Мы сидели на лавочке в районе больницы и разглядывали проходящих баб, когда он спросил:
– А ты не хочешь поесть чего-нибудь простого?
– Смотря что ты под этим понимаешь.
– Умнеешь, – дракон довольно оскалился. – Мне захотелось чего-нибудь незатейливо домашнего, без выебонов или изысков.
– Предложение принимается, – ответил я.
После произошло то, что ввергло меня в ступор: дракон хлопнул в ладоши, и мир окружающий рассыпался на мелкие осколки. На мгновение вокруг зависло абсолютное ничто, затем образовался милый пейзаж донского берега. Мы сидели за столиком во дворике очаровательного ресторанчика, совсем непохожего на захвативших левый берег Дона монстров супердорогого общепита. Было часов десять вечера, и жара сменилась приятным теплом. Приятно пахло едой. И, что приятней всего, не было комаров и прочей гадости.
– Ну что ты как маленький, – укоризненно произнёс дракон, когда я пришёл в себя.
– Ты… там…
– Я всегда так делаю, когда надо переместиться. Только раньше я щадил твою психику, изобретая плавные переходы. Тебе заказать валерианочки?
– Спасибо, не надо.
– Глядя на то, как ты открываешь и закрываешь рот, я закажу уху. Ты ешь уху?
– Какую уху? – спросил я, все ещё не чувствуя себя человеком.
– Сазанью. Похоже, у вас ничего лучшего нет. А скоро не будет и сазанов. Ну да не будем о грустном. Эй! – он дернул меня за нос, – проснись!
Боль заставила мои мозги худо-бедно заработать.
Подали уху, которую смело можно назвать эталонной. Тогда-то дракон и заговорил об экстазе:
– Как я тебе говорил, люди рождаются свободными существами, но со временем, по мере взросления, их сознание обзаводится некими излюбленными тропами или путями, которые составляют алгоритм поведения человека (его характерологические особенности, привычки, рефлексы, выработанные навыки поведения, образ мышления и так далее) или лабиринт, пленником которого и становится сознание. И по мере того, как человек взрослеет, сознание укрепляется на излюбленных тропах, и всё остальное пространство оказывается для него недоступно.
И тут мы имеем два весьма важных момента. Первый состоит в том, что, будучи заточённым в лабиринте, сознание не понимает своего положения. Оно не замечает лабиринт, не видит, как он ограничивает передвижение, а продолжает считать себя свободным, почти как бьющаяся в окно муха. Но если муха, по крайней мере, имеет непонятно откуда берущиеся тактильные ощущения, то сознание человека лишено и их, так как ему и в голову не приходит, что можно прийти из пункта А в пункт Б иным, нехоженым маршрутом. Второй важный момент заключается в том, что человеческое сознание является структурой сложной, состоящей из энного количества субсознаний. Об этом постоянно твердил Гурджиев. Об этом же в своём излюбленном популистском стиле «эзотерический туризм» написал и Пелевин в «Т». Так вот, каждое из субсознаний находится в своём отсеке лабиринта.
Разумеется, лабиринт не является абсолютным экраном всего от всего, иначе бы узники не воспринимали информацию извне. Однако она к ним приходит: в виде снов, видений, интуитивных прозрений, творческого вдохновения, и так далее. Причём приходит в несколько искажённом или зашифрованном виде, который психологи называют образным языком подсознания.
Таким посланием, рассказывающим об одном из наиболее глубоко спрятанных в лабиринте узников, и является история о Минотавре.
В зашифрованном виде она выглядит примерно так:
Эта история произошла, когда Критом правил царь Минос. Его жена, царица Пасифая, воспылав страстью к предназначенному в жертву Посейдону быку, вступила в любовную связь с животным. Под «животным» я имею в виду быка, а не Посейдона. Минос, судя по всему, отнёсся к этому вполне спокойно, а вот Посейдон в отличие от него обиделся на столь неуважительное, по его мнению, обращение с его собственностью, и позаботился о том, чтобы царская чета надолго запомнила любовную шалость царицы. Так, в результате совместных усилий Посейдона, быка и царицы на свет появился Минотавр – существо с телом человека и головой быка.
Конечно, случись это в нынешний толерантный век, Минотавр стал бы кем-то вроде президента США, но тогда на подобные вещи смотрели иначе, и Минос решил спрятать сына куда-нибудь подальше как от своих глаз, так и от любопытных. С этой целью он позвал талантливого архитектора Дедала, и подрядил построить тюрьму, в которую легко войти, но невозможно выйти. Дедал выстроил лабиринт, куда Минос и отправил Минотавра погулять, после чего сжёг чертежи и путеводители по лабиринту.
Спровадив сыночка к такой архитектурной бабушке, Минос решил, что, хоть он и не бык, но ему тоже есть чем привлечь Пасифаю. Результатом усилий стали сын Андрогей и дочери: Ариадна и Федра…
Уху сменила селёдка без костей, и варёная картошка, политая подсолнечным маслом и посыпанная укропом.
– Уууууууууууу, вкуснятина! – восхищённо прочавкал дракон и продолжил рассказ: – Однажды, когда Андрогей гостил у афинского царя Эгея, тот взял его на охоту. Однако богам было угодно, чтобы в тот день один из охотников сам стал добычей, и Андрогея растерзал лев. Разгневанный Минос отправился с войском на разборки к Эгею, в результате под шумок скорби и бряцанье оружия возложил на плечи Эгея обязанность кормить Минотавра. Заключённый меж ними договор обязывал Эгея каждые девять лет отправлять на съедение Минотавру семь юношей и семь девушек – в принципе, не так и много.
Но юные афиняне не успели приесться Минотавру, так как к Эгею приехал в гости сын Тесей. Узнав о бесчеловечном налоге, он решил положить конец безобразию, и отправился к Минотавру под видом одного из продуктов питания.
Прежде чем отправить очередную партию корма к Минотавру, Минос пригласил жертв во дворец, где устроил в их честь пир по всем законам гостеприимства. Несмотря на то, что весь вечер Тесей не сводил глаз с Федры, на него запала Ариадна, и, улучив момент, поставила перед Тесеем условие:
«Или я, или Минотавр».
Тесей, не раздумывая, выбрал её, за что и был вознаграждён мотком ниток. В лабиринте он привязал один конец нити у входа, благодаря чему и смог выйти наружу, предварительно прирезав Минотавра. Затем вместе с Ариадной благополучно смылся с острова. Дальше пошла «Санта-Барбара», но к интересующей нас истории она не имеет отношения.
– Кстати, – вдруг спросил дракон, – тебе не кажется странным, что Тесей завалил ни в чём не повинного Минотавра, который всего лишь жрал, что дают, а не устроившего всё Миноса?
– А у нас всегда так: виноваты одни, а режут других, – ответил я.
– Такова официальная версия тех событий, – продолжил дракон, видно, удовлетворившись ответом. – Однако подобные истории имеют несколько смысловых уровней. Для того, чтобы добраться до одного, предположим, что рождённый в результате страсти царицы и красавца-быка Минотавр есть не что иное, как экстаз, или блаженство, в своём истинном, или чистейшем, состоянии. И этот экстаз заключён в самой недоступной части лабиринта. Можно сказать, в лабиринте внутри лабиринта. Как писал Шопенгауэр, человеческая жизнь – извечное бегство от страданий и поиск удовольствий. Причём все они не более, чем стороны одной медали.
Так вышло, что люди приучены искать удовольствие всюду, но только не там, где оно спрятано. Секс, наркотики, алкоголь, творчество, еда, питьё, власть, радость побед и так далее – не более, чем внешние раздражители, включающие встроенный в человека механизм, открывающий ненадолго вид на Минотавра. В результате все вы, как сумасшедшие, носитесь по свету в поисках того, чем можно приманить чудище, чтобы ещё и ещё получать удовольствие от его лицезрения. И так до тех пор, пока не придёт Тесей и не сделает своё чёрное дело. После чего окружающие начинают говорить, что такой-то повзрослел, перебесился, стал серьёзным… Такие люди очень полезны церкви, партии и правительству, поэтому в мире столько запретов на удовольствие.
При этом мало кто в погоне за удовольствием задумывается над тем, где на самом деле находится Минотавр или источник наслаждения. Но, задумавшись, они начинают искать его у себя внутри, осторожно идя по оставленному им следу. И когда находят своего Минотавра, то становятся неуязвимыми, так как несравнимый ни с чем ранее известным источник блаженства находится у них внутри, и теперь они знают к нему дорогу, а значит, больше никто и ничто не может отобрать у них блаженство или причинить боль.