Но и ее «время» должно же было отойти. Двадцать два года она была первой; надо же было быть и последней, если не второй: тут середины не бывает.
В 1798-м году Павел отправился в Москву, а оттуда предпринял путешествие в Казань.
В Москве император отличает своим вниманием Анну Петровну Лопухину – и то, чем двадцать два года безраздельно владела Нелидова, он переносит на новую женщину, к которой разом заговорила страсть в императоре, не привыкшем к сдержке.
Он приглашает Лопухиных в Петербург. Лопухины принимают эту честь, как милость, и переселяются в Петербург.
Звезда Нелидовой гасла.
Она сразу поняла, что время ее отошло, что двадцатидвухлетняя привычка бессильна против страсти, что ей бороться с молодой красавицей не под силу, ей, уже вступившей в пятый десяток лет своей жизни.
Как Цезарь, она не привыкла быть второй в Риме; она не выносит того, чего не вынес Цезарь, – и удаляется за Рубикон, чтобы уж никогда оттуда не возвращаться: она заключается опять в смольный монастырь, где она была еще девочкой, где достала себе ту силу, которой побеждала всех более двадцати лет.
С ней рухнул и весь, ее блестящий кружок – от кормила правления отходят Куракины, Буксгевден, Нелидов.
Для Петербурга и для двора это было действительно большое событие.
От Нелидовой остается во дворце только ее тень, ее память – это комнаты, долго еще называвшиеся «нелидовскими покоями». С 1799 года покои эти назначены были для пребывания в них иностранных принцев.
Но и из монастырского уединения Нелидова следила за ходом совершающихся при дворе дел, которые не предвещали, по-видимому, ничего хорошего.
Императрица не оставляла ее в этом уединении: всякий раз, когда она бывала в Смольном, она навещала бывшую любимицу своего супруга и передавала ей и свой скорбь о том, что тревожило ее в угрожающем ходе дел, и свои вполне основательные опасения за будущее.
Часто навещал ее и петербургский полицеймейстер Антон Михайлович Рачинский, сестра которого была в замужестве за братом Нелидовой, Александром. Рачинский считал как бы своей обязанностью докладывать Нелидовой о том, что делалось и подготовлялось в Петербурге, подобно тому, как он суточными рапортами докладывал государю о состоянии Петербурга. Вскоре, однако, по приказанию Павла, Нелидова покидает Петербург и переселяется в замок Лоде, близ Ревеля.
Там уже до нее доходят слухи о внезапной кончине Павла и о вступлении на престол нового государя, Александра Павловича.
Хотя намерение относительно ссылки императрицы в Холмогоры и о заключении великих князей в крепость покойный император отложил, конечно, не вследствие письма к нему Нелидовой, однако, государыня не забыла этого заступничества за нее своей камер-фрейлины и стала оказывать ей еще большее расположение.
Они виделись почти ежедневно, и вдовствующая государыня так привязалась к этой женщине, бывшей когда-то душой их дома, что даже в 1817 году, уезжая в Москву, пригласила ее с собой.
Наконец, скончалась и Мария Федоровна, в 1828 году. У Нелидовой никого почти не осталось от того времени, когда она была первенствующим лицом в государстве.
Ее стали забывать. Гостиная ее пустела. Она сама уже смотрела ветхой старушкой. От прежнего величия у нее оставались только, в ее полном распоряжении, придворная карета и камер-лакей.
Но и это у нее каким-то образом было отнято.
Однажды Нелидова собралась куда-то выехать и приказала подать карету. Ей доложили, что ни кареты, ни камер-лакея у нее больше нет.
Уязвленная в своем самолюбии, гордая старушка тотчас же пишет государю письмо, в котором просит одолжить ей придворную карету на несколько дней, пока она не купит себе новую.
Ловкий маневр старой придворной особы был хорошо понят Николаем Павловичем.
Через несколько дней государь едет в Смольный. Осмотрев, по обыкновению, заведение и выходя из института, Николай Павлович направляется не к выходной парадной двери, а по коридору в отдельные помещения института.
Свита и институтское начальство в недоумении, перешептываются между собой, и, наконец, докладывают государю, что выходное крыльцо не тут, что, может быть, его величество по рассеянности идет не обычным выходом.
Николай Павлович отвечает, что он сам знает расположение института и его парадный выход, и продолжает идти по тому же коридору.
Оказалось, что он направлялся в помещение Нелидовой.
При этом свиданье государь объявил обрадованной старушке, что он никому не приказывал отнимать у нее то, что ей было прежде пожаловано. И вот, после этого визита гостиная старушки снова наполняется посетителями; старушка опять вырастает в глазах общества; ей льстят, перед ней унижаются.
Но Нелидова уже развалина. Больше восьмидесяти лет она живет на свете, до самой могилы изощряет свой колкий язык над придворными, заслуживающими ее беспощадной кары, и продолжает привлекать толпы аристократии пленительностью своей беседы, своего обхождения, рассказами о старине.
Это был «кумир поверженный», «храм покинутый»…
Она умерла, наконец, в 1839 году, 2-го января, восьмидесяти двух лет от роду, захватив своей жизнью два столетия и пережив много великих событий.
В могилу с собой она унесла тайну своих отношений к бывшему императору Павлу: тайна так и осталась тайной, хотя враги Нелидовой и силились разоблачить ее, как это делала предшественница этой женщины, Глафира Ржевская-Алымова, в своей любопытной, но, по-видимому, несколько пристрастной автобиографии.
В этом отношении Нелидова была больше, чем скромна, – она была нема, и так и умерла загадкой.
Современные о ней сведенья большей частью говорят в ее пользу: это была честная и бескорыстная женщина, которая, при своем положении, могла больше сделать зла, чем добра; но первого она не делала, а для делания последнего она не выросла – ее не научили ни жизнь, ни воспитание, ни вся ее обстановка.
Закулисной стороны жизни она не знала; она знала только закулисную сторону дворца: темное издали не казалось ей темным, потому что она смотрела на него из своего светлого, придворного далека. Ей только льстили; ей поклонялись; в ней искали.
С ней переписываются самые сильные люди ее времени – и вся переписка их вертится на фразах, на поклонах, на перекрестном огне шуток, а иногда и на милых, деликатных, блестящих, но все же не совсем безгрешных сплетнях и пересудах.
Известный вельможа и приближенный императора Павла Юрий Нелединский-Мелецкий, лицо не безызвестное и в истории русской литературы, как писатель временного умственного застоя, следовавшего за Новиковым, пишет Нелидовой остроумные, но такие пустые, бессодержательные письма, которые ясно обнаруживают что уровень общественной мысли и общественных интересов действительно понижается на время.
3-го марта 1800 года Юрий Нелединский-Мелецкий пишет ей, между прочим: «Ничто до вас относящееся мной не забыто – судите сами. Ни Марфа, ни Алексаша (горничные Нелидовой) уже не при вас; последняя замужем, а вместо нее ваши волосы убирает горничная девицы Львовой. Из мужчин у вас все тот же Василий. Жако здоров и продолжает поедать пудру, когда вы за вашим туалетом. У вас уже нет более птички-ряполова, названного в мою честь Юркой».
Ряполов-Юрка – это Юрий Нелединский-Мелецкий.
Вот на чем вертятся письма двух таких личностей времени застоя, как Нелидова и одно из литературных светил той эпохи.
А между тем, и Нелидова была светилом эпохи.
Екатерина Великая, находившая время, при своих многосложных трудах, переписываться с институтками Смольного монастыря, как с Левшиной, Алымовой и другими, в одном письме к первой замечает о молоденькой тогда «выпускной» Нелидовой:
«Появление на горизонте девицы Нелидовой есть феномен, который я наблюдать буду очень пристально, в то мгновенье, когда всего меньше ожидают, и сие может случиться скоро»…
Сильно постаревший Сумароков пишет в честь Нелидовой и других институток вирши, в благодарную отместку за то, что девочки играют на сцене его стихокованные, торжественные, напудренные трагедии: