садятся в подъехавшую кабинку передвижной канатной дороги зоопарка. Стелла впрыгивает в кабинку, Осип отдает билеты разморенному жарой билетеру, тоже входит в кабинку и запирает дверцу.

Плавно покачиваясь, прикрепленная к толстому канату, кабинка плывет над землей. Поднимается все выше, над кронами деревьев. Внизу широкие дороги сужаются, превращаясь в тонкие жилки в этом бушующем море зелени.

– Смотри! Смотри!

В кустарнике прячется тигр, а во-он – озера со стаями уток. Осип держит камеру, стараясь не терять ракурс и держать Стеллу в объективе, что непросто – кабинка раскачивается от ветра и от толчков Стеллиных ног.

Ее охватывает детский восторг! Так хорошо ей уже давно не было, даже от кокаина.

– Смотри! Смотри! О-бал-деть! – указывает она рукой куда-то и открывает дверцу кабины.

Осип несколько озадачен – может закончиться штрафом. Женщина с детьми в кабинке в метрах десяти перед ними недоуменно таращит глаза на это безобразие. Осип наводит камеру на ту женщину, чтобы она отвернулась.

– Да смотри же ты, чурбан! – Стелла высовывает голову из кабинки. – Ва-ва-ва! – часто прикладывая ладонь к раскрытому рту, орет, как дикарка.

Осип направляет объектив вниз, где по густой высокой траве бегут орангутанги. Мелькают их волосатые темные спины. Осип берет общим планом, потом старается выхватить детали: трава, лапы, мохнатые головы.

–Ва-ва-ва! – Стелла не унимается. Она стоит к нему задом, выгнувшись; из кармана шорт-хаки выглядывает край пачки сигарет.

Осип опускает камеру. Смотрит на свои руки, которые... на глазах покрываются жесткой шерстью, на свои крупные, загнутые концами внутрь когти! Прыгает в траву и, отталкиваясь от земли мощными лапами, бежит за ней вместе с другими самцами.

Впереди – несколько самок, но он сейчас выбрал ее, ее одну. В траве мелькает ее розовый крепкий зад, обрамленный шерстью, ее голова прижата к телу.

Она озирается и продолжает бег. Сверху протянута подвесная канатная дорога, в кабинках, что плывут в небе, сидят ее сестры – с детенышами, но без шерсти, без хвостов и почти безротые. Она слышит, как уже совсем близко сзади шелестит трава, как под тяжестью его тела и ударов лап хрустят поломанные ветки. Она слышит его частое горячее дыхание. Всё, она сдается – делает несколько сильных прыжков в сторону, туда, где мягче трава...

– Ты что, совсем спятил?! – Стелла отталкивает Осипа, поправляет свои шорты, которые он пытался расстегнуть. – Здесь этим заниматься нельзя. Здесь же вокруг звери!

Он хмуро накрывает объектив крышечкой.

ххх

– Ну и дела! – Уолтер, переводя дух, принял свою любимую позу – с ногами на столе.

Бросил несколько озабоченный взгляд на свои туфли. Да, дела неважнецкие: кожаный кант стерт, носок смят, форма, придающая мужской обуви молодцеватость и задористость, утрачена. А пожеванные туфли у оптимистично настроенного Уолтера всегда вызывали нехорошие эмоции, в изношенных туфлях для Уолтера сквозила осенняя безнадега. Словом, пора покупать новые.

Он приспустил узел галстука и освободил от верхней пуговички рубашки плотную шею.

В зале было прохладно, кондиционеры нагоняли холодный воздух. Но жарко было на улице, где днем разогретый от ста градусов по Фаренгейту асфальт медленно остывал к ночи, отдавая весь свой жар воздуху. Клубами воздух поднимался вдоль стен небоскребов, тоже еще теплых, почти горячих.