- Я люблю тебя, Асторе.

  - Да, я знаю, и тебе не нужно это доказывать.

  Я обнял его, и мы почти тотчас же уснули, утомленные событиями дня.

  Короткие зимние дни мы проводили в основном за чтением и занятиями в тренировочной комнате под руководством Микеле, время от времени выбираясь в город, чтобы посмотреть, как идет починка укреплений, или узнать новости в Совете. Солдаты Валентино не прекращали изматывать город мелкими стычками и время от времени совершали вылазки, надеясь прорваться в осажденный город. Я ни на минуту не забывал об опасности, и лучники днем и ночью караулили на стенах. Кроме того, все артиллерийские орудия были постоянно в боевой готовности, так что попытки врагов взять город были обречены на неудачу. Работы по ремонту разрушенной части стены следовало завершить до наступления весны, и горожане до наступления темноты работали под прикрытием лучников и пушек. Мы могли успешно держать блокаду до подхода основных сил Борджиа; продовольствия в городе хватило бы до лета, а людей я старался беречь, не позволяя им покидать город.

  Несмотря на все хлопоты, мы находили время для удовольствий. Анжела и Катарина иногда приходили в замок, и мы сами впускали их, не желая доверять свои тайны прислуге. Обыкновенно я занимался с ними любовью, а Асторе, забравшись в кресло, смотрел на нас. Отчего-то он никогда не ревновал меня к девушкам, скорее всего потому, что сам нашел для меня Катарину, а Анжела ему действительно нравилась. Я был осторожен, сознавая, что ни одна из них не должна забеременеть от меня. Когда я оставлял их, они ласкали друг дружку, пока не доходили до конца. Это были странные игры, представления, предназначенные для единственного зрителя - Асторе. Я всегда чувствовал, как он смотрит на меня, и когда я неистово всаживал свой член в лоно девушки, то представлял себе, что занимаюсь любовью с ним. Это буквально лишало меня разума, я изливался, шепча его имя и глядя через плечо в его широко распахнутые глаза... Катарина и Анжела никогда не оставались в замке на ночь; Асторе неизменно просил их уйти, а после, бросаясь в мои объятия, принимался ласкать меня, и я отвечал ему столь же горячо и трепетно. Мы занимались любовью, и моя страсть к нему была ненасытна. Я хотел большего, чем мы могли себе позволить, но даже в любовном пылу сознавал, что никогда не посмею претендовать на это.

  Несмотря на тревогу, холод и опасности, мы были счастливы. У нас было главное - молодость и любовь, и мы намерены были сохранить их как можно дольше. Асторе смеялся по поводу своей несостоявшейся женитьбы и гадал, стала ли бы теперь его мать хлопотать, чтобы породниться с опальным родом. Я отпускал непристойные шуточки о том, как герцогиня Сфорца Риарио развлекается в Риме с папой Александром и его семейством, а Асторе говорил, что Чезаре Борджиа заслуживает благодарности хотя бы за то, что избавил его от необходимости жениться.

  Дни летели быстрой чередой, приближая весну. Пару раз в течение зимы гвардейцы Валентино пытались взять город приступом: однажды им все-таки удалось взобраться на стену по веревочным лестницам, но стражники забросали их сверху факелами и камнями, а орудия с соседней башни почти вслепую дали залп, оказавшийся неожиданно удачным, угодив в самую гущу наступавших врагов. Кое-кто из врагов ухитрился пробраться в город, но разъяренные солдаты Фаэнцы схватили их и казнили на месте, и я не стал особо возражать: в конце концов, они сами готовили нам ту же участь.

  В конце февраля прибывший из Болоньи гонец доставил еще одно письмо Джованни Бентиволио. Мы сидели в зале Совета, и Асторе, едва взглянув на посланника, помрачнел.

  - Похоже, для нас снова плохие новости, - тихо сказал он - и угадал.

  Старый властитель Болоньи долго и путано выражал нам свое искреннее сочувствие, сожалея о жестокой судьбе, выпавшей на нашу долю, а затем мягко перевел разговор на собственное положение. Он писал между прочим, что папа не ограничился угрозой отлучения, а подговорил французского короля отступиться от поддержки Джованни Бентиволио, как мятежника и врага церкви. Король Людовик, не желавший раздоров, также написал болонскому герцогу укоризненное письмо с просьбой подчиниться требованиям папы. Многословно сетуя на свою горькую участь в случае неподчинения давлению папы и короля, дед Асторе довершил печальную цепь своих несчастий известием о том, что явившийся к нему посланец герцога Валентино потребовал сдать в подчинение Чезаре Борджиа часть собственных владений Бентиволио. Разумеется, это было уж слишком, и Джованни, осторожно пообещав герцогу Чезаре содействие в его военной кампании, ограничился распоряжением вернуть из Фаэнцы в Болонью отряды пехотинцев, которые пригодятся ему самому.

  Это был удар.

  Асторе сидел не шевелясь и почти не дыша. Его глаза метали молнии, но губы оставались крепко сжатыми. Бледный как полотно, он смотрел на посланника, словно не веря услышанному.

  - Какие будут приказания, ваше сиятельство? - спросил Браччано среди общего гробового молчания, и тогда мой брат улыбнулся медленной, страшной улыбкой.

  - Синьор кастеллан, - проговорил он, не глядя на меня, - соберите болонских гвардейцев и зачитайте им письмо герцога Бентиволио.

  - Но... - начал было я.

  - Выполняйте. Я не стану повторять свой приказ дважды.

  Я готов был упасть перед ним на колени, умоляя одуматься. Что означало нарушить распоряжения старого лицемера, если под угрозой было существование целого города? Он молчал, по-прежнему не удостаивая меня взглядом, и я испугался, что он сошел с ума. Мне вдруг захотелось схватить его и трясти, ударить его, чтобы он пришел в себя и приказал схватить посланника и бросить в темницу, а письмо сжечь, сделав вид, что оно вообще никогда не было доставлено в Фаэнцу. Советники ждали, видимо, не веря собственным ушам, а Асторе тем временем, поднявшись с места, направился к выходу из залы.

  Я обвел глазами застывших людей, ждавших теперь моего окончательного решения, - и, сделав знак посланнику герцога Джованни следовать за собой, отправился выполнять распоряжение моего брата.

  Наутро следующего дня отряды болонских гвардейцев должны были покинуть город. Солдаты выслушали послание герцога Бентиволио без особого энтузиазма, но вынуждены были подчиниться. Среди них было немало честных людей, понимавших, что ждет Фаэнцу без их помощи, - вот только изменить что-либо было уже невозможно. Они отправились собирать свои вещи и оружие, а я пошел в замок, чтобы найти Асторе.

  Я разыскал его в западной башне, в круглой пустой комнате на самом верху, служившей когда-то караулкой. Обнимая себя за плечи, он стоял у окна и неотрывно смотрел на кроваво-алый закат. Холодное небо пылало, и круглый глаз солнца скатывался к горизонту, окрашивая все вокруг в цвета крови и золота.

  - Асторе...

  Он повернулся ко мне, - мужественный, честный, беззащитный и одинокий, и мое сердце сжалось. Он все знал и хорошо понимал, что будет с Фаэнцой.

  - Я не мог пойти на вероломство, - сказал он. В его голосе не было ни оправданий, ни жалобы. - Когда нам была нужна помощь, дед оказался единственным, кто ее предоставил, а теперь и ему самому приходится несладко.

  - Мы починили стены, - сказал я, пытаясь подбодрить его. - И даже сумели укрепить их против прежнего, да еще и достроили башню. Теперь мы знаем, где попытается атаковать Валентино, и готовы ко всему.

  - Ты хочешь сказать, что мы все еще будем драться? - улыбнулся он. Заходящее солнце путалось в его кудрях, делая его похожим на печального ангела в золотисто-огненном венце.

  - До последнего вздоха, - кивнул я, подходя к нему и обнимая за плечи. - За тебя, Асторе, за Фаэнцу, за свободу.

  Он прижался ко мне, и я заметил, что он плачет.

  - Все хорошо, - прошептал я, целуя его. - Все будет хорошо...

  Кажется, никто из нас с самого начала не верил в это.