Можно сказать, что все эти женщины, поименованные в послании Сумарокова, хотя и вступают в жизнь еще в период усиленного подъема общественной мысли, тем не менее одной ногой стоят уже за той чертой, за которой начинается продолжительный застой этой мысли.

Дашкову – президента академии наук сменяют такие женщины, как Глафира Ржевская и Нелидова, которых мировоззрение ограничивается одним двором; Ржевскую и Нелидову сменяют Татаринова и Криднер, которые считают себя пророчицами; следующие за ними русские женщины бросаются в католичество и т. д.

– Я с крайним огорчением узнала, ваше величество, что с нынешнего года я лишаюсь счастья жить под одной кровлей с моей государыней?

– Это почему же, княгиня?

– Я слышала, ваше величество, что в Зимнем Дворце очищаются комнаты только для Анны Никитишны, а для меня помещения во дворце уже не будет.

– Да, точно, милая княгиня! Так решил совет, в виду приумножения императорской фамилии. Перемены эти вызваны, как вам известно, рождением великой княжны Екатерины Павловны. Анна же Никитишна остается при мне, как ближайшая статс-дама.

– Но я имею счастье быть статс-дамой вашего величества.

– Точно, милая княгиня, я рада иметь вас в числе моих статс-дам; но на вас лежит обязанность выше и почетнее простой статс-дамы: вы – директор академии наук и российской академии председатель. Как же Анне Никитишне равняться с вами?

– Мне кажется, государыня, что близость вашего величества выше и почетнее всяких титулов.

– Vous me cajolez, madame la princesse.

– Oh, non, votre majeste! Tout le monde vous cajole…

– О! только не шведский король! Он грозится не только вас, княгиня, но и меня самое выгнать из моего Зимнего Дворца.

– Как, государыня! Ужели он позволил себе такую дерзость?

– Да, милая княгиня: отъезжая из Стокгольма к войску в Финляндию, он сказал своим дамам, что даст им завтрак в моем Петергофе. Мало того, он не только нам, живым, грозит, но и мертвым: он хочет сделать десант на Красной Горке, выжечь Кронштадт, идти в Петербург и опрокинуть статую Петра I-го! [1]

– Но так может говорить только безумец! Опрокинуть монумент Великого Петра! Это неслыханная дерзость! И я уверена, что ваше величество накажете безумца за такие слова.

– И накажу! Я сама выйду, с моей гвардиею, к нему навстречу к Осиновой Роще[2].

– И повесишь его, матушка, на первой осине…

– Ах, это ты, повеса! Оттого и других собираешься вешать.

– За тебя, матушка государыня, отца родного повешу. Разговор этот происходил более ста лет назад, летом 1788 года, на балконе императорского дворца в Царском Селе.

Беседа шла сначала между императрицей Екатериной Алексеевной и знаменитой княгиней Екатериной Романовной Дашковой, директором академии наук и председателем российской академии: эти две почетные должности занимала тогда, к удивлению всей Европы – женщина! Известно, что, несмотря на предоставление ей такого высокого поста, императрица недолюбливала этой женщины. На то она имела немало уважительных причин. Княгиня Дашкова, при всем своем уме и блестящем образовании, отличалась самомнением и высокомерием, соединенными притом с навязчивостью. Более всего отдалило от нее императрицу то, что Дашкова, пользуясь обширным знакомством со светилами европейского ума и учености, находясь в дружбе, как ей казалось, с такими царями европейской мысли, как Вольтер и Дидро, хвасталась, будто бы, как передавали императрице, что она возвела ее на престол и что Екатерина не оценила ее услуг, лишив своей дружбы и интимности. Может быть, на Дашкову и клеветали завистники и завистницы; но, во всяком случае, отношение обеих высоких женщин были натянутые, и Екатерина охотнее делилась своей интимностью со статс-дамой Анной Никитишной Нарышкиной или даже просто с Марьей Саввишной Перекусихиной, чем с директором академии наук в юбке и чепчике. Дашкова не могла не видеть этого, и потому не редко припоминала слова, сказанные ей покойным императором Петром III-м, когда он был еще великим князем, а молоденькая Дашкова, тогда еще княгиня Воронцова, была любимой наперсницей его супруги, будущей императрицы Екатерины II-й: «Дитя мое, не забывайте, что несравненно лучше иметь дело с честными и простыми людьми, как я и мои друзья, чем с великими умами (намек на свою супругу), которые высосут сок из апельсина и бросят потом ненужную для них корку». В самом деле, кому не известно, что, помогая вместе с прочими Екатерине Алексеевне совершить великий государственный переворот, княгиня Дашкова десять раз рисковала жизнью ради своего кумира, к которому она обращалась с такими восторженными словами:

И вдруг после всего этого – холодность, отчуждение. Во время знаменитого путешествия в новообретенный Крым, императрица говорит Храповицкому:

– Княгиня Дашкова хочет, чтобы к ней писали, а она, ездя по Москве, перед всеми моими письмами хвастается.

– С Дашковой хорошо быть подалее, – говорит она в другом месте[3].

Над Дашковой, наконец, просто издеваются: в драматической пословице – «За мухой с обухом», принадлежащей перу самой императрицы, Дашкова осмеивается в лице сварливой бабы Постреловой[4].

И вдруг теперь у нее отбирают апартаменты в Зимнем Дворце, которые она все время занимала в качестве статс-дамы, и отдают Анне Никитишне Нарышкиной. В «Двевнике» Храповицкого об этом так записано под 19 мая 1788 года: «Выведен (из Зимнего Дворца) совет, чтобы очистить комнаты Анне Никитишне Нарышкиной, но так расположено, чтобы не было комнат для княгини Дашковой. «С одной хочу проводить время, а с другой нет; они же и в ссоре за клок земли» (слова императрицы курсивом)[5].