«Да что с тобой, чёрт возьми?!» – спросил он самого себя, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что с каждой секундой теряет над этими чувствами контроль. А это совсем никуда не годилось, учитывая то, что там, за стеной, всего в нескольких шагах, находилась и его бабушка, и его сестра, и, главное, его Ксения.

Но про Ксению он думать уже не мог.

Как-то так вышло, что его мысли занимала теперь эта сумасбродная рыжая девчонка с доверчивыми глазами цвета шоколада.

– Хм… пожалуйста, – запоздало выдохнул Мишель, сетуя на себя за то, что поддался на её чары, как бестолковый мальчишка. – Обращайся, ежели что. Это всё, что ты хотела со мной обсудить?

Может, прозвучало грубо, но это, по крайней мере, отрезвило их обоих. Саша отрицательно покачала головой – нет, не всё. Но в то же время прекрасно понимая, что не имеет права задерживать его сейчас. Бедняга, ему и так нелегко придётся: объясняйся потом с Ксенией, что означал этот визит. Да и бабушка наверняка молчать не станет – вон с каким любопытством глядела!

– Вы придёте сегодня к Владимирцеву? – спросила она севшим от волнения голосом.

– Собирался, вообще-то.

– Вот и хорошо. Приходите! Там и поговорим.

С этими словами она развернулась и едва ли не бегом помчалась по ступеням вниз – куда угодно, но подальше от этого зеленоглазого наваждения! Что-то ей подсказывало, что останься она ещё на минуту – быть беде. И причиной была бы вовсе не вредная Ксения Андреевна. Куда скорее её погубило бы собственное глупое сердце, всякий раз бьющееся чаще рядом с этим человеком.

Глава 24. Леонид

Это был чудесный день! И начался он чудесно, с приятной новости об аннулировании помолвки, и продолжился замечательным фокусом с Ксенией, за который Саше так и не влетело. Тем не менее, ей было стыдно перед Мишелем за свою выходку, а уж как стыдно перед генеральшей! Старая дворянка, аристократка до кончиков ногтей, что она теперь думает о ней?

Но оно того стоило. Вероятная ненависть княгини Волконской с лихвой окупала растерянность на лице барышни Митрофановой, её глухая ярость. И то, каким тоном его величество велел невесте не сквернословить при бабушке – так, словно это Ксения ещё и была виновата! Ох, до чего отрадно вспоминать!

И в больнице-то, на удивление, всё было хорошо! Ипполит Сидоренко сегодня был трезв как никогда, и – вот диво! – работал с покойником сам, Саша ему лишь ассистировала. Да и то по своей воле: на тот момент это казалось лучше, чем слоняться без дела наверху и наткнуться на Эллу с батюшкой, пришедших навестить княгиню Караваеву. Потом они вместе писали отчёт, и Ипполит Афанасьевич в своей извечной, чуть грубоватой манере высмеивал Сашину неопытность, но делал это так, что ей вовсе не было обидно, она сама смеялась вместе с ним.

– Дельная ты девка, Саня! – резюмировал Ипполит Афанасьевич с ухмылкой. – А была бы мужиком – цены бы тебе не было! Может, выпьем?

Тётя Клава потом скажет, что это – наивысший знак расположения. Обычно Ипполит Сидоренко с кем попало не пил, предпочитая либо гордое одиночество, либо молчаливую компанию покойников. Так что Саше сказочно повезло попасть в фаворитки этому тирану, но она, тем не менее, от заманчивого предложения отказалась. Её ещё ждали Никифорова с Владимирцевым, два главных пациента, да и к Караваевой не мешало зайти, извиниться за вчерашний побег.

Но гораздо раньше Саша попалась Воробьёву.

– Саша, постой, мне нужно кое-что тебе сказать!

Он выглядел взволнованным и каким-то бледным, нездоровым. И явно нервничал, причём даже не пытаясь этого скрыть.

«А ведь как хорошо всё начиналось!» – с тоской подумала Саша, готовая к тому, что Викентий Иннокентьевич по каким-то причинам немедля откажет ей в дальнейшей стажировке. Но он, к её удивлению, сказал:

– Придётся тебе заняться ещё одним пациентом. А точнее – пациенткой. Княгиня Караваева сегодня попросила – или лучше сказать потребовала? – тебя своим лечащим врачом, – он говорил, словно поощряя это, но сам в глубине души понимал, что ничем хорошим такие поблажки не кончатся. Гордеев дал ему срок, в который надобно уложиться, а в противном случае эту хорошенькую девушку ждёт смерть.

События недавних дней лишь подтвердили, что Иван Кириллович слов на ветер не бросает.

– Княгиня Караваева, должно быть, просто не знает, что я ещё не врач, – отозвалась Саша. – Она не видит разницы, а я не вижу смысла её переубеждать.

– И не надо переубеждать. Приступишь с сегодняшнего дня и дело с концом! Не отказывать же ей, право?

– Да я не это имела в виду! – рассмеялась Саша. – Но, конечно, я согласна, если вы настаиваете.

– Я-то не настаиваю. Она настаивает!

– Хорошо, Викентий Иннокентьевич. Как скажете! – послушно ответила Сашенька и озадаченно посмотрела на Воробьёва. И решилась-таки, спросила: – У вас всё в порядке?

– Что? Ах да. Да-да, всё в порядке. Настолько, насколько в порядке могут быть дела человека, чей брат только что записался добровольцем на фронт.

Саша ахнула слишком громко и запоздало зажала рот ладошкой.

– Ох, как же так, Викентий Иннокентьевич! – с трудом выговорила она. – Зачем же он? Ему ведь вроде и здесь неплохо было… А жена как же? А сын?

– Ой, не знаю я, Саша, не спрашивай, не рви душу! – отмахнулся Воробьёв, поморщившись. – Я и сам места себе не нахожу. Чует моё сердце, не вернётся он оттуда живым…

Вот-вот.

А может, Леонид Иннокентьевич, наоборот, сам решил уехать, чтобы не пересекаться с Гордеевым более? Или это всё же Гордеев вынудил его? Почему нет: Леонид Воробьёв знал про убийство Юлии Николаевны и, как следствие, представлял опасность для господина министра.

«Скорее всего, Гордеев на него повлиял», – подумала Саша с невыразимой тоской. Что-нибудь из этих его любимых приёмов, например, так: «Леонид Иннокентьевич, если вы не исчезнете из Москвы в течение суток, я перережу к чёртовой матери всю вашу семью!» Почему бы и нет? Как раз в духе нашего доброго Ивана Кирилловича! Который – это так, к слову – дела об убийстве жены до сих пор не получил, а потому не имел ни единого основания доверять Леониду Воробьёву. Как он мог знать наверняка, что Леонид Иннокентьевич отдал дело, если в конечном итоге до самого Гордеева оно так и не дошло? На месте Ивана Кирилловича Саша тоже подумала бы, что коварный Леонид припрятал папку у себя – до лучших времён, пока не появятся Волконский с Дружининым и не предложат за неё хорошие деньги.

И вот теперь Леонид Иннокентьевич отбывает на фронт!

«Господи, это всё из-за меня!» – с содроганием подумала Саша.

С такими тяжёлыми мыслями она добралась, наконец, до Никифоровой. Марья Станиславовна сегодня была в ударе, придумав целых три новых прозвища: «упырь» для старого Макарова, «крыса» для бывшей «выдры» Марины и «карась» для Семёна Петракова, травматолога.

– Глаза у него рыбьи и некрасивые! Сам-то красавец, а глаза – фу! Пустые! Сразу видно: дрянь человечишка! Слыхала поговорку, милая, глаза – зеркало души? Не дураки придумали! Так что ты прежде в глаза человеку погляди, а уж потом…

Нагляделась уже Саша за сегодня в одни красивые-красивые глаза. Да так, что на всю жизнь хватит! Сумасшествие какое-то, разве бывает так, что одного только взгляда оказывается достаточно, чтобы потерять над собою контроль?

«Я поцеловала его сегодня», – напомнила она себе и в такт собственным мыслям покачала головой. Как же так получилось? И что ещё страшнее, ей это безумно понравилось. Ощущать его кожу под своими губами, прикасаться ладонями к его шее, вдыхать его запах… От воспоминаний кружилась голова. И если его величество даже таким невинным поцелуем способен был будоражить девичьи сердца, то Саша очень завидовала Ксении Митрофановой. Не чаёвничать же она к нему приходила по ночам? Разумеется, нет. И, интересно, а как он…

…тут Саша всякий раз останавливала себя, стыдясь собственных мыслей. А уж совсем невмоготу стало, когда она только к обеду впервые догадалась вспомнить о любимом Серёже.