– На память-то вроде бы не жаловалась, – проворчала она недовольно. Опять, ну вот опять! Нет бы «спасибо» сказать, а он снова её оскорбляет, да что за несносный человек?!

Владимирцев спохватился, что ведёт себя как сущий болван и неблагодарное ничтожество, и поспешил исправить ситуацию:

– Спасибо тебе огромное! Мне очень приятна твоя забота. И… неожиданна. Пойми меня правильно, просто за полгода ты единственная, кто обо мне вспомнил!

– А как же князь?

– Не считая князя, – поправился Владимирцев. И вдруг хитро прищурившись, поглядел на Сашу с улыбкой. – Послушай-ка, прекрасная леди, у меня к тебе есть двусмысленное предложение! Для начала скажи: свободна ли ты этим вечером?

– На свидание позовёте? – рассмеявшись, спросила Сашенька. И кивнула. – Свободна, Владимир Петрович, полностью в вашем распоряжении!

– Отлично! К свиданиям я, боюсь, пока ещё не готов, ты же видишь, до чего я жалок! – хмыкнул он, указав на свои ноги, укутанные пледом заботливой тётей Клавой. И ещё, определённо, это был первый раз, когда он говорил о своей беде с усмешкой, а не с вселенской тоской в глазах. И замыкаться в себе, похоже, больше не собирался. Вместо этого он, ловко орудуя руками, подкатил кресло к кровати и достал из-под подушки бутылку виски.

Очень большую бутылку виски. Саша высоко подняла брови, увидев её, и непроизвольно улыбнулась.

– И откуда же такое добро? – заинтересованно спросила она.

– Слуга принёс.

– Тот, который в прошлый раз принёс вам револьвер? – уточнила Саша. – Право, лучше б принёс что-нибудь дельное!

– Я не пойму, тебе ещё что-то не нравится? Думаешь, я кому попало предлагаю элитный алкоголь из погребов моего покойного отца? – с насмешкой спросил Владимирцев и указал ей на стул, приглашая располагаться поудобнее.

– Кому попало? Думаю, нет. Более того, я уверена, что вы вообще никому никогда ничего подобного не предлагали! А знаете, почему я так думаю? Да потому что вряд ли у вас есть, кому предлагать! У вас же ужасный характер, Владимир Петрович! Вы и с Волконским-то сдружились не иначе потому, что его величество – такая же колючка, как вы! – всё это она произнесла с улыбкой, но оттого не менее серьёзно. Владимицрев не обиделся, подъехал к противоположной стороне стола и поставил перед Сашей бутылку. И сказал, будто в оправдание себе:

– Я не всегда таким был.

– Не знаю, не знаю! – смеясь, отвечала Саша, наблюдая за тем, как он разливает свой элитный алкоголь по дешёвым больничным стаканам из мутного стекла.

– Сейчас в это трудно поверить, но когда-то я был весёлым и беззаботным мальчишкой, душой компании. И, между прочим, с Волконским-то мы подружились как раз потому, что он был моей полной противоположностью!

«Вот только не надо про него, пожалуйста!» – мысленно взмолилась Сашенька, которой обсуждать князя ой как не хотелось. Владимирцев словно уловил её мысли, улыбнулся и поднял первый тост:

– Давай выпьем за удачу! За эту коварную вертихвостку, которая однажды повернулась ко мне спиной.

– Напрасно вы так говорите, – покачала головой Саша, морщась от едкого запаха, что поднимался из её бокала. Виски она ни разу в жизни не пила, а такой дорогой виски и подавно, но отказывать Владимирцеву не считала целесообразным. Она ещё собиралась уговорить его на операцию!

– Спасибо за утешения, право, но не стоит. Я давно уже не мальчик и вполне в состоянии узнать горькую правду всю, какая она есть, без прикрас, – с этими словами он осушил свой бокал, и Саша была вынуждена сделать то же самое.

О-о, это было ужасно! Горький, едкий напиток обжёг горло, а из глаз брызнули слёзы и она закашлялась. И прижав рукав к носу, зажмурилась и сделала глубокий вдох. Затем, под улыбающимся взглядом Владимирцева, сказала:

– Правду так правду, Владимир Петрович! Вас ещё можно спасти. У вас есть шанс снова встать на ноги, если не побоитесь рискнуть.

– Издеваешься?

– Если бы я хотела издеваться, я бы вылила эту гадость в окно и с удовольствием наблюдала потом за отчаянием на вашем лице! – хмыкнула она, вспоминая, что один раз уже отвечала ему в той же манере. – Нет, я предельно откровенна с вами. И Марина Викторовна до меня, должно быть, говорила вам о возможности повторной операции.

– Точно издеваешься, – понял Владимирцев и налил ещё по одной, на всякий случай поставив бутылку подальше от Саши. Мало ли, вдруг и впрямь выльет?

– У вас в левой ноге застрял осколок. Его можно вытащить, но действовать нужно осторожно, чтобы не повредить кость. Пока он внутри, на ноги вы не встанете. И – да, я не обещаю, что вы встанете, даже когда мы его вытащим – вероятно, нет. Но, как я считаю, пока есть шанс, нужно за него хвататься! Это всё лучше, чем сидеть в инвалидном кресле до конца своих дней и жаловаться на жизнь! – с этими бессердечными словами она подняла бокал и провозгласила ехидно: – Ваше здоровье, Владимир Петрович!

Второй глоток оказался не таким противным, как первый. А вот Владимирцев не пил, глядя на неё очень серьёзно. Видимо, хотел обидеться на её цинизм и на то, что она посмела обвинить его в жалобах на жизнь и нежелании бороться. Но подумав, что ссориться с женщиной недостойно офицера, Владимир решил на конфликт не идти и тоже взялся за свой стакан.

Тогда Саша продолжила:

– Дело рисковое, предупреждаю сразу. Воробьёв за него не возьмётся, потому что терять репутацию ему ни к чему. Ему выгодно, чтобы вы оставались в нынешнем своём положении. Не сегодня так завтра заживёт ваш самострел, и Викентий Иннокентьевич с чистой совестью отправит вас в богадельню, где заботливые сёстры милосердия будут вывозить вас на прогулку каждое утро и кормить монастырской едой. А она ещё хуже, чем наша, больничная! Что ж, вы в своём праве, коли боитесь рисковать, я вас прекрасно понимаю! Прозябание в богадельне, каким бы плохим и унизительным оно ни было, всё же лучше, чем смерть на операционном столе.

– Боюсь?! Я?! – вот тут Володя оскорбился до глубины души. И прежде чем он успел развить тему своего феноменального бесстрашия, Саша перебила его:

– Более того, из всех больничных докторов на операцию такой сложности решится только одна. Нелюбимая всеми госпожа Воробьёва. Она, может, и не самая ласковая в мире, но сердце у неё доброе, и ради вас она готова рискнуть своей карьерой врача. Она согласна провести операцию втайне от своего супруга, лишь бы вас, Владимир Петрович, поставить на ноги! А вы ей отказали, да ещё представляю, в каких выражениях! Напрасно. Не стоило её обижать. Эта женщина годится вам в матери, и она искренне желает вам добра.

Владимирцев молчал. Долго молчал, сначала стыдливо, а потом словно обдумывая возможность согласия. Но спросил, тем не менее, другое:

– Ещё по одной?

Саша была готова ещё хоть на десять, лишь бы только он к ней прислушался! Послушно кивнув, она вновь заговорила:

– У Марины Викторовны характер, может, не золотой, а вот руки золотые. Она блестящий специалист, я бы на вашем месте ей доверилась, Владимир Петрович! И не сочтите за оскорбление, но в вашем положении уже не выбирают. Я не хочу вас обидеть, не подумайте ничего такого! Просто… как там у солдат? Лучше ведь быстрая смерть, чем умирание в муках? А богадельня… боже правый, это не место для такого человека, как вы!

– Твоя Марина, будь она хоть тысячу раз гениальным врачом, ни за что не справится в одиночку, – хмуро сказал Владимирцев, вроде бы уже начинающий сомневаться. – И кто, по-твоему, согласится ей помогать? Да ещё и за спиной у хозяина?! Это такой риск, чёрт возьми, да ещё и неоправданный! Спасать?! Меня? Да я безнадёжен! А спасать меня, ставя на кон свою работу и свою свободу… Если я умру на больничном столе, возникнут вопросы. С какой стати меня вообще взялись оперировать повторно? Кто дал согласие? Кто разрешил?! Жену-то свою Воробьёв, ясное дело, выгородит и уж точно не уволит, а вот её пособники… Не такие же они идиоты, чтобы не понимать, во что это может вылиться? Тут при желании можно и умышленное убийство пришить, даже если я напишу десять расписок о том, что согласен на операцию. Вы в принципе не имеете никакого права её проводить. Вы не частная клиника в Швейцарии, где ставят на ноги безнадёжных больных. Вы всего лишь захудалая московская больница, и ваша задача просто сохранять людям жизнь, и неважно, какими способами.