Но ничего этого она, разумеется, не сделала. Она охотно помогла ему со спичками и улыбнулась, услышав блаженный вздох офицера, когда тот принюхался к запаху дешёвого табака.

– Боже, я не курил целую вечность! – вырвалось у него. Такая искренняя фраза заставила Сашу улыбнуться снова. Кажется, Владимирцев тоже умел быть добрым, когда хотел.

– Вот и курите, пожалуйста, на здоровье. Я открою, с вашего позволения, окно? Если кто-то из докторов учует запах табака, нам с вами крупно не поздоровится! – с этими словами она подошла к окну и распахнула створки. И, облокотившись о подоконник, вдохнула полной грудью. А Владимирцев поймал себя на мысли, что вот уже почти минуту бессовестно пялится на эту самую грудь – полную, высокую, красиво обтянутую тёмным платьем под незастёгнутым халатом больничной медсестры. Спохватившись, он сделал вид, что сосредоточился на своей папироске, но всё равно, нет-нет да и поглядывал на изгибы девичьей фигуры.

Осознав, что молчат они неприлично долго, Владимирцев спросил:

– И с какой же стати такие почести?

Саша обернулась через плечо, а Владимир едва ли не застонал в голос – до чего изящно и легко заплясали в тот момент волосы вокруг её лица. Неминуемо захотелось приблизиться, коснуться этих волос, убрать пряди, падающие на лоб (всё ещё скрывающие её страшную рану) и провести рукой по нежной, бархатистой щеке…

Женщины у Володи не было уже порядком, насущные потребности неминуемо давали о себе знать, тем более в присутствии такой красавицы. Именно так он объяснил себе это совершенно безумное желание.

– Почести, – повторила Саша с кривой улыбкой. – Дайте-ка подумать! Например, вы заслужили звание самого невыносимого человека во всей больнице!

– Что?! – Владимир собрался было оскорбиться такому бесцеремонному обращению, но к собственному удивлению вдруг понял, что смеётся вместе с ней.

– Да будет вам, Владимир Петрович! – весело ответила Саша, махнув рукой. – Просто мне захотелось вас порадовать, но я не знала как.

– Какой-нибудь интересной книги было бы достаточно. – Сам не зная зачем, сказал Владимирцев. – Я, например, Лермонтова очень люблю.

– Прозу или стихи?

– Прозу. Но и стихи у него есть вполне сносные.

– О, боже! А вы, я посмотрю, тонкий ценитель прекрасного! «Вполне сносные»! Это ж надо было так сказать про величайшего русского поэта! – и Сашенька вновь рассмеялась, беззлобно и заразительно. Владимирцев с растерянной улыбкой наблюдал за нею. А потом, задумавшись, вдруг спросил:

– Что ты вообще здесь делаешь? Разве сегодня не выходной?

– Выходной, но мне безумно хотелось вас навестить, – она кивнула. – То есть я имела в виду: ведь вам в одиночестве было бы куда лучше, спокойнее! Я решила всё испортить и вот, пришла. А на самом деле, я искала князя. Я надеялась, он ещё здесь.

«Князя она искала!» – обиженно подумал Владимирцев, вновь почувствовав себя никому не нужным. Откуда же он знал, что Саша в любом случае не прошла бы мимо его палаты сегодня! И, обиженный на весь мир в очередной раз, он недовольно ответил:

– Он уехал к Ксении, – тут он поспешил посмотреть на Сашу, чтобы узнать, как она отреагирует на эти слова. – Это его невеста. Прекрасная графиня Митрофанова, слыхали о такой?

К Ксении. Разумеется, куда же ещё? Должно быть, поехал извиняться за свою вчерашнюю грубость и навёрстывать упущенное. От осознания этого Саше сделалось дурно, а ещё хуже от того, что ещё час назад он был таким ласковым с ней, а сейчас – вот в эту самую минуту – наверняка точно так же любезничает со своей Ксенией! Знала бы она, что в ту самую минуту Мишель любезничал вовсе не со своей невестой, а с Иннокентием Иноземцевым – она была бы самой счастливой на свете!

– Прекрасная графиня Митрофанова! – повторила Сашенька с ехидством. – Изысканная, утончённая, безупречная аристократка и такая же редкая мерзавка! Бедный, бедный его величество! А впрочем, такому, как он, как раз нечто вроде неё и нужно, чтобы жизнь не казалась раем! – высказавшись, Саша уставилась на Владимира, который зашёлся весёлым смехом, похлопывая себя по здоровому колену.

– О, боже, – резюмировал он, вытирая выступившие слёзы. И только. Больше ничего не сказал.

Саша с улыбкой наблюдала за ним, стараясь прогнать с сердца тоску, а затем, заслышав в коридоре шаги, сделала большие глаза и поскорее выбросила папиросу в окно. Владимирцев, точно школьник, застигнутый за какой-то шалостью, с растерянным видом смотрел на неё, но Саша и от его папиросы избавилась точно так же виртуозно, как от своей собственной. В дверь постучались, и вошла дородная тётя Клава с подносом ужина.

– Саша? И ты здесь? – удивилась она. – Ох, а чем это у вас тут пахнет?! Уж не табаком ли, а, Владимир Петрович?

– Это Марина Викторовна курит у себя в кабинете, – безжалостно сдала свою начальницу Саша, с невиннейшей улыбкой глядя на тётю Клаву. – Окна выходят во двор, а нам с Владимиром Петровичем мучайся теперь!

– Ох, уж мне эта Марина! – проворчала тётя Клава, ставя поднос на столик. За спиной у Владимирцева она вдруг показала Саше большой палец, кивая на русоволосую кудрявую голову офицера. Саша еле-еле удержала улыбку, лишь кивнула коротко – о, да, Владимирцев чудо как хорош! Его бы умыть, побрить, подстричь и причесать: влюбилась бы, как пить дать, и не посмотрела бы, что инвалид! И на характер его не посмотрела бы, особенно когда после уходя тёти Клавы он вдруг сказал тихо:

– Побудь со мной немного.

Саша подумала, что ослышалась. Обернувшись на Володю, она с недоумением поглядела на него, а тот, хмуря брови, уже пожалел о своих словах. Он жутко боялся отказа. И ещё больше боялся, что эта невоспитанная девчонка сейчас рассмеётся ему в лицо и скажет, что даже она, нищая медсестра из больницы, не опустится до того, чтобы делить трапезу с инвалидом.

А она сказала:

– Тогда вам придётся поделиться со мной ужином! Я ничего не ела с… – с того памятного обеда в Большом доме у Волконских, но не скажешь же об этом Володе? – С самого утра! Да-да, с самого утра на ногах и ни крошки во рту не было!

– Забирай хоть весь! – щедро разрешил Владимирцев, который во времена своей довоенной жизни привык к изысканным угощениями и скромную больничную еду не ставил ни в грош. Он и так практически ничего не ел из того, что приносила тётя Клава, к величайшей досаде последней.

– Весь – никак не могу, – посетовала Саша. – Вам же тоже нужно питаться, а иначе как вы встанете на ноги?

Ох, и не это она хотела сказать! Просто выражение такое, она ни в коем случае не намекала на его перебитые конечности! Но Владимир, однако, вновь замкнулся и отвернулся к окну. Саша, безмолвно ругая себя, вздохнула и сказала:

– Нет, Владимир Петрович, так не пойдёт! Коли пригласили даму на романтический ужин: извольте за ней ухаживать!

Владимирцев, по правде говоря, не думал, что в этой жизни его ещё хоть что-то может удивить. Но эта странная девушка, так непохожая на всех тех, что он знал когда-то, поистине творила чудеса.

– Романтический ужин? – невольно улыбнувшись, спросил он.

– Я могу зажечь свечи! – Саша кивнула с улыбкой. – Это подбавит романтики.

– Бог ты мой. А зажги, пожалуй! Вреда не будет.

– Как скажете! – послушно отозвалась она, радуясь, что Владимирцев снова заговорил. Подойдя к полке, что висела над столом, Саша встала на цыпочки и пошарила там в поисках свечи. В зеркало, что висело рядом, Саша заметила, как Владимирцев бессовестно разглядывает её со спины, и решила, на радость офицеру, повозиться со свечами подольше. Пускай поглядит, бедняжка, это теперь у него единственная отрада осталась! Да и внимание его, стыдно признаться, было лестным.

Вот бы и Волконский однажды посмотрел на неё так же! Ах, да что о нём мечтать – он с Ксенией теперь. И почему ей так больно об этом думать? Собравшись с мыслями, Саша на секунду прикрыла глаза, а когда повернулась к Владимиру снова, на лице её цвела дружелюбная улыбка.

Поставив свечи на стол, она достала спички и непроизвольно вздрогнула, когда поверх её ладони легла его теплая, сухая рука.