— А ты что?

— Согласился. Только сказал, чтобы с тобой. Правильно я решил, Лень?

— Вдвоем, конечно, лучше, — согласился Ленька. — А сможем?

— Боишься?

— И ничуть. С тобой, Олег, мне ничего не страшно, — чистосердечно признался Ленька. — Только еще надо и уметь.

— Сумеем! — уверенно заявил Олег. — У Ильи Васильевича за эти дни я многое узнал. Полная тетрадь разных важных записей. Так что, Лень, не журись! Но заранее скажу: главное у нас будет — дисциплина.

— Понятно. — Ленька с корнем вырвал кустик чебреца, сжал в кулаке, понюхал. — Знаешь что, Олег? Давай устроим Андрейке веселые проводы, проучим, чтобы в другой раз не сильно возносился.

— Это ты о чем? Драться?

— Слегка. Возьмем на кулаки. Хоть попугаем!

— Несерьезный, Лень, разговор, — рассудительно ответил Олег. — Если драться, так по-настоящему, а пугать его нечего. Только руки марать. Что такое на кулачки? Да я один могу пойти! Это он тебя так поцарапал?

— Угу…

— Ну, а ты? Дал сдачи?

— Немного. Дед Евсей помешал.

— Ну ничего, Лень! — решительно сказал Олег. — Нам дед Евсей не помешает. Мы ему подбавим, так что свое получит сполна. И за твои царапины, и за гибель Черныша. За все сразу!

В это время в степи, вблизи сакмана, мотоцикл отдыхал на подпорках, а Григорий, заложив руки за спину, прохаживался, хмурил брови и косился на Андрейку. Тот стоял, потупив глаза, и видел только ноги Григория, обутые в рыжие, побитые ботинки. Андрейка боялся поднять голову. Всякий раз, когда рыжие ботинки Григория приближались, он хотел посмотреть ему в глаза и что-то сказать, но не мог, не находил слов.

И вот ботинки остановились совсем близко, тяжелая ладонь придавила голову. Андрейка приподнял плечи и закрыл, как от боли, глаза.

— Стыдно, парень? Как я верил тебе, Андрей Чухнов!..

— Григорий Афанасьевич, — охрипшим голосом заговорил Андрейка, — скажите, какое мне будет наказание?

— Вот хожу и думаю. Да придумать не могу.

И опять рыжие ботинки шумно топтали траву. Грело солнце, день был без ветра. Над головой неумолчно пел жаворонок.

— Скажи, герой, зачем тебе понадобились волчата? — Григорий спрашивал издали, голос у него был грубый, строгий. — Решил получить деньги? Ну, что ж молчишь!

— Хотел радио купить.

— Ах, вот что! — Григорий подошел к Андрейке, и снова широкая ладонь легла на голову. — В сакмане радио не полагается. Что ты с ним будешь делать? За плечами приемник носить станешь? Вот тронемся всей отарой кочевать, будет там и радио, пожалуйста, пользуйся. А ведь ты этим своим поступком всю нашу слежку за зверем испортил. После этого волчица может бросить гнездо и уйти.

— Разве я знал? — буркнул Андрейка.

— Если не знаешь, спроси. А драку зачем учинил? Сам весь в синяках, ухо распорол. Эх ты, голова садовая! Сколько раз говорил тебе: держи себя в руках!

— Не смог, дядя Гриша. Больше ничего такого не будет… Честное слово, дядя Гриша!

— Посмотрим.

Рыжие ботинки отошли и минут пять не подходили. Когда снова они приблизились, Андрейка услышал приговор:

— Вот что, Андрей Чухнов. Мне хочется, чтобы ты вырос примерным человеком, и потому твое честное слово принимаю. Но от сакмана тебя отстраню… На десять суток.

— Как же, Григорий Афанасьевич! — вырвалось у Андрейки.

— А вот так. Будешь воду возить. Наука на будущее. Я побуду с овцами, а ты бери ярлыгу и иди на стойло. Там найдешь Олега Гребенкова и Леньку Завьялова. Передай им ярлыгу и все свое сакманское имущество. Понятно? Действуй!

Тело у Андрейки ослабло, во рту пересохло. Не поднимая головы, он с трудом оторвал ноги и пошел, как больной. Он ничего не видел. Слезы залили глаза, текли по щекам. Хорошо, что это случилось теперь, когда Андрейка отошел от Григория! Он шмыгал носом и шел, сам не зная куда.

С трудом добрался Андрейка до стойла. Тяжело опершись грудью на ярлыгу, он смотрел на Олега злыми глазами и молчал. Ленька ничего этого не видел. Он спал, растянувшись в курене. Ночь провел без сна и так выбился из сил, что засыпал стоя. Залезая в курень, он наказывал Олегу разбудить его, как только в степи покажется Андрейка.

— Мы его сразу схватим. Главное — отнять ярлыгу.

— Спи уж…

И вот Андрейка не в степи, а рядом стоял с ярлыгой, похожий на уставшего или больного странника. Может, разбудить Леньку и взять в кулаки этого паренька? Мысль эта мелькнула и сразу погасла. Погасла потому, что вид у Андрейки был болезненный, а в просохших от недавних слез глазах — полно невысказанного горя. Олег не стал будить Леньку.

Андрейка приблизился к Олегу и протянул ему ярлыгу:

— Бери. Григорий Афанасьевич приказал.

Олег принял чабанский посох и снова подумал о том, что вот бы тут поднять Леньку и смело пойти на Андрейку. Ярлыга теперь была в руках у Олега; Андрейка стоял, сутуля плечи и уронив на грудь голову. И опять Олег не стал будить Леньку, а протянул сакманщику руку и участливо спросил:

— Ты что как побитый?

— Нездоровится.

— Малярия?

— Голова болит…

— А-а… Ну, садись. Может, воды?

— Обойдусь.

Они сели в тени возле куреня. Андрейка вынул кисет, стал сворачивать цигарку.

— Кури, — сказал он и протянул кисет. — Самосад.

— Да ты что? — Олег рассмеялся. — Думаешь, и я такой безвольный?

Андрейка не ответил. Казалось, он и не слышал этих слов. Зажег спичку, раскурил цигарку и сказал:

— Еще Григорий Афанасьевич велел имущество передать. Оно небольшое. Перво-наперво — стойло. Изгородь вчера овцы малость повалили, надо поправить. Ну еще этот курень. С той стороны он немного протекает. Травой надо прикрыть. В курене есть полсть, на которой будете спать. Зараз, вижу, на ней Ленька растянулся. Есть там брезент для дождя. От ветра тоже хорошо защищает. Там же хранится бочоночек с питьевой водой, кружка. Вот и все. — Взглянул на Олега и болезненно усмехнулся. — Только не очень радуйся. Сакман я покидаю ненадолго. Через десять дней вернусь. Чтобы тут был полный порядок.

— Будет. Не тревожься.

— Просто предупреждаю. — Он поднялся, затоптал ногой окурок. — Ну, мне пора. Буду вам воду возить. Да, чуть было не забыл. — Андрейка отстегнул от пояса полбутылки с желто-красной жидкостью и бараний рог, в котором хранился белый порошок. — Это карболка и дуст. Пригодятся. Вообще сакман у меня чистый, недавно ветеринар проверял. У одной матки еще не зажил порез после стрижки. Следи. Может муха загрязнить. На правой лопатке, его видно. И еще у ярочки ухо болит. В эту ночь как-то расцарапала.

— У тебя тоже с ухом неблагополучно.

— Брось насмешки!

Андрейка отошел, остановился. Подошел и сказал:

— И еще тебе наказ — приглядывай за самыми малыми ягнятами. Их четверо. Двое недавно страдали желудками. Хвостики им надо подмывать. Сумеешь?

— Не беспокойся.

Андрейка вдруг вернулся, крепко пожал Олегу руку и быстро зашагал в степь.

Глава XXIX

О Марфутке

Виной всему была красная рубашка. Когда Ленька встретился с Андрейкой и подмял его под себя, она расползлась на спине. Тогда Марфутка сказала: «Ее можно зашить». Весь день Ленька ходил в одних трусиках, Перед вечером Марфутка принесла ужин, и в кошелке у нее лежала другая Ленькина рубашка, та, серенькая, с отложным воротником, которую он взял для смены.

Разорванную, похожую на флаг рубашку Марфутка свернула и тайком положила в кошелку. Хотела, чтобы Ленька не заметил. Но он такой глазастый, что от него ничего не укроешь; заметил и промолчал. А когда Марфутка собралась уходить, Ленька кивнул на кошелку:

— Зачем взяла?

— Будто и не знаешь? Хочу отремонтировать.

— Сумеешь?

— Еще как!

Марфутка когда-то умела мастерить куклам платьица, а вот иметь дело с рубашкой, да еще так сильно разорванной, ей не доводилось. Но разве она могла сознаться в этом Леньке? Если не сумеет, попросит мать, а знать об этом Ленька не будет.