Он долго молчит после моей тирады. Я тоже молчу. Как-то неловко себя чувствую. Наверное, я всё-таки его обидела.
– Ладно, – наконец говорит он. – Я подарю тебе плюшевого зайца. Пожалеешь, что не помогла мне!
Шутка – это хорошо. Я с грустью киваю. Надеюсь, он правильно меня понял.
Кто-то стучит в дверь. Максим выходит, я иду следом за ним. На крыльце стоит пожилая женщина в цветастом платье и белой косыночке.
– Максимочка, здравствуй, – говорит она с улыбкой.
– Здравствуй, баба Нина.
– Там ваша Машка к моим козам прибилась. Я её попасла, привела, да в сарай закрыла.
– Ох, спасибо, она, зараза, сбежала сегодня.
– Ты бы не мучил животное, пускал её с моими. Кузьмич-то пас её, она и привыкла.
– А вы не могли бы её сами забирать, когда будете выгонять своих коз?
– Да чего там, могла, разве ж мне трудно.
– Так буду благодарен!
– Что там, Кузьмич, как он там?
– Ноет, домой хочет.
– Скажи, пусть отдыхает, пусть лечится, когда ещё такая возможность выпадет. А ты молодец, что отправил его. Сам бы он ни в жисть не собрался! Ну, приветы ему передавай!
– Хорошо, баба Нина, передам.
Макс оборачивается ко мне, я стою сзади в коридоре, затаив дыхание.
– Вернулась твоя беглянка, не переживай!
– Ух! Гора с плеч! – я радостно улыбаюсь. – Макс, я придумала! Ты должен доделать забор! У тебя такие красивые ворота, а забор никуда не годится. Вон, даже коза через дыру пролезла. Давай купим материал для забора.
– Что же, забор, значит, забор. Завтра займусь, а сейчас идём кормить ужином животных.
Пятница
Как никогда в этом доме просыпаюсь в пять часов, даже раньше будильника. Отключаю его на телефоне, чтобы не разбудить Максима, но он тоже открывает глаза.
– Спи, ещё рано, я сама соберусь.
– Вообще-то я всегда так просыпаюсь, только ты, соня, об этом даже не догадываешься.
– Точно. Когда я утром открываю глаза, тебя никогда нет рядом. Но зачем так рано вставать?
– Привычка. Я провожу тебя до маршрутки, – говорит он, натягивая одежду.
– Хорошо, – я ещё не выбралась из-под одеяла.
Даже не помню, когда мне доводилось ездить в маршрутном такси. Сижу недалеко от водителя, смотрю на дорогу, критически оцениваю своего почти коллегу. Понимаю, что мне было бы гораздо легче и спокойнее, если бы сама была за рулём. Пытаюсь отвлечься и вести себя как обычная пассажирка. Вон, человек двадцать набилось в обычную "газельку", и никто не переживает. Одна я трясусь, как ненормальная. Знаю, это болезнь почти всех водителей – или за рулём, или пешком.
Дорога прошла без происшествий, хотя психологически для меня тяжело. Слава Богу, обратно поеду на своей «волге».
Не успеваю приступить к работе, как звонит отец:
– Мне пришла эсэмэска, что ты появилась в сети. Сразу звоню. Ты как?
– Всё хорошо. Привет, папуль!
– Точно всё хорошо?
– Точно!
– Слушай, мы пробили автомобили, о которых ты говорила. Мне они очень не нравятся. Скажи, в какую историю ты попала?
– А что с автомобилями не так?
– Всё не так! Первый, «Тойота», принадлежит некоей Мельниковой Оксане Юрьевне, 1977 года рождения.
– И что тут странного?
– То, что нигде, ни в одной базе данных, мы не смогли ничего об этой Оксане узнать. Как будто нет этого человека, или сведения о нём засекречены.
– А что со вторым авто?
– Со вторым ещё хуже. Нет такого автомобиля вообще.
– Как это нет! Он есть, я не ошиблась ни в марке, ни в номерах.
– А вот так нет. По крайне мере, по базе данных ГИБДД, автомобиля «Ауди G-7» с такими номерами не существует.
– И что это значит?
– Одно из двух: либо сведения об этом авто тоже настолько секретные, что их нет в общем доступе, что маловероятно. Скорее всего, машина в угоне, а номера на ней какие-то левые. Лина, где ты столкнулась с этими машинами? Я беспокоюсь за тебя.
– Не переживай. Я увидела эти машины в деревне у Максима. Очень удивилась, подумала: что делают такие джипы в деревне? Решила полюбопытствовать. Ко мне они не имеют никакого отношения.
– Надеюсь, ты говоришь правду.
– Па! Всё хорошо! Не бери в голову! Спасибо. Извини, что заставила хлопотать понапрасну.
– Для тебя, всё что угодно. Когда дома будешь? Я уже скучаю.
– Скоро.
– Заезжай сегодня на обед.
– Я постараюсь, если время будет.
Мне совсем не стыдно, что вру отцу, кстати, не очень удачно. Не хочу, чтобы он волновался. К тому же, надеюсь, эти парни больше не будут беспокоить Максима, если, конечно, между ними были только финансовые вопросы.
Домой возвращаюсь с удовольствием на своей любимой «волге». Поездка не сравнится с утренней.
Во дворе вижу какие-то металлические конструкции, клетка красного кирпича, листы красного металлопрофиля. Это будущий забор. Думаю, будет красивый. А как же диван? Интересно, уже стоит?
Настроение прекрасное. Вбегаю в дом и… застываю на пороге. Макс сидит на кухне за столом с таким видом, что не надо быть психологом, чтобы понять: что-то случилось. Всё тело напряжено, руки сжаты в кулаки, так что побелели костяшки. Отсутствующим, остекленевшим взглядом он смотрит на свой телефон, лежащий в центре стола. Понятно, что принесло неприятную весть. Его боль ощутима, осязаема. Не хочу, чтобы он страдал, хочу вобрать в себя то, что он чувствует, хочу убить того, кто сделал с ним это, лишь бы ему стало легче.
Я подхожу к нему, касаюсь его окаменевших рук. Он смотрит на меня и, кажется, не узнаёт. Мне становится страшно:
– Максим, что случилось? С дедом что-то?
– С ним всё в порядке, – тихо отвечает он. – Погиб мой друг.
– Ох, мне так жаль!
– Мы вместе выросли в детском доме. Димке, как и мне, было всего тридцать восемь.
– Как это случилось?
– ДТП.
– Понятно.
Я обнимаю его голову. Не знаю, что сделать, чтобы боль отпустила. Он похож на каменную статую. Все мышцы напряжены. Я глажу его плечи, волосы, спину, чувствую наконец, что он расслабляется.
– У тебя здесь нет никаких успокоительных средств? Может, я съезжу в аптеку?
– Не нужно. Пройдёт. Хотя… вон в том шкафу лучшие успокоительные средства, давай что-нибудь.
Я открываю шкаф с запасами спиртного, обнаруженный мной ещё в первую ночь, достаю коньяк, ставлю перед ним вместе с рюмкой. Он выпивает.
– Ты будешь ужинать? – спрашиваю я.
– Не хочу. Я пойду спать. Хорошо?
– Иди, конечно.
Он уходит в спальню. Я убираю коньяк, ужинаю, хотя в горло ничего не лезет. Принимаю душ и тихонько крадусь в спальню, думаю, что он уже спит. Он сидит на краю постели, не раздеваясь. Я обнимаю его, он, как ребёнок, утыкается лицом в мою грудь.
– Люби меня, – слышу его тихий голос.
– Я люблю тебя, люблю, – не понимаю, в каком смысле расценивать его просьбу, но отвечаю, искренне подразумевая все смыслы.
С меня соскальзывает полотенце, в которое я завернулась после душа, я стягиваю с него одежду. Он безропотно повинуется мне. Я целую, пользуясь его пассивностью, везде. Каждую частичку любимого тела: лоб, глаза, губы, плечи, живот, изуродованную спину. Он не отталкивает меня. Я наслаждаюсь властью. Как же я хочу вылечить твою израненную душу! Но не знаю, как. Я могу только любить. И люблю, самозабвенно, отдавая всю себя.
– Ох, милый мой раненный мальчик, не отталкивай меня, и тогда всё будет хорошо, – шепчу я, зная, что он всё равно сделает вид, что не слышит.
Суббота
Просыпаюсь, как всегда, поздно, почти в десять, и, как всегда, одна. Выбираюсь из постели, бреду на кухню. В центре стола записка:
«Не стал будить. Пришлось уехать. Постараюсь вернуться после обеда. Привезут диван и кресла, они же заберут старую мебель. Проконтролируй. Всё оплачено. Макс».
Долго раздумывать над запиской не пришлось. На улице слышу шум грузовой машины. Выглядываю в окно. «Доставка мебели». Встречаю во дворе грузчиков. Они выносят старый диван и кресла, потом заносят новую мебель, устанавливают на места.