ХАБАР СЕМНАДЦАТЫЙ,

На другой после битвы день князь Кургоко собирался домой.

Разъезжались в разные стороны группы всадников и разбредались пешие ополченцы, большинству из которых так и не удалось заполучить хотя бы по одной «пленной» лошади: уорки присваивали татарских коней целыми косяками.

(Пока «степенные» делили добычу, крестьяне хоронили мертвых воинов.)

Кому отправляться на поиски Вшиголового, было ясно с самого начала: Тузарову Канболету и Хатажукову Кубати. А вот где его, предателя, искать, выяснили несколько позже.

Канболет едва лишь успел подумать о том, что неплохо бы посоветоваться с Нартшу, как услышал знакомый с детства насмешливый голос:

– Я же тебе говорил, что найдусь, если будет нужно. Мне сейчас припоминается то времечко, когда сын Каральби без Нартшу на охоту не ездил.

– А я как раз вспомнил об одном своем приятеле, который мог бы мне теперь здорово помочь в одном трудном деле.

– Так не ищи следы медведя, когда он сам перед тобой!

– Нам придется отыскивать шакальи следы…

– Твой одноглазый следопыт уже кое-что пронюхал.

– Ты не шутишь? – недоверчиво улыбаясь, спросил Канболет.

– Пошутить мы еще успеем, а пока я успел сразу после пиршества съездить в шогенуковский хабль и вернуться обратно.

– Мне тоже следовало бы догадаться сделать это…

– Ну, если обо всем будешь догадываться сам, тогда тебе не нужно будет ни друзей, ни родичей.

– Что же ты узнал?

– Алигоко побывал дома.

– А потом?

– Взял запас провизии, забрал спрятанные драгоценности и… – Нартшу выразительно повел плетью в сторону Ошхамахо.

– Поня-я-ятно! – пробасил Тузаров. – Отъел курдюк – и в Курджий?! Нам нельзя терять времени.

– Это было бы глупо! – согласился Нартшу и тихо, как бы про себя, добавил, – особенно если потеряно все остальное…

– Много людей нам не надо? – спросил Канболет. – Там сколько с этим?..

– С Вшиголовым, если верить его унаутам, всего один уорк по имени Зариф. Может, еще кого по пути прихватит…

– Я беру с собой Кубати да вот нашего веселого таулу. А ты?

– Берешь Куанча? – улыбнулся Нартшу. – А сохранилась ли его веселость после ранения в голову? – Абрек делал вид, что не замечает Куанча, стоящего позади Тузарова.

– Эй, ты! – молодой балкарец сердито выглянул из-за спины Канболета. – Из-за моей головы пусть твоя не болит!

– У-о-о! Он здесь? Тогда, дружочек Куанч, если твоя голова в порядке, отгадай загадку: что такое четыре головы, два хвоста, семь ушей и семь глаз?

Куанч мучительно задумался и даже глаза прижмурил от напряжения, потом расхохотался и долго не мог выдавить из себя ни слова.

– Да это… да это… – он показал рукой на абрека и все не мог никак уняться,

– это одноглазый Нартшу и одноухий Жарыча верхом на… на ло…шадях!

Канболет и Нартшу тоже посмеялись от души и единодушно сошлись в том мнении, что без такой головы, как у Куанча, им не обойтись.

Подошел с двумя оседланными конями бывший Жихарь, а ныне Жарыча, и, узнав причину всеобщего веселья, с удовольствием похохотал вместе с остальными.

Из стоявшего в отдалении шатра вышел Кубати, и теперь вся пятерка преследователей была в сборе.

– Получил напутствие? – спросил Канболет воспитанника.

Кубати чуть грустновато улыбнулся:

– Получил. Просил он еще тебе передать, чтоб Вшиголового мы обязательно доставили живым.

– Но ведь об этом он уже говорил мне, – Тузаров пожал плечами. – Хорошо. Не будем медлить. Твой Фица оседлан?

– Да. – Кубати негромко свистнул, и вороной красавец отделился от небольшого табуна, пасущегося на поляне, подбежал к парню и потянулся мордой к его лицу.

* * *

«Получил напутствие», – грустно размышлял, покачиваясь в седле, Кубати.

– Кивнул на прощанье – вот и все напутствие… Хотя он, отец, был, конечно, увлечен разговорами, которые касались опять религии…»

…Атласный халат кадия выпачкан в грязи и прожжен в двух-трех местах, зато на лице священника – выражение благоуспокоенности и сытой важности. Только что он напомнил присутствующим стих из Корана, где говорится о небе, поднятом над нами «без каких бы то ни было видимых опор», – уже одного этого вполне достаточно, чтоб отбросить всякие сомнения в могуществе аллаха! Тут уже возразить никто не мог: увидеть опоры еще никому не удавалось. Кадия слушали внимательно и понимающе покачивали головами. Что касается Адильджери, так у того просто дух захватывало и он млел от благоговения. Зато на Казанокова кадий посматривал не без опаски – ждал подвоха. И, разумеется, дождался.

– Если для аллаха все люди равны – ведь он оценивает человека лишь по его набожности и добродетели, – то почему же мы сплошь и рядом видим, как бедствует порою истинно правоверный мусульманин и благоденствует богач, погрязший в пороках и неверии? – спросил Джабаги.

Кадий снисходительно улыбнулся:

– В священной книге сказано, что аллах «то полными руками дает пропитание, кому пожелает, то отпускает его в Известной мере».

– А почему в той же книге сказано, что аллах распределил средства к пропитанию так, «чтобы их одинаково хватало на всех просящих»?

Кадий сердито засопел и пустился в длинные рассуждения, не проясняющие суть дела, а наоборот – уводящие все дальше, в непроглядный мрак «священной черноты Корана». Под конец, когда он запутал всех, да и запутался сам, в шатре воцарилось тягостное молчание.

Ах, как хотелось Кубати тоже сказать свое слово! Но он тут был самый младший…

Потом кто-то спросил, верно ли, что все религии, от одного бота?

Кадий, брызжа слюной, зашипел что-то нечленораздельное и гневно замахал руками.

Тогда один из самых старших начал умиротворяющую речь, несколько наивным образом превознося мусульманство и в то же время пытаясь, на всякий случай, не обидеть и главную соперницу ислама – христианскую религию:

– От некоторых просвещенных людей я слышал вот какое суждение, показавшееся мне вполне правомерным и… правоверным. Всякая вера и в самом деде идет от единого бога. Все пророки тоже были от бога и передавали людям его заповеди. Сперва был послан Мусса [182], дабы просветить умы еврейского народа и подготовить своим законом приход Иссы. В назначенное время Исса [183] явился. Однако его чистое, возвышенное учение, по причине строгих правил, оказалось неудобоисполнимым для слабого человеческого рода, который продолжал грешить, нарушая трудные правила. Попробуйте заставить горбатого калеку сражаться в конной стычке или кривоглазого стрелять в цель из ружья! И вот аллах в благости своей посылает пророка Магомета смягчить закон Иссы, определив, что тот, кто не станет следовать этому последнему учению, не превышающему человеческих сил, будет осужден на муки вечные. Клянусь тонкими бабками моего коня, это похоже на истину!

О том, что собирался ответить возмущенный донельзя кадий и что хотел сказать откровенно ухмыляющийся Казаноков, Кубати уже не узнал. Как раз в это время отец, с рассеянным видом кивнув ему на прощанье, отпустил сына в дорогу. Выходя из шатра, Хатажуков-младший ловил на себе задумчиво-завистливые взгляды присутствующих, и только Джабаги дружески хлопнул его ладонью по плечу.

* * *