И спросил покровительственно:

– Кто посмел тебя обидеть?

До чего хмурый у него был взгляд! Вообще-то, он у него всегда такой, но раньше недовольство адресовалось исключительно ей, Саше, а теперь… Теперь он будто всерьёз переживал за неё.

Саша не ответила, только грустно улыбнулась, чувствуя, что, несмотря на все попытки, слёзы снова вот-вот хлынут из глаз. Не удержит она их, не сумеет. Слишком сильна боль, слишком велик страх перед будущим и слишком велика обида на саму себя – за то, что Мишель увидел её плачущей.

Сейчас непременно начнёт издеваться! И точно:

– Только я могу тебя обижать безнаказанно, – с подобием на улыбку произнёс он. – Другим же никому не позволю. Ну так?

– Вам всё весело? Над горем моим хотите посмеяться? Что ж, извольте, смейтесь, коли угодно! – Саша широко развела руками, демонстрируя саму себя во всей униженной и отчаявшейся красе. – И невесту свою позовите, вот уж точно, кому отрадно будет посмотреть на моё горе!

«Господи, да что это я без конца попрекаю его Ксенией?!» – с ещё большим раздражением на саму себя подумала Александра.

«Она что, ревнует?!» – вдруг осознал Мишель и рассмеялся невольно. Чем, кажется, ещё больше подтвердил Сашины мысли на свой счёт.

– Это действительно смешно, – согласилась она. – Так мне и надо, глупой!

– Ты соизволишь рассказать мне, в чём дело?

– Можно подумать, вам интересно!

– Коли не было интересно, но стоял бы здесь сейчас, – резонно возразил Мишель.

«Вот привязался-то!» – удручённо подумала Саша, а вслух сказала:

– Ступайте, куда шли, ваше величество! – и тут же, спохватившись, добавила: – Впрочем, нет, постойте!

Она жестом попросила его подойти, и пока Мишель сделал эти два шага, Саша успела достать какой-то листок бумаги из внутреннего кармана своего жакета. Он понял, что это недостающая часть полицейского дела, когда сложенный вдвое листок лёг в его ладонь.

– Забирайте! – щедро разрешила Александра. – Мне оно больше ни к чему.

Забрать-то он забрал, но, вопреки ожиданиям Саши, никуда не ушёл, а уселся рядом с ней. Так близко, что они почти соприкасались коленями, что не прибавило ей уверенности.

– Что у тебя приключилось? – уже совсем другим голосом спросил Волконский. Тяжёлым, требовательным, с нотками… заботы? Всерьёз ли вы это, ваше величество?!

– Меня выдают замуж, – вздохнув, созналась Саша. Отмалчиваться было бессмысленно, ибо совершенно очевидно, что он от неё так просто не отстанет, покуда не добьётся объяснений.

– Замуж? И, судя по этим слезам отчаяния, не за Авдеева? – с такой глубочайшей иронией спросил Мишель, что Саша тотчас вскинула голову и широко раскрытыми глазами посмотрела на него, позабыв, что следовало бы обидеться.

«А чего это он попрекает меня Авдеевым?!» – подумала она с негодованием. Но сказала другое:

– За Иноземцева. Ваш трижды проклятый батюшка уже обо всём договорился, помолвка будет в конце следующей недели!

– За Иноземцева, прости, которого? – уточнил Мишель зачем-то.

– Да какая разница?! – взорвалась Саша, всплеснув руками.

– Да, в сущности, никакой, мне просто интересно, насколько извращённая фантазия у моего трижды проклятого батюшки, – тем же тоном отозвался Мишель, не забыв очаровательно улыбнуться. – Иноземцевых четверо, – пояснил он, – младший, Иннокентий, самый выгодный кандидат. Он, по крайней мере, без дефектов и довольно умён. А вот его брат родителям не удался: хромоногий, косоглазый и неприлично толстый. А ещё плешивый. Это в двадцать четыре-то года! Потом идёт Иноземцев-отец, вдовствующий порядка десяти лет: отвратительный тип, если хочешь знать моё мнение, хитрый и ушлый, с лица сущий урод! Говорят, он убил свою вторую жену, заподозрив в измене. А первую утопил в озере, потому что она никак не могла родить ему наследника. Ну и напоследок, самый очаровательный из всех, Иноземцев-дедушка! Я бы, со своей стороны, рекомендовал тебе именно его. Знаешь, почему? Во-первых, не в пример остальным Иноземцевым, он милый. Добродушный и весёлый, остёр на язык, с ним не соскучишься! Во-вторых, сама понимаешь, единственный полноправный хозяин всего их состояния пока ещё он, так что выгоды очевидны. Но есть одно «но», к сожалению. Он пугающе стар. Да-да, кошмарно, ужасно, жутко стар! Лет сто ему, кажется? Девяносто восемь? Не знаю. Но зато есть варианты, подумай только! Допустим, он не доживает до первой брачной ночи и наследницей оставляет – кого? – правильно, свою молодую жену! И ты богата! Представь, как здорово будет утереть нос оставшимся Иноземцевым – мерзейшим личностям! – а заодно и Ивану Кирилловичу!

Саша понятия не имела, как это у него получилось её развеселить. Но тем не менее, к концу его шутливого монолога, она уже смеялась от души, несмотря на то, что слёзы по загубленной молодости ещё не высохли. Потом она, правда, чуть нахмурилась и спросила:

– А если он всё же доживёт до первой брачной ночи?

Они с Мишелем многозначительно переглянулись, и Волконский изобразил сочувствие.

– Ох! Ну, тогда… даже и не знаю, право! Тогда тебе придётся постараться! – сказал он и рассмеялся, отведя взор. Саша подумала, что он наверняка намекал на какие-то очень пошлые старания, связанные с возвращением любовного пыла столетнему старику, но, может, воспитанный князь имел в виду лишь те старания, что были связаны со становлением хозяйкой огромного состояния Иноземцевых. И почему она засмеялась вместе с ним?

– Вы ужасный! – подытожила она вместо «спасибо».

– Я знаю, – не стал отрицать Мишель. – Ну, так кого же, ты не ответила? Иннокентия, верно? Не смог забыть твоей очаровательной улыбки и влюбился без памяти? Да так, что не побоялся бросить вызов великому Авдееву?

Про «очаровательную улыбку» он зря. У Саши внутри всё перевернулось после этих слов. Но наверняка он сказал это просто так, вовсе не собираясь баловать её комплементами. И, кстати, про «великого» Авдеева с такой иронией тоже не следовало бы говорить.

Обидно всё же, что он не воспринимал милого Серёжу всерьёз и даже не думал скрывать этого!

– А позволь спросить, он сам-то куда смотрел? – продолжал допытываться Мишель.

– Кто?

– Кто? Твой любимый Серёжа, кто же ещё?

И сколько презрения-то в голосе, посмотрите-ка на него! Саша едва сдержалась, чтобы не улыбнуться. Отчего же его величество так невзлюбил Сергея Константиновича? Кабы знать наверняка!

– Мой любимый Серёжа пока ещё ни о чём не знает, – вздохнув, сказала Александра. – Его вызвали в Петербург на пару дней. Какие-то дела, связанные с его практикой. А когда он вернётся, боюсь, будет поздно.

Насмешку во взгляде Мишель и не собирался утаивать. И Саша прекрасно это видела и прекрасно понимала, что он хотел этим сказать. Авдеев? Уехал? Что ж, вовремя. И так ли расстроится он, когда узнает? Так ли ему нужна Александра, как он хочет показать? А если нужна: почему, чёрт возьми, Иноземцев, видевший её один раз в жизни, готов был жениться, а «любимый Серёжа» тянул вот уже несколько лет?!

И что на это скажешь? Саша прекрасно понимала, что Мишель кругом прав. Хотя он ещё ничего и не сказал, она по взгляду всё видела и знала – нет смысла спорить. Поэтому, вздохнув вдругорядь, она подытожила:

– Я пропала.

«Видимо, и впрямь всё плохо, – подумал Мишель, глядя на неё. – Раз уж решилась отдать мне недостающую часть дела, значит, потеряла последнюю надежду. Браво, Иван Кириллович! Что же это, вам удалось её сломить? Сомнительно. Наверняка что-нибудь придумает. Сбежит или наложит на себя руки. Авдеев, сукин ты сын, что же ты медлишь? Такую девушку теряешь из-за своей нерешительности!»

Дальше мысли Мишеля приняли такое неожиданное направление, что удивили его самого. И он предпочёл рассуждать о чём-то невинном, например, как ей помочь, и можно ли вообще помочь?

– Погоди отчаиваться, – сказал он тихо. – Из любой ситуации есть выход.

– Вам легко говорить! Не вас выдают замуж!

Мишель усмехнулся, покачал головой и сделал нечто совсем неожиданное – склонился к Саше, коснулся её лица, лёгким движением отведя в сторону медно-рыжую прядь, и вытер горячую-горячую слезинку, бежавшую по щеке. Саша забыла, как дышать, когда он до неё дотронулся. Она просто во все глаза смотрела на него, как утром, в поезде, и медленно погибала.