Летом 1988 г. мы встретились на конференции в Ленинграде, посвященной 100-летию со дня рождения замечательного физика, гидромеханика и метеоролога А. А. Фридмана. На этой конференции Сахаров выступил с крайне интересным научным докладом (по-видимому, последним в его жизни) и как-то очень по-детски радовался возможности говорить с физиками о физике. (К сожалению, одновременно с научной конференцией в Ленинграде проходило собрание Международного фонда за выживание и развитие человечества, в правление которого входил Андрей Дмитриевич, и он буквально разрывался, бегая с одних заседаний на другие. Когда я его спросил, что происходит на сессиях Международного фонда, он ответил: «Одни пустые разговоры, ничего серьезного», но тем не менее чувство долга не позволяло ему пропускать эти заседания.) Во время одного из перерывов между докладами на нашей конференции А. С. с чувством глубокой жалости и восхищения рассказал мне про свой разговор с С.Хокингом — крупным английским ученым, почти полностью парализованным в результате редкой тяжелой болезни. Хокинг мог лишь медленно составлять краткие фразы с помощью электронного прибора, прикосновением пальца выбирая отдельные слова из набора слов, пробегающих перед его глазами по экрану; тем не менее он сумел провести с Сахаровым содержательную научную беседу (которая, правда, заняла довольно много времени). Говоря о Фридмане, я заметил, что он сам будто бы воспринимал найденное им точное решение уравнений Эйнштейна общей теории относительности как чисто математическое упражнение (речь шла о знаменитом решении Фридмана, позже оказавшемся прекрасно согласующимся с данными наблюдений, до которых автор решения так и не дожил). В ответ Андрей сказал, что в это не верит: «Каждый физик, найдя новое красивое решение, сразу начинает искать, чему в природе это решение соответствует».

Несколько раз я встречался с Андреем на заседаниях основанного им дискуссионного клуба «Московская трибуна» и, увы, на похоронах. Весной 1988 г. он пришел на похороны моего брата, которого знал со школьных лет. В начале декабря 1989 г., незадолго до смерти, он присутствовал на похоронах А. М. Обухова — директора нашего Института физики атмосферы; этот факт заслуживает комментариев. Дело в том, что А. М. Обухов, ряд лет друживший с Андреем и его семьей домами, в 1973 г. подписал письмо сорока академиков, направленное против Сахарова и послужившее сигналом начала бешеной травли Андрея Дмитриевича во всех органах печати. После этого какое-то время наш директор, оправдывая свой поступок, охотно цитировал отвратительные высказывания о Сахарове некоторых высоких академических чинов, но вскоре замолк, а в разговорах со мной жалел Сахарова и по поводу своей подписи говорил, что «влип в неприятную историю» (его, оказывается, не было в первоначальном списке тех, кому надлежало подписать письмо, и в последний момент ему предложили поставить свою подпись взамен кого-то другого, кого не могли найти). Во время фридмановской конференции в Ленинграде, где я обычно садился рядом с А. С., если он присутствовал на заседании, Обухов несколько раз спрашивал меня о Сахарове, но, насколько я знаю, так к нему и не подошел; по-видимому, наш директор чувствовал себя неудобно из-за своей подписи. Сахаров же, когда я в одном из разговоров упомянул Обухова, тут же сказал: «Я понимаю, на него надавил Келдыш и он не смог отказаться; я на него не в обиде» (Сахаров, кажется, вообще никогда не был в обиде на тех, кто причинял зло лично ему). Поэтому я не удивился, увидев его на похоронах Обухова; позже я узнал, что дочери покойного он сказал: «Передай маме, что я обязательно напишу ей длинное письмо»; это обещание он выполнить уже не успел.

Через два дня после панихиды в нашем институте состоялись похороны давнего друга нашей семьи — замечательной женщины Софьи Васильевны Каллистратовой, адвоката, много лет защищавшего всех несправедливо преследуемых. Увидев там Андрея, я подошел к нему и сказал: «Как бы мне хотелось как-нибудь хоть полчаса пообщаться с тобой не на похоронах». Он очень серьезно ответил (он всегда говорил серьезно): «Знаешь, у меня совсем нет времени. Но ты обязательно звони». Может быть, под влиянием этого разговора после окончания отпевания С. В. Каллистратовой в церкви Сахаров подошел ко мне. «Нас с Люсей ждет машина, давай мы отвезем тебя домой», — предложил он. Я ответил, что не могу не поехать на кладбище. Мы пару минут поговорили, Андрей сказал, что первый раз присутствует на полном церковном отпевании и этот обряд ему нравится («как-то это по-человечески»), затем он вспомнил похороны моего брата, где сын брата вместе со своими друзьями читали над гробом еврейские молитвы. Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и теплым — вероятно, под впечатлением смерти Софьи Васильевны, которую он очень ценил и почитал. На прощанье мы расцеловались, а через неделю пришла ужасная весть — Сахарова не стало.

Франтишек Яноух

Нас сблизила пражская весна

^{Мои встречи, контакты и корреспонденция с Андреем Сахаровым. Авторизованный перевод с чешского, английского и шведского Ады Кольман.}

Осенью 1953 г. в «Правде» был опубликован список вновь избранных академиков. Среди прочих имен попалось мне на глаза одно совсем незнакомое: Сахаров Андрей Дмитриевич, 1921 г. рожд., специальность — теоретическая физика. В те времена я был уже (и добавляю — все еще) в состоянии следить за всеми важными работами в этой области, но фамилию Сахарова пока не встречал. А как можно было попасть тридцатидвухлетнему в число «бессмертных» — тогда их было всего около сотни — членов советской Академии наук? И без обязательного переходного этапа членкорства? В том же списке вновь избранных академиков находился и будущий нобелевский лауреат, автор десятков научных статей и известнейшей монографии, выдержавшей восемь изданий, 58-летний Игорь Тамм, до того «ходивший» в членах-корреспондентах 20 лет.

Загадочное избрание Андрея Сахарова долгое время не выходило у меня из головы. Когда же мне несколько позже пришлось, встретиться с академиком В. А. Фоком, которого я хорошо знал, то я прямо задал ему вопрос: «За какие работы был избран в академию Сахаров?»

— Этого я не могу вам сказать. Работы эти закрытые.

— Как же вы тогда могли его избрать? Я старался получить таким путем хоть какую-нибудь информацию.

Академик Фок начал мне пространно объяснять своим звонким голосом, каким обычно говорят люди глуховатые, как, происходят выборы в Академию наук, и как дело обстоит в случае, если кого-нибудь выбирают на основании закрытых работ. В, этом случае члены академии имеют право ознакомиться с этими работами в специальном помещении, под присмотром так называемого Первого отдела (КГБ), где запрещается делать хоть какие-либо заметки или выписки.

— Так вы, значит, читали сахаровские работы? — спросил я, его на всякий случай. Фок это подтвердил.

— Вы уверены, что он заслуживает быть избранным и что он не был выдвинут, например, по каким-либо политическим мотивам?

— Я голосовал за избрание Сахарова без колебаний, ответил Фок и улыбнулся мне сквозь свои черные очки с металлической оправой.

Снаружи шел мокрый снег, но в пуховом спальном мешке было уютно. В нашей палатке мы пили чай, отдыхали и дожидались лучшей погоды перед восхождением на один из памирски шеститысячников. Вместе со мной в палатке находился Игорь Ростиславович Шафаревич, известный математик и член-корреспондент АН СССР. О чем мы только не говорили: о литературе, политике, науке и, конечно, о самой академии. Шафаревич упомянул имя Сахарова. К тому времени я уже знал, что Сахарова, выбрали в академию за его работы в области термоядерных реакций, за его замечательную идею об удержании плазмы в «посудине», стенки которой образованы магнитным полем, единственным «материалом», способным выдержать температуру в десятки, миллионов градусов, необходимую для начала управляемой термоядерной реакции. Я также знал уже кое-что и о роли Сахарова в создании советской водородной бомбы. Шафаревич красочно и с симпатией рассказывал о его деятельности. От него же я узнал о скандале, происшедшем во время выборов в АН СССР в июне 1964 г., и до того рассердившем Хрущева, что он собирался даже закрыть или распустить академию. Перед избранием в академики биолога Нуждина А. Д. Сахаров взял слово и призвал «всех собравшихся голосовать против этого кандидата, который вместе с Лысенко несет ответственность за позорный и трагический период в развитии советской науки, к счастью, уже подходивший к концу». Президент, академик М. В. Келдыш, назвал выступление Сахарова бестактным, а выступивший затем Лысенко обвинил Сахарова в клевете. Однако при тайном голосовании академия огласилась с Сахаровым: «за» избрание Нуждина голосовало только 23 члена академии, тогда как «против» голосовало 114!