Из Кремля с немецким отрядом в толпы людей врубился капитан Маржерет. Это был алчный и жестокий наёмный убийца. Служил он тому, кто хорошо заплатит. Щедро платил Годунов, Маржерет и ему верно служил. Потом столь же верно служил врагу Годунова Лжедимитрию I. Но честный и щепетильный царь Василий отказался от службы негодяя, изгнал его из Москвы, и Маржерет нанялся к гетману.

Много крови пролил он в тот роковой день. Рубил, пока рука держала саблю. Он буквально умылся русской кровью, не щадил ни старых, ни малых... Люди бежали от него, как от сатаны...

Сколько же было на Руси таких жестоких судных дней!.. Но тот судный день не скоро кончился...

3

События приняли неожиданный оборот. Капитан Маржерет и ляхи скоро выдохлись. Им невозможно было справиться с многолюдством москвитян. Русские люди вытеснили неприятеля со всех улиц и площадей. Но ляхи задержались в Китай-городе и Кремле. Однако было явно, что без подкрепления им не одолеть москвитян. А подкрепления не было. Минуты были решительные. Гонсевский в величайшей тревоге думал, как удержаться в Кремле.

И тут на выручку ляхам пришёл коварный Салтыков. С криком: «Огня! Огня!» — он велел поджечь собственный дом и собственными же руками помогал усилиться огню, приказывал подбрасывать головни в соседние дворы.

Его примеру последовали и другие доброхоты ляхов. Уже пылал Белый город, где первым вспыхнул дом Салтыкова, пылали Кремль и Китай-город, а тот бегал точно одержимый, кричал:

   — Пошто нет огня во дворце и в патриарших палатах? Да изгибнет непокорный город!

Беспримерный случай в истории: вельможа велел зажечь собственный двор во имя торжества иноземцев!

Зато его «службу и усердно радетельный труд» милостиво похвалит король Сигизмунд, а ляхи в пылу благодарности будут целовать полы его боярского кафтана. Сам же Салтыков своей «заслугой» не кичился, а скромно говорил в кругу единомышленников и ляхов:

   — Я во всём по правде поступил. Чинил всё по бозе, как Богу угодно.

Между тем сильный ветер быстро раздувал пламя. Улицы и площади Москвы быстро наполнялись густым дымом и несносным жаром. В тесных улочках гибли люди, кинувшиеся спасать своё добро. Некоторые пытались спасать дом. Другие в отчаянии пытались отыскать своих детей и родных. Смятение было всеобщим.

Салтыков добился, чего хотел: пожар разгорался, но битву удалось погасить. Ляхи отдыхали в опустевших домах Китай-города, пировали среди трупов, торжествовали победу, которая едва не ускользнула у них из рук. Довольны были и русские вельможи-изменники, желавшие победы полякам. Гнусный изменник Салтыков при попустительстве Мстиславского созвал ночную Думу вместе с ляхами. Он неистовствовал, изумляя даже коварных ляхов свирепой ненавистью к России:

— Москву надобно разрушить! Или не хотите спастись сами? Москвитян пожаром не уймёшь. Видали они и не такие пожары. После убийства царевича Димитрия Москва выгорела целиком. Тогда её сожгли по воле царя Бориса. Но и года не прошло со времени того пожара, а Москва как и не горела... Нет, Москву пожаром не доймёшь! — решительно повторил ожесточившийся предатель. — Москвитян надобно выбить из города, а церкви и храмы да дворцы царские сровнять с землёй!

Гонсевский охотно принял совет, и на следующее утро две тысячи немцев с конным отрядом вышли из Кремля к Москве-реке, зажгли церкви и монастыри и, не давая людям спасти свои дома, погнали их из улицы в улицу за пределы города. Они, бедные, ещё сопротивлялись. Но тут ударил на город подоспевший на помощь из Можайска королевский полковник Струе. Жители кинулись бежать, и пешие, и на лошадях. И едва успевшие отдохнуть за ночь люди гибли в огне и под лошадиными копытами. Никто уже не думал о спасении дома или богатства, но только о спасении собственной жизни и своих родных. По всем дорогам к Владимиру, Туле, Коломне тянулись погорельцы. Был март, дороги развезло, но снег стоял ещё высокий. Многие замерзали на сильном холодном ветру, не успев добраться до жилища. Но и оставшиеся в живых думали, что погибло всё, погибла Россия.

Но у народа-богоносца всегда и во все времена находился спасительный выход, находились и спасители. Между Сретенкою и Мясницкою, на диво многим, в том числе и самим полякам, твёрдо стоял князь Дмитрий Пожарский. Он бился с ляхами, и бился успешно, не давая им выжигать Москву за городской каменной стеною. Ему перевязывали раны, и он снова руководил боем. С тяжёлым ранением его отвезли в Лавру. Верные сподвижники бодрствовали над ним и спасли жизнь тому, кто в недалёком будущем спасёт Россию.

Но какой урок россиянам: не отчаиваться, биться до конца за свой дом и своё отечество!

Между тем ляхи вернулись в Китай-город и Кремль, откуда любовались морем пламени, поглощавшим город. Они чувствовали себя в безопасности, они ликовали. Москва горела двое суток. Ляхи поддерживали пламя, не давая ему загаснуть, пока от Москвы не осталась одна лишь громада золы. О последствиях они не думали, грабили царскую казну, расхищали то, что от века почиталось неприкосновенным: короны царские, жезлы, скипетр, дорогие сосуды, богатые одежды. Часть отсылали Сигизмунду, часть употребляли на жалованье войску. Из уцелевших жилищ знатных людей похищали дорогие иконы, сдирали с них золото, серебро, жемчуг, камни драгоценные. В подвалах находили спрятанную дорогую утварь и богатые одежды и ткани, бочки с венгерским вином и мальвазией, бражничали, ссорились из-за добычи и, случалось, убивали друг друга.

А в Москве предатели-вельможи вместе с ляхами свергли патриарха Гермогена и свели его на Кирилловское подворье, а на его место поставили Игнатия, который был патриархом при Гришке Отрепьеве, а при царе Василии сведён с патриаршего престола. Жил он в привилегированном Чудовом монастыре по удивительному милосердию царя Василия (Григорий-то Отрепьев обесчестил патриарха Иова, сорвав с него святительские одежды и сослав в отдалённый монастырь на простой телеге). И вот снова пришло время патриарха-еретика. Игнатия с почётом отвели в патриаршие палаты.

Тем самым бояре-изменники отвергли церковь истинную и открыли в Россию доступ еретикам.

4

Подворье Кирилло-Белозерского монастыря располагалось влево от Спасских ворот. Построено оно было для монастырских властей, кои приезжали к государю со святой кирилловской водою да с дарами — монастырскими изделиями. Местоположение монастыря было удобно и для приёма иноземных православных властей. Здесь останавливался иерусалимский патриарх Иеремия при поставлении патриарха Иова.

Гермогена же поместили на Кирилловском подворье отнюдь не почёта ради, а по той простой причине, что находилось оно далеко от Кремля.

Привезли его туда бояре, ругая «поносными словами», что он-де «не потребен быша», что по его вине льётся христианская кровь. К нему была приставлена охрана из пятидесяти стрельцов во главе с полковым офицером Мархоцким, и той охране было наказано не пускать к патриарху ни мирских, ни священных лиц.

Наутро в его тесную и тёмную келью пришли бояре Мстиславский и Борис Лыков да думный дьяк Янов. Гермоген в эту минуту молился. Сгорбленная спина патриарха, его коленопреклонённый вид и слова молитвы заставили их остановиться у двери кельи в почтительном молчании.

   — О, Премилостивая Дева, госпожа Богородица, Владычица Пресвятая, Заступница града нашего, стена и покров и прибежище всем христианам! На Тебя ведь надеемся мы, грешные. Помолись, госпожа, Сыну Своему, Богу нашему, за град наш, не предай нас врагам за грехи наши, но услышь, госпожа, плач людей своих, избавь город наш от всякого зла и от супостатов наших!

Поднявшись с колен, патриарх взглянул на вошедших. На лице его была тихость и умиление. Он заметил, что Мстиславский несколько смутился, и, не зная, как начать, тяжело опустился на узкую скамью.