- Уходи, мальчик, ты совершаешь ошибку. - Герцог неотрывно смотрел на него из-под полуопущенных ресниц.

  - Я люблю вас, - тихо сказал Асторе, наклонился и несмело поцеловал Чезаре в губы. Тот не сделал никаких ответных движений, но я видел, как отозвалось его тело.

  - Я не имею права на твою любовь, - проговорил Чезаре.

  - Прошу вас, позвольте мне доказать вам... - Руки Асторе гладили плечи и грудь герцога, спускаясь все ниже, и я понял, что просто обязан что-то сделать, чтобы прекратить все это.

  Я подошел к входу в шатер и потоптался, нарочно шурша травой и производя как можно больше шума, а затем крикнул:

  - Ваше сиятельство, вы позволите мне войти?

  - Разумеется, заходи.

  Войдя в шатер, я увидел растерянное лицо Асторе и насмешливый взгляд герцога Валентино. Мой брат в ужасе смотрел на меня, и его встопорщенные штаны красноречивее любых улик доказывали его вину.

  - Асторе, уже поздно, - сдерживая ярость, сказал я, остановившись на пороге. - Идем, его сиятельству нужно отдохнуть.

  Чезаре неотрывно смотрел на меня, его губы изогнулись в тонкой усмешке.

  - Я не устал, Оттавиано. Иди сюда, присядь. Может быть, хочешь вина?

  - У меня нет времени на...

  - Ты слышал, что я сказал? Подойди сюда. - Он указал на кресло напротив себя, и я, повинуясь его приказанию, подошел и уселся, напряженно сжав кулаки.

  - Я только что говорил Асторе, что намерен вернуться в Рим, - сказал герцог, взяв со стола лист пергамента с обломками восковой печати. - Мой святейший отец пишет, что обеспокоен вестями из Романьи, и просит меня немедленно возвращаться. Ему кажется, что демонстрация Флоренции нашей военной мощи лишит нас влиятельных союзников.

  - Вы говорите о Франции? - вырвалось у меня. Чезаре улыбнулся.

  - Ты проницателен. Отец всегда боялся моих командиров, а Вителли он и вовсе считает помешанным убийцей. Что скажешь, Оттавиано?

  - Вы должны выполнить волю его святейшества.

  Чезаре медленно кивнул, снова положил письмо на стол и, обняв Асторе за талию, властно притянул его к себе.

  - Асторе сказал, что вы будете счастливы сопровождать меня по возвращении в Рим. - Его рука опустилась ниже и накрыла пах моего брата. Тот прерывисто вздохнул и умоляюще посмотрел на меня.

  - Прекратите, - резко сказал я, чувствуя странную смесь злости, ревности и желания.

  - Я ничего не делаю против его воли. - Герцог ласково взглянул на Асторе, ощупывая его возбужденный член через ткань штанов. - Пока тебя не было, он сам просил меня уделить ему немного внимания...

  - Вы лжете! - выдохнул я. - Асторе, неужели ты не видишь, что этот человек - настоящее чудовище? Пойдем отсюда.

  Он не хотел уходить; его тело трепетало от ласк Чезаре, и я видел, что он готов броситься в объятия герцога, отдаваясь его бесстыдным рукам и губам. Лаская моего брата, Чезаре смотрел на меня, буквально раздевая глазами, и это вселяло в мою душу окончательное смятение. Его взгляд, полный похоти, скользил по моему телу, обещая недозволенную страсть, боль утонченного наслаждения и сладость греха. Схватив Асторе за руку, я попятился, увлекая брата за собой, и выскочил из шатра, задыхаясь от возбуждения.

  Асторе, беззвучно рыдая, прижался к моей груди.

  - Зачем тебе это понадобилось? - с упреком спросил я, набросив на его плечи плащ.

  - Я люблю его, - прошептал он сквозь слезы. - Люблю...

  - Он намного старше тебя, - начал я. - Он жесток, распутен, пресыщен удовольствиями, он не знает жалости и не умеет любить...

  - Наверное, ты прав. Но я хочу быть с ним...

  - Идем.

  В темноте палатки я уложил его на расстеленный на земле плащ и лег рядом, обнимая, чтобы немного успокоить. Он все еще плакал, бессильно закрывая ладонями лицо.

  - Ты его любишь, - мрачно сказал я. - А меня? Продолжаешь ли ты еще любить меня, Асторе?

  - Оттавиано, как ты можешь спрашивать? Всей душой, всем сердцем. У меня нет никого дороже тебя. А Чезаре... Понимаешь, к нему я чувствую нечто другое. Я... иногда я представляю себе, как он занимается любовью. Сегодня я оказался с ним наедине - и не смог устоять.

  - То есть, ты сам все это начал? - потрясенно спросил я.

  - Я просто погладил его по руке, а потом... - Он вздохнул и закрыл глаза. - В общем, он не противился, и я осмелел.

  - Проклятье, Асторе!

  - Прости.

  - Ты что, не понимаешь, что это могло зайти слишком далеко?

  Он долго молчал, потом притянул меня к себе за шею и легко поцеловал в губы. Его правая рука стала гладить мою грудь.

  - Оттавиано, мой дорогой, успокой меня... Со мной такое впервые.

  - Ты разрываешь мне сердце, Асторе.

  Я целовал его мокрое от слез лицо, а потом любил его в темноте, слушая его тихие стоны и жаркий шепот благодарности, когда его голова утомленно склонилась мне на грудь. Разве мог я оставить его, разве мог позволить дьяволу отнять у меня эту нежную душу, это чистое сердце, не ведающее лжи и ненависти? Кто из нас смог бы перенести это?

  С кем бы ты ни был, куда бы ни пошел, подумал я, мы будем вместе. Я обещал тебе, мой ангел. Наша судьба едина до конца, и вместе мы останемся в вечности. Может быть, нас похоронят под одним камнем...

  Чезаре не был слишком-то послушным сыном. Несмотря на распоряжения папы, он вторгся в Тоскану и дошел до Флоренции, остановив армию в пределах видимости с городских стен. Его прибытие наделало, судя по донесениям, немало переполоха. Городской совет заседал целую неделю, но герцог Валентино не торопился, памятуя о союзниках Рима, которых не следовало раздражать открытыми военными действиями. Ему хотелось лишь немного напугать зарвавшихся купцов, показав им свою силу. В своих посланиях Синьории он уверял советников в своих добрых намерениях и неизменно дружеском расположении, однако сетовал на беспричинное недоверие флорентинцев к нему и на несправедливость некоторых действий в отношении его друзей. Он выражал также надежду, что союз между Римом и Флоренцией послужит укреплению Италии и скорейшему падению противников Святой Церкви, и смиренно просил флорентинцев принять его на службу. Похоже было, что тигр забавлялся, мурлыча и временами выпуская когти, тогда как Флоренция дрожала от страха за свою участь, хорошо сознавая скрытую за спокойным тоном посланий угрозу. Орсини и Вителли каждый день заводили разговор о немедленной атаке, но Чезаре Борджиа невозможно было уговорить, если он того не желал. Ему доставляли удовольствие смятение, царившее в городе, с одной стороны, и плохо сдерживаемая ненависть к флорентинцам его друзей - с другой. Почти две недели Синьория тянула время, а затем герцог в сопровождении свиты отправился в город для подписания мирного договора.

  Он вернулся в отличном расположении духа, привезя с собой обещание содействия Флоренции во всех своих предприятиях. По его словам, сделка оказалась более чем выгодной для него и грабительской для Республики. Тем не менее, через пару дней выяснилось, что договор состоялся лишь на бумаге: Чезаре не получил обещанного выкупа, а когда он потребовал предоставить ему артиллерию, советники ответили, что все пушки в городе давно переплавили на бронзу для статуй. Я никогда прежде не видел его в такой ярости. Бледный, с горящими глазами, он сжимал побелевшими от напряжения пальцами подлокотники кресла, и хотя тон его был спокоен, я знал, что обман Синьории он не забудет.

  Вителли снова посоветовал ему напасть на город, чтобы преподать новым союзникам хороший урок, но Чезаре холодно заметил, что ни одно из условий договора не было нарушено, а затем отправил Вителли за пушками в Пизу. Честно говоря, я был рад избавиться хоть на время от этого кровожадного неистового солдафона, и одобрял решение герцога.

  Армия снова выступила в путь и двинулась к Пьомбино, чтобы завершить завоевание земель Романьи. Для нас с Асторе вновь началась походная жизнь. Мы привыкли ночевать в палатке, и я каждый раз спрашивал себя, не был ли я слишком жесток, не позволяя Асторе часто видеться с герцогом Валентино. Может быть, в этом было больше эгоизма и опасения за себя самого, чем любви к брату, ведь я понимал, что Чезаре не оставит меня в покое, пока не добьется своего, а Асторе мог стать лишь невинной жертвой, не очень осознавая собственную роль во всем этом.