Необходимо, пожалуй, добавить, что я до сих пор не получил от профессора Ротблата ответ, конечно, если не считать ответом тот факт, что в конце 1987 г. мне без объяснений перестали посылать бюллетень Пагуошского движения, который я регулярно получал с 1975 г.
Чувствуется, что ответа от профессора Ротблата мне не дождаться (я пишу эти строки в ноябре 1990 г.). Поэтому я решил предать гласности эту постыдную историю в моих воспоминаниях об Андрее Сахарове, где ей, собственно, и полагается находиться.
Сообщение о присуждении академику Сахарову Нобелевской премии мира застало меня в Копенгагене, на пути из Киото. По всей вероятности, я был одним из первых, кто позвонил ему в тот день, потому что у Андрея Дмитриевича был ряд вопросов о Нобелевской премии, а также о месте, где она будет торжественно вручаться.
Вскоре после этого я получил письмо из Осло, где ежегодно, 10-го декабря, торжественно вручается Нобелевская премия мира. Меня приглашали принять участие в торжестве, причем в качестве одного из немногих личных гостей Андрея Дмитриевича.
В Осло я уезжал с напряженным чувством ожидания, удастся ли, наконец, Сахарову получить разрешение на приезд и лично участвовать в церемонии. К сожалению, этого не произошло. За всю историю существования Нобелевской премии мира это был второй случай, когда лауреат не смог лично принять ее из рук норвежского короля. В 1935 г. Гитлер воспрепятствовал приехать в Осло известному немецкому пацифисту Карлу фон Осецкому, находившемуся в то время в концентрационном лагере. Отказав Сахарову в выдаче заграничного паспорта, Брежнев сам поместил себя в эту нелестную компанию.
В Осло я познакомился с женой Андрея Дмитриевича, Еленой Боннэр, приехавшей из Италии, где она находилась в то время на лечении. На торжественной церемонии она прочла нобелевскую речь своего мужа. Сахаров говорил в ней о своих опасениях и надеждах и призывал мир не быть равнодушным и не забывать о судьбах десятков борцов за права человека, находящихся в тюремном заключении в СССР.
Присуждение Сахарову Нобелевской премии мира было признанием его идеалов гуманизма, его борьбы за права человека и гражданскую свободу, его смелости и альтруизма.
«Чем мы могли бы вам больше всего помочь?» — спросил Сахарова один из иностранных ученых. «Тем, что поможете моим друзьям», — таков был его ответ.
Вспоминается, как я ночью, после перелета Елены Георгиевны из Осло через Париж в Москву, звонил Сахарову, чтобы узнать, как она долетела, и не было ли трудностей в таможне. Через некоторое время я получил от Сахарова письмо:
Дорогой Франтишек!
Я пишу наспех, пользуясь оказией. Я очень благодарен Вам за ту помощь и поддержку, которые Вы оказывали нам сначала заочно, а потом (моей жене во время такого трудного и напряженного пребывания на Западе) — очно. Она мне часто о Вас рассказывала,— всегда с чувством благодарности и в самом лестном смысле. Очень бы хотелось встретиться лично — ведь иначе ничего нельзя обсудить с должным взаимопониманием и серьезностью — и по причине личной симпатии.
О наших делах Вы, вероятно, знаете из прессы. Сейчас нас всех беспокоит положение Сережи Ковалева. Три месяца от него нет писем никому, даже жене. Он давно в ШИЗО (штрафной изолятор), а теперь, очевидно, в лагерной тюрьме (ПКТ). Видимо, за него взялись, как за никого, такую ненависть он вызывает. Тем более необходимо непрерывное внимание к нему в мировой прессе, в международных организациях и комитетах. Если Вы могли бы способствовать изменению такого положения, было бы очень хорошо. Все фактические сведения о Ковалеве, о его процессе и деятельности есть у Чалидзе и в изданиях «Хроника Пресс».
Андрюша Твердохлебов в ссылке так далеко, как почти никто до него. Его адрес: СССР, Якутская АССР, Ленинский район, поселок Нюрбачан, Твердохлебову Андрею Николаевичу.
В этот конверт я вкладываю короткую записку для Кригеля. Вероятно, для Вас окажется возможным переслать ее по адресу, заранее спасибо.
От моей жены — самые лучшие пожелания и приветы.
11.04.1976 г.
Р. S. Сегодня у нас была пресс-конференция в связи с попыткой КГБ привлечь моего зятя, Ефрема Янкелевича, к уголовной ответственности по ложному обвинению в мифической автоаварии. Материалы пресс-конференции можно получить через Иржи Пеликана у Ирины Альберти.
Я думаю, что шум в прессе по этому делу действительно необходим. Преследования моего зятя идут давно и принимают все более реальный и опасный характер. Как я заявил на пресс-конференции, они преследуют троякую цель — против него лично, как средство давления на меня и против того общественного дела, в котором мы все участвуем. Если Вы сможете что-то сделать по этому поводу, я заранее буду Вам благодарен.
В числе многих поздравлений с присуждением Нобелевской премии одно пришло Сахарову из Праги. Отправителем был доктор Франтишек Кригель, чехословацкий врач и политик, который в августе 1968 г., в советском плену в Москве, единственный из чехословацких руководителей, отказался подписать московский диктат. Нобелевский комитет, в адрес которого Кригель отправил свое поздравление, прислал мне его копию, и мы с женой опубликовали его письмо в «Континенте» (1976, № 7).
Прага, 12 октября 1975 г.
Секретарю Комитета
по Нобелевским премиям мира
Осло
Дорогой сэр,
ввиду того, что адрес профессора Сахарова в Москве мне неизвестен, я прошу Вас не отказать в любезности и передать профессору Сахарову следующее послание:
Дорогой Андрей Дмитриевич,
примите, пожалуйста, мои самые сердечные поздравления с высоко заслуженной Нобелевской премией мира. Вы вели и продолжаете вести длительную и бесстрашную борьбу за политические и основные права и свободы человека.
Я желаю Вам сил и доброго здоровья для продолжения Вашей борьбы за права человека и справедливость.
Сахаров ответил Кригелю через меня:
Дорогой Кригель,
я прочитал в седьмом номере «Континента» Ваше письмо ко мне. Другими, более прямыми, способами оно не дошло. Я очень благодарен за выраженные в письме теплые чувства и за поздравление с Премией Мира. Мне особенно приятно было получить это письмо из страны, которая своей «пражской весной» и героическим августом так много значит для нас всех.
С глубоким уважением, с пожеланиями счастья
11.04.1976
Советская печать реагировала на присуждение Сахарову Нобелевской премии мира почти истерически, сверх того, методом, за который не стыдно было бы и Геббельсу. Я пишу эти строчки как раз в тот день, когда ту же самую премию получил Михаил Горбачев. С чувством грустного удовлетворения я сравниваю реакцию советской прессы тогда и сегодня. От советской прессы в середине 70-х гг. с трудом можно было ожидать чего-то другого. Более всего меня расстроило коллективное письмо 72 членов Академии наук СССР, осуждающее Андрея Сахарова. Я реагировал на него заметкой «Отсутствующие академики», которую я опубликовал в газете «Русская мысль» в декабре 1975 г. и в журнале «Нейчур»:
Коллективное письмо 72-х членов Академии наук СССР, осуждающих действия и позиции Андрея Сахарова («Известия», 26 октября 1975 г.), стоит проанализировать. Согласно энциклопедическому справочнику «Мир науки» (The World of Learning, 1974—75 edition) в советской академии — 236 действительных членов и 445 членов-корреспондентов, то есть, всего 671 человек. Это означает, что лишь около десяти процентов членов академии подписало антисахаровское заявление.