В результате такой политики, в нашей части из 700 солдат, призванных для прохождения срочной службы, только что вышедших из тюрьмы было 120 человек.

Кстати, а среди офицеров, служащих в Заполярье в то время, было много евреев. Куда же еще их посылать? Ведь я со своим «красным» дипломом попал в заполярный Таймыр, а мог уехать только в еще более отдаленные места.

Бывшие зэки обусловили большую преступность среди солдат нашей части. За год к нам в часть не менее 47 раз приезжал трибунал, чтобы судить преступников и отправлять их обратно на зону.

Но даже тот, кто оставался на свободе,  продолжал жить по законам зоны. Поэтому у солдат нашей части законы и поведение было такое же, как у заключенных, отбывающих наказание. Однажды мне непосредственно пришлось столкнуться с воровскими законами.

Дело было зимой, царила полярная ночь. Нашу санчасть занесло снегом до самой крыши, поэтому в сугробе был прорыт узкий проход. И вот там, в сугробе, ко мне подошел один солдат и шепнул, что меня проиграли в карты. То есть, тот, кто проигрался в карты, должен был убить того, на которого было поставлено, то есть - меня. Проигравший обязательно  должен был меня убить, иначе убьют его самого.

У зэков это очень серьезно.

Как-то в поселке Хатанга в магазине стояла очередь. В магазин вошел парень и стал отсчитывать в очереди десятого человека. Десятой оказалась девочка лет десяти. Парень снова пересчитал –  десятой снова была  она. Тогда он ударил ее ножом и спокойно ушел. Потом его нашли, судили, дали расстрел, но он свой карточный долг отдал.

Поэтому, получив такое предупреждение, я целую неделю прятался и пару дней даже не ходил на работу. Вечерами, после приема больных, из санчасти меня провожали до дома. Но через некоторое время  мне передали, что опасность миновала.

Симулянты

Всегда среди солдат было много симулянтов.

Особенно много симулянтов было в строительных частях.  Особенно, после амнистии, выпустившей на свободу вчерашних уголовников.

Особенно летом, в Хатанге, когда в полярный день круглые сутки сияет солнце, но солдатам в это время надо день и ночь грузить камни для строительства аэродрома.

Камни добывали на карьере, в восьмидесяти километрах от нас, там, где начинались предгорья Урала.  Камни добывали зимой, для чего горы взрывали, а летом добытые  камни грузили на баржу, за использование которой воинская часть платила почасовую оплату.

Добытые  камни солдаты  грузили на баржу и на барже везли по реке Хатанге. Работали на погрузке камней они круглые сутки и. конечно же, среди солдат было много симулянтов, которые обращались ко мне для получения освобождения от тяжелой работы.

Чего там только не было, ведь  большинство симулянтов – это бывшие зеки.

Помню, как приходит ко мне один солдат, бывший зэк, и говорит, что плохо себя чувствует. Ставлю ему термометр – температура больше сорока. Тогда я прошу его поднять руки, и вижу, что подмышки у него натерты красным перцем.

Другой, сидя на гауптвахте,  изображал боль в животе и «от боли» бегал по камере и стукался головой об стенку. Этот  он, чтобы доказать, что не может больше терпеть боль в области печени, разрезал себе руку в предплечье. Он был весь в татуировках, в том числе на головке члена у него было выколото «нахал». Мы его уволили из армии, поставив диагноз «психопатия».

В Хатанге хватало случаев симуляции с целью быть отправленным из Арктики или добиться демобилизации.

Помню, как один солдат, стоя на посту с винтовкой, отстрелил себе три пальца на левой кисти. Он объяснял это тем, что держал винтовку за штык, поставил ее на землю и она выстрелила, прострелив ему пальцы на руке.

Дело было ночью, меня вызвали к раненому, которому  я обработал раны и остановил кровотечение. Вскоре после этого случая я уехал в отпуск, а через месяц приезжаю и узнаю, что пострадавший сидит на гауптвахте. Оказывается, что командование сумело доказать, что у солдата был самострел, за что его потом судили и дали срок. А цель у него была простая: попасть в госпиталь и уехать из Арктики.

Но, конечно, самый запоминающийся случай симуляции был у меня с солдатом Тереховым. Он добивался отправки в госпиталь якобы из-за болезни глаз, поскольку из госпиталя в Красноярске обратно в Арктику не отправляли.

Вот он приходил ко мне с воспаленными глазами и отекшими веками. Говорит, что стал натыкаться на кусты, на дома, падать в ямы:  «мол, не вижу». А когда он вез по сходням тачку с камнями на баржу, он вместе с тачкой и камнями упал в воду.

Мое лечение ему не помогало, и я решил отправить его в госпиталь.

Но тут подошло время моего отпуска, а когда я приехал, то наш особист, с которым мы вместе обедали в столовой, спросил, что я собираюсь делать с Тереховым?  Я ответил, что буду оформлять его в госпиталь. Он сказал: «Давай посмотрим его глаза» и приказал привезти Терехова из гауптвахты, куда посадил его в мое отсутствие.

Терехова привели, я  посмотрел его глаза - они были совершенно нормальные.

Особист говорит мне: «Эх, доктор! Тебе еще двадцать лет учиться надо!».

Оказывается, что его сексоты сказали, что Терехов в глаза каждый день кладет черное хозяйственное мыло. Особист приказал посадить его на гауптвахту и не давать мыла. Вот так Терехов выздоровел, а я был посрамлен.

Кстати, этот Терехов, который так добивался, чтобы его отправили из Арктики, уже будучи уволенным из армии никуда не уехал, а остался и работал в порту. Неисповедимы пути Господни!

Немка Вера

В то время, когда мы жили в Хатанге, то там жили и немцы, высланные во время войны из Поволжья. Причем высланных мужчин советская власть отправила в Сибирь, а женщин и детей – на Север. Сталинская национальная политика!

Немки были приписаны к рыбзаводу, на котором работали, а жили они в бараке вместе со своими  детьми. Некоторые из детей родились уже на Севере от других мужчин, не от немцев. Дорожку в этот барак протоптали и солдаты, и летчики, и моряки. В Хатанге стоял небольшой отряд полярной авиации и жили моряки – речники, работающие в Хатангском арктическом порту.

Одна девочка, немка по национальности, работала у нас дома, нянчила нашего ребенка. Самой ей было лет пятнадцать, она была красивой и звали ее Вера, а по-немецки – Берта. Она приходила из поселка в наш военный городок, а  это два километра непростой дороги, тем более, что зимой часто бывала пурга. Инна уходила на работу, я уходил на службу, а Вера оставалась дома  с ребенком, топила печку, иногда мыла пол.

Однажды мы зимой улетели всей семьей в отпуск  в Ленинград.  А главная ценность на севере зимой – это ящики с картошкой, которые стояли у нас под кроватью в квартире. Картофель на север привозили вместе со всеми грузами пароходами в августе-сентябре через Ледовитый океан, по северному морскому пути.  Если осенью не заготовить картофель, то всю зиму будешь есть только сушеный. Вот все и брали по три ящика и держали в единственной комнате под кроватью. Но мало было картофель купить, его еще надо было сберечь. А для этого в доме надо было постоянно топить печку, чтобы картошка не замерзла.

Поэтому мы, отправившись в родной Питер, оставили Веру в доме топить печь.

Уезжая, мы рассчитывали на ее девичью скромность, но, оказывается, напрасно. В соседнем доме жил наш главный инженер, майор с дочкой, ученицей 9 класса. Причем жил он один, без жены. Так вот эта девятиклассница подбила Веру использовать нашу квартиру для встреч с парнями.

Парнями оказались солдаты, которые липли к ним как мухи на мед. Но один из них влюбился в Веру по-настоящему и везде ее караулил. Я даже помню его фамилию: Тильдыкин. Словом, встречалась Вера в нашей квартире и Тильдыкиным, а когда мы приехали, то пятнадцатилетняя Вера оказалась беременной.