Студенцов уже подталкивал ребят к двери.

— Ваше время истекло. Выгребайтесь!

В коридоре его обступили, на тревожные взгляды доктор ответил:

— Страшного ничего. Естественно, годы, сердце поизносилось, обследуем, отдохнет, и выпишем. Кстати, видели у него шрам на щеке ближе к уху? Теперь-то можно и улыбнуться — столько времени прошло! В атаке кричал «Ура!», и пуля влетела в рот. Да так удачно вылетела, зубы и те остались целы…

Студенцов замолчал, увидев, что Вася Баранчиков побледнел, зло смотрит на человека в белой накидке, идущего навстречу.

— Ну не охламон ли! — с чувством сказал Вася, приглашая приятелей разделить его возмущение. Даже в больнице не хочет оставить в покое.

По коридору шел следователь Вениамин Иванович Колобков. Лицо румяное, еще мальчишеское, пока без отпечатка мужественности. Шаги стали нерешительные, когда заметил группу стоявших людей. Студенцов преградил ему путь.

— Вы, товарищ, к кому?

Доктор не знал следователя, следователь не знал доктора. Васино восклицание, однако, насторожило, подсказало, что посетитель идет к Павлу Ивановичу.

— В палату я вас не пущу, — сказал Студенцов и грозно сверкнул очками.

— Но почему же? — растерялся Вениамин Иванович, и лицо его еще пуще раскраснелось.

— Он еще спрашивает почему! — взорвался Вася. — Хватит, и так поиздевались.

— Ты что, очумел? — обидчиво спросил следователь Васю.

— Еще вопрос: кто из нас очумел, — не сдавался Вася. — Даже поболеть человеку не дадут. Не могли подождать?

— Почему я должен ждать? — Вениамин Иванович справился с волнением, робко попросил доктора: — Родственница у меня в третьей палате, просила…

Все разъяснилось. Вениамин Иванович шел не к Гущину, шел к невесте, которую из стеснительности называл родственницей. Невесте предстояла операция, и Вениамин Иванович беспокоился за ее здоровье.

Ломовцев тронул следователя за рукав, спросил безобидно, для любопытства:

— Зачем вам понадобилось запрашивать характеристики?

Студенцов заинтересовался, снял очки и близоруко пригляделся.

— Так это Колобков?

— Собственной персоной.

Вениамин Иванович в свою очередь спросил:

— А вы, догадываюсь, Студенцов. Рад познакомиться. — Подумал о чем-то и добавил: — Так и знал, что вы у них за верховода.

— Как это — знал? — насмешливо спросил Студенцов.

— Выгораживали они вас… дружно! Практика подсказывает, — не без самодовольства пояснил Вениамин Иванович, — кого выгораживают, тот и верховод.

— Удивительный вывод вы сделали из практики. После вашего запроса в учреждение на меня еще пришла анонимка: как я могу врачевать, если… ну и прочее. Не вы писали?

Вениамин Иванович оскорбился:

— Как вы можете?

— Верховод все может, — спокойно сказал Студенцов.

Ломовцев настойчиво теребил Вениамина Ивановича за рукав.

— Ответить-то вы можете?

— Это о характеристиках? — справился следователь, и мальчишеское лицо его опять покрылось густой краской. — Дело-то надо было закрыть. А как я его закрою, так ничего и не предприняв?

Смотрели на него внимательно, но без вражды. Ломовцев опять спросил:

— Значит, вы это сделали без зла на нас?

— Скажете! — возмутился Вениамин Иванович. — У меня не было пристрастия, тем более я с самого начала знал, что вы не виноваты.

— Ну, история! — Ломовцева даже подкинуло от возбуждения, подтянул следователя за рукав к себе, выговорил в лицо: — Да мы виноваты! А узналось сегодня. Оказывается, доктор ударил его разок, в медицинских целях, иначе человек мог стать душевнобольным. Спасая его, ударил. Как вы на это посмотрите?

— Доктор у вас верховод, — уверенно сказал Вениамин Иванович.

— Здрасьте — прощай! — Ломовцев безнадежно махнул рукой. — Пропустите его к родственнице, — посоветовал он Студенцову.

— Вот что, — предложил Студенцов, когда Вениамин Иванович ушел, — жена дома, наверно, приготовила что-нибудь вкусненькое. Сейчас закончу дела, и пойдем посидим чуток. Подождите меня внизу.

Головнин подумал, что Николай и Нинка переживают сейчас второй медовый месяц, им не до гостей, сказал:

— В другой раз. Сегодня мы пойдем в торговую точку. — И к Ломовцеву: — Есть в нашем городе такие?

— Есть, — скорый на слово, сказал за Ломовцева Вася Баранчиков.

Сначала решили было зайти в ресторан, но жидко оказалось в карманах. Почему-то никогда не хватает денег. И не выпивохи, не ханыги какие; вроде бы все утверждают, что заработок имеют приличный, а вот не хватает. Махнули рукой и пошли в «Зеленый бар», заведение из стекла и фанеры. Там торговали холодными закусками, а вино можно было без риска принести и с собой.

В «баре» нарвались на подвыпившего мужика с глазами как у окуня, который, только они расположились в уголке, подошел к столику и спросил строго Ломовцева:

— Леньке деньги отдал?

Щуплый Ломовцев с серым лицом, сбоку напоминавший исхудалого филина, заморгал беспомощно, растерялся. После он объяснил, почему растерялся: у него сын Ленька учится в Москве, только на днях отсылал ему деньги, подумал, кто-то из знакомых неловко шутит. Но мужик был незнакомый. Молчание Ломовцева распалило его пуще:

— Пить — пьешь, платить кто будет? — кивнул в сторону тучной буфетчицы. — Вон та тетя?

— Ты путаешь, — сказал наконец Ломовцев. — Ты спутал меня с кем-то. Не знаю никакого Леньки.

— Ты же со второго цеха! — обозлился мужик. — Угощали тебя у «Быков». И ты брал еще у Леньки деньги.

— Он осатанел, — сказал Ломовцев, беспомощно глядя на своих товарищей, и стал еще больше похож на филина, только злого. — Какие еще «Быки»?

— Он не знает «Быков», — ехидно сказал мужик. — Дерьмо ты после этого.

— Его надо понести, — предложил Вася Баранчиков. — Жаль, нет доктора, у него крепкая рука. Если бы начать, я бы поддержал.

— Нет, только без этого, — предостерег Головнин.

— Нагнали на Сереженьку страху, — съязвил Вася. — Как говорил мой командир: «Не два века нам жить, а полвека всего, так о чем же тужить, было б даже смешно! Наша жизнь коротка, все уносит с собой…»

— Умный был командир, — похвалил Ломовцев.

— Ну! — гордо тряхнул Вася чубатой головой.

Мужик, все еще стоявший возле, неуверенно сказал:

— В следующий раз ты от меня так просто не отделаешься.

— Ряха, что ли, у меня такая, — пожаловался Ломовцев, — ко мне все время пристают.

— Хулиганства много, опустившихся много, — сказал Головнин и недобро посмотрел на мужика. А у того глаза как у окуня, стоит, ничего не понимает.

Вася Баранчиков засмеялся и сказал:

— Все дело в том, что их нельзя бить. Самого заберут. Они поняли это и наглеют. Но их не так уж много, и, если их бить, они переведутся.

Мужик с полным вниманием выслушал весь их разговор, отходя, сказал с удивлением:

— Малохольные какие-то…

— Вася, а ты-то как уволился, так и не рассказал, что у тебя на работе вышло? — спросил Головнин. — Дочка передала: выгнали тебя… вытурили.

— Так и есть. — Румяное юношеское лицо Баранчикова помрачнело. — Следователь-то что написал: как же так, служебная машина используется не по назначению. Ну, начальник мой на дыбы: «Что это такое! Подвел!» Подвел так подвел, я ведь не отрицаю, заслуживаю казни — казни, уволить хочешь — увольняй, в крик не брошусь. А он что сделал? Собрал в кабинете профкомовцев, зава гаражного пригласил и сообщает: вот, мол, без спросу взял в выходной транспортную единицу, да еще нахулиганил, милиция заинтересовалась… Никакого нет этому объяснения. Увольнять надо. «А вам, Василий Иванович, — это он обращается к завгару, — пора навести в своем хозяйстве дисциплину». Я Василию Ивановичу стараюсь в глаза посмотреть: ему-то уж больно хорошо известно, куда эта машина используется и как я мог взять ее «без спросу», думал — скажет, прояснит, а он отворачивается. Вот это «без спросу» меня и возмутило. «Как, говорю, Михаил Евграфович, разве я вас не спрашивал, поедете ли на рыбалку, вы сказали — нет, можешь брать машину. Чего же сейчас-то говорите?» — «Ох, ох! — закудахтал. — Когда это было?» Ну, тут я ему и сказал словцо. Так он чуть из штанов не выпрыгнул, подскочил, кричит… А ведь вроде и мужик хороший, честным считал.