С начала побега Алигоко и Зариф опережали своих преследователей на один дневной переход. Когда они достигли источников теплой кисловатой воды в самых верховьях Малки, этот разрыв уже сократился наполовину. Правда, беглецы не предполагали, что погоня так близка. Они вообще не были уверены в ее существовании.

Здесь, среди беспорядочного нагромождения скалистых обломков и абра-камней [184], омываемых струями ледниковых потоков, Алигоко и Зариф устроили привал.

Был ясный солнечный полдень. Ослепительно-белая громада Ошхамахо сияла торжественно и величаво, заслонив собою полнеба.

Под высоким гранитным утесом бурлили фонтанчики теплой воды, образуя целую речку, выкрасившую свое галечное ложе в цвет ржавого железа. Чьи-то терпеливые руки сделали широкое углубление в русле ручья. Купаясь, тут можно было сидеть по горло в целебной воде. Именно этим сейчас и занимался Шогенуков. Он блаженно щурился и часто окунал в воду запаршивевшую голову. Жизнь ему вдруг показалась прекрасной, как этот яркий безоблачный день, как безупречная небесная лазурь, как сверкающие снега Горы Счастья – Ошхамахо. И взыграла, и настроилась на песенный лад его заскорузлая, покрытая гнойной коростой душа. Не в такой ли денек, размышлял Алигоко, собирались на ежегодное санопитие боги и на вершине Ошхамахо, в гостях у Псатхи, пировали вокруг бочки с божественным напитком? Не в такой ли денек они пригласили к себе в гости прославленного нарта Сосруко, чтоб удостоить его рогом божественного сано, а он не растерялся и сбросил с горы бочку с пьянящим питьем и семенами. Растеклось сано по земле древних адыгов, семена дали всходы – и повсюду выросли гроздья удивительных ягод. Сатаней первая догадалась, что с ними надо делать. Положила их в бочку да придавила абра-камнем. Ягоды дали сок, который затем взбунтовался и вышвырнул камень из бочки. И тогда все нарты узнали вкус напитка богов. Только где теперь это сано? Зачахли чудесные лозы, как и вера в старых богов… На ту сторону хребта, к грузинам и мудави, попало, наверное, гораздо больше семян сано, чем сюда, на север. Зато Шогенуков-пши купается сейчас в воде,

называемой в древности нарт-псыана, нартовская вода-мать, а теперь – нарт-сано, напиток нартов.

Мрачный Зариф сидел на камне рядом и, нетерпеливо почесываясь, дожидался своей очереди: лезть в одну лохань с князем он не имел права.

Наконец Алигоко вышел из воды и стал одеваться. Зариф попросил его отвернуться: был невероятно стыдлив. Шогенуков презрительно осклабился и повернулся спиной. Он знал, что все громадное тело Зарифа покрыто густыми черными волосами.

Князь оделся. Услышав, как его уорк, вкусно урча, плюхнулся в теплую речку, подошел и сел на тот же камень, на котором сидел Зариф.

– Успеть бы сегодня перевалить в Баксанское ущелье, – сказал Алигоко. – Тогда завтра мы сможем обогнуть гору Чегет и подняться на перевал Донгуз-Орун.

– Моя лошадь повредила копыто. Медленно ехать придется, – отозвался уорк.

– Я должен ехать быстро! – капризно заявил князь. – Что, если за нами гонятся?

– А как же я? Ведь я – рукоять твоей сабли и дуга твоего лука!

Князь насмешливо сощурился:

– Что толку от твоих красивых слов, если нету на тебе штанов?

– Уо, князь! Я вижу, целое и половина друг друга уже не узнают? Кстати, только что и на тебе штанов не было.

– Ты, я вижу, слишком поумнел с тех пор, как получил по темени от маленького князя Хатажукова. – Алигоко не мог удержаться от того, чтобы не дразнить приспешника, хотя и помнил поговорку: «Наступишь собаке на хвост – укусит».

Ответ Зарифа был убийственно неожиданным. Хлопнув широкой ладонью по воде, уорк рявкнул со злобой:

– А он и не князь вовсе! Алигоко опешил:

– Как… что ты ска… п-повтори!

– И повторю. Этот твой Кубати – не сын Хатажукова. Вот!

– А чей же сын?

– Рабыни – унаутки. И отец его был унаут.

– Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?! – визгливо заорал князь.

Зариф пополоскал горло и выплюнул воду изо рта.

– Мне никто не говорил, я сам услышал. Когда твои наемники шарили у Кургоко в доме – панцирь воровали, я лежал в дальнем углу сада и ждал их. Вот!

– Что «вот»? Говори дальше!

– В сад пришла старуха, странная такая. Орехи подбирала и сама с собой разговаривала. – Зариф сморщил свою образину и запищал, подделываясь под старушечий голос:

– Хадыжа все знает, все-е-е знает. Никто не знает того, что Хадыжа знает. Правильно я говорила, что мальчик лучше всех. Ни один княжеский сын и седьмой его доли не стоит! Славненький Кубати! Все думают, что ты сын Кургоко, а ведь тебя последняя унаутка родила! Жена Кургоко от родов скончалась, но ведь и ребеночек ее тоже помер! А кто, как не хитрая Хадыжа да еще одна женщина, принесли и подложили другого ребеночка, в самой бедной хижине рожденного? Отец его, тоже унаут, еще раньше…

– Что еще раньше?

– Не знаю. Ушла старуха. И орехи унесла.

– Подавиться бы тебе этими орехами! Больше ничего не слышал?

– Нет. Отвернись, я вылезать буду.

– Подожди! Почему раньше ничего не рассказывал?

– А зачем?

– Дурак!

– Клянусь этим железом, князь, я всегда служил тебе, как верный пес, а вместо щедрого вознаграждения…

– Дважды дурак! Теперь не жди никакого вознаграждения. Коровью лепешку на твою дурацкую голову!

– Отвернись! Дай мне одеться! – заревел уорк.

В глазах Зарифа Алигоко прочел нешуточную угрозу благополучию своего дальнейшего путешествия и похолодел от страха. Этот буйвол может покалечить или убить совсем, а то, что ограбит, бросит в горах без коня и вернется в Кабарду,

– это уж точно. Однако князь быстро сумел взять себя в руки и выхватил пистолет. Зариф охнул и погрузился с головой в воду. Нет, убивать Зарифа князь не собирался (он еще ни одного человека в жизни не убил); прогремел выстрел – и между камней забилась в предсмертных судорогах лошадь Зарифа. Когда уорк вынырнул, он увидел, как Шогенуков, подхватив его, Зарифа, одежду, бежит к своему, коню. Зариф еще не успел отдышаться, а князь был уже в седле.

– Говоришь, одеться, скотская морда?! Нет, не скоро ты теперь оденешься!

Уорк, преданный столь бессовестным образом, горестно завопил, словно медведь, попавший в капкан. Алигоко издевательски помахал ему рукой и неспешной рысцой отправился в путь. Вслед князю неслись проклятья. Зариф даже выскочил из теплой купели, пробежал несколько шагов, но вдруг непонятный ужас охватил его душу, и он вернулся и снова сел в воду. Тут он сразу успокоился и даже заулыбался. Потом плюнул в ту сторону, куда ускакал князь, и прошептал:

– Все равно он меня не увидел. – Бедняга решил, что теперь самое для него главное – это чтоб ни одна живая душа его не видела.

Он важно покивал толовой и, еле шевеля губами, спел песенку, слышанную от бабушки еще в детстве:

После этого в голове у Зарифа что-то тихонько скрипнуло, и он начисто забыл человеческую речь.

* * *

Сведения Нартшу оказались верными. «Шакальи следы» стали попадаться в тот же день.

Еще до первого привала они встретили пастуха, гнавшего небольшое стадо коров с высокогорных пастбищ в одно из нижних поселений. Вчера перед заходом, солнца он видел издали двух всадников, направлявшихся в верховья. -

– Думаю, один из них был Алигоко Цащха, – уверенно заявил пастух.

– Почему так думаешь? – спросил Канболет..

– Так ведь я из тех, у кого утроба всегда пуста, зато уши полны слухов, а рот