– Позвольте, – пробормотал он. – Вы что ругаетесь? Как вы смеете?

– Что-о? – задохнулась Гердерша. – Как я смею? Сорванец! Мерзавец! Уличный мальчишка! Ты с кем разговариваешь? Ты думаешь, если будешь поминутно бегать в разные райкомы и фискалить, это дает тебе право дерзить своим педагогам и наставникам?!

– В какие райкомы? – не понял Ленька. – Кому фискалить?

– Ах, вот как? Он еще делает вид, что ничего не понимает? Ты говорил кому-нибудь, что у нас в школе выражаются «господа», что у нас нет комсомольцев, что у нас, видите ли, буржуазное засилье и затхлая атмос-фэ-ра?..

«Ах, вот в чем дело! – подумал, усмехаясь, Ленька. – Вот откуда „ябеда“. Молодец Стеша! Значит, за Гердериху взялись, если она так злится».

– А что ж, – сказал он спокойно, – разве это не правда?

Угреватое лицо Гердерихи позеленело. Маленькие мышиные глазки с бешенством смотрели на Леньку.

– Значит, это действительно твоих рук дело? Значит, атмосфэра, которая царит у нас в школе, тебя не устраивает? Значит, тебя больше устраивают драки, хулиганство и воровство?

– Почему? – вспыхнул Ленька. – Какое воровство?

– Ну что ж, – не отвечая, сказала Гердериха, – мы найдем выход из этого положения. Как видно, милейший, ты забыл, что находишься в нормальной школе, в бывшей привилегированной гимназии, а не в приюте и не в колонии для малолетних преступников.

«Ага, все ясно, – подумал Ленька. – Теперь понятно, откуда Володька Прейснер узнал о моем прошлом».

– Ты что смотришь на меня, как зверь? – вскричала Гердериха. – Может быть, ты хочешь меня ударить или зарезать? Я бы не удивилась…

«Очень мне надо», – подумал Ленька.

– Можно идти? – сказал он, нахмурившись.

– Нет, погоди, гаденыш… Уйти ты успеешь.

С грохотом выдвинув ящик, Гердериха достала оттуда блокнот, с треском вырвала из него листок, с шумом открыла чернильницу и, тряхнув пером, одним духом размашисто написала записку.

– Передашь матери, – сказала она, протягивая записку Леньке. – Немедленно. Сегодня же.

И, поднявшись во весь свой могучий рост, она молча указала мальчику пальцем на дверь.

Не попрощавшись, Ленька вышел. На лестнице он прочел записку:

Он понял, что это значит. Спускаясь по лестнице, он думал о том, что идет по этой лестнице последний раз. Он надевал в раздевалке шубейку, смотрел на толстую рябую нянюшку и понимал, что никогда больше эту нянюшку не увидит.

Школы ему не было жалко. Ему было жаль мать. Он понимал, что вся эта история огорчит ее. А на душе у него и без того было немало грехов перед нею. Он до сих пор не сказал матери, что убежал с завода. Он утаил от нее покупку в кредит Плутарха. Он даже не показал ей этих книг, а спрятал их за шкафом.

…Подумывая о том, стоит ли вообще показывать матери эту записку, Ленька медленно переходил у Фонарного переулка набережную, как вдруг его опять больно ущипнули за ухо. Он был уверен, что его догнала Гердериха.

– Ну, что еще? – вскричал он, вырываясь и отскакивая в сторону.

Но это была не Гердериха. Перед ним стоял владелец «Экспресса» – Адольф Федорович Краузе.

Хозяин шел из бани. Это видно было и по его раскрасневшемуся лицу, и по маленькому ковровому саквояжику, который он бережно держал под мышкой. Донкихотская бородка его на морозе слегка заиндевела. На котиковой шапке, домиком стоявшей на его голове, тоже поблескивали искорки инея.

– Вот мы и встретились, – весело сказал он.

Леньке ничего не оставалось делать, как сказать «здравствуйте».

– Учишься? – спросил Краузе, показывая глазами на Ленькину сумку.

– Учусь, – ответил Ленька.

– Хорошо делаешь. Учиться в твоем возрасте мальчику более приличествует, чем работать на заводе или, тем более, возить какие-то тележки. И в каком же ты классе учишься?

– В «Дэ».

– Гм… А как же это будет, если по-старому?

– По-старому – в третьем.

– Ишь ты… Ну, ну… И хорошо занимаешься?

– Ничего.

– Да, кстати, голубчик, – сказал Краузе. – Это ведь ты разбил у меня четыре ящика пива и два ящика лимонада?

– Я… да, – пробормотал Ленька.

– А ты не подумал, маленький негодяй, что, прежде чем уходить с завода, тебе следовало рассчитаться с хозяином?

– Я думал, – сказал Ленька.

– Вот как? И долго думал?

Ленька молчал.

– Должен тебе напомнить, голубчик, – ласково сказал Краузе, – что в мое время мальчиков, которые так поступали, секли розгами.

– Сколько я вам должен? – глухо сказал Ленька.

– Сколько должен? А это мы сейчас подсчитаем.

Краузе скинул перчатку и стал загибать толстые, розовые, как у младенца, пальцы.

– Насколько мне помнится, ты разбил всего сорок восемь бутылок пива и двадцать четыре бутылки лимонада. Если считать по нынешнему курсу… Сейчас, погоди… Четырежды восемь – тридцать два и плюс четыреста восемьдесят… Это значит… пятьсот, пятьсот двенадцать и плюс…

Он долго шевелил и губами и пальцами и наконец радостно объявил:

– Всего ты мне должен семьсот восемьдесят четыре миллиона рублей.

Ленька чуть не упал.

– Послушайте, но ведь вы же мне тоже должны! – воскликнул он.

– Я? Тебе?

– Вы же не заплатили мне жалованья!

– Ах, вот как? Ты считаешь, что заслужил жалованье? Ну, что ж. Так и быть, скинем сотенку. За тобой шестьсот восемьдесят миллионов. Изволь поплачивать.

– У меня нет, – сказал Ленька упавшим голосом.

– Я понимаю, что у тебя с собой нет. Но, может быть, дома?

– Нет, и дома нет.

– Если у тебя нет, так найдется, вероятно, у матери. Ты где, кстати, живешь, я забыл?

Ленька хотел соврать, но почему-то не соврал, а сказал правду:

– Здесь… вот в этом доме… в розовом… около церкви…

– Прекрасно. Идем!

– Куда? – похолодел Ленька.

Он представил себе все, что сейчас произойдет. Представил огорчение матери, испуганную рожицу Ляли, ехидные усмешечки тетки.

– Адольф Федорович! – воскликнул он.

Хозяин схватил его за руку.

– Ты что – хочешь, чтобы я милицию позвал?

Они уже шли через двор и подходили к подъезду, когда Ленька предпринял еще одну попытку разжалобить хозяина.

– Адольф Федорович! – взмолился он. – Пожалуйста… Клянусь! Я завтра… я послезавтра достану… я принесу вам деньги. Запишите мой адрес. Я здесь вот, на этой лестнице, в тридцать первой квартире живу. Ей-богу! Адольф Федорович… Пожалуйста… прошу вас…

Вряд ли хозяин пожалел Леньку. Скорее всего, он побоялся объясняться с незнакомой ему женщиной. Подумав и потеребив заиндевевшую бородку, он сказал:

– Хорошо. Так и быть. Поверю тебе. Но только – смотри, Леня! Если до субботы не придешь и не принесешь денег…

– Приду! Принесу! – перебил его Ленька.

– …не поздоровится тебе, – закончил хозяин.

Он записал в записную книжку адрес и ушел. А Ленька постоял, дождался, пока Краузе скроется под воротами, и поплелся домой.

…Он не знал, что ему делать.

«Зачем я сказал, что до субботы расплачусь?! – ругал он себя, поднимаясь по лестнице. – Где я возьму эти шестьсот восемьдесят миллионов? Все равно ведь это только отсрочка. В субботу он придет к маме и все расскажет ей».

И вдруг он решил: «Не буду ждать. Расскажу ей все сам».

Он понимал, что готовит матери удар, и все-таки от этой мысли ему стало легче.

На лестнице пахло чадом. Дверь на кухню была приоткрыта, и Ленька услышал голос матери:

– Нет, ты не представляешь, Раюша, какое это счастье, – говорила она. – Это такая чудесная, такая здоровая, чистая, талантливая молодежь… Заниматься с ними одно наслаждение. И, ты знаешь, насколько лучше эти рабочие парни и девушки бездарных буржуазных девчонок, которые по принуждению бренчали на фортепьяно…