– Ребята.

– Положим, – пробормотал он, смущаясь. – Не очень-то я боюсь этих гогочек.

– Каких гогочек? Что еще за выражения?

– Ну, факт, что гогочек…

И Ленька рассказал Стеше о тех старорежимных нравах, которые царят у них в школе. О Прейснере же и о том, что его назвали «вором» и «колонистом», он почему-то и Стеше не решился сказать.

Стеша выслушала его и нахмурилась.

– Ну что ж, – сказала она. – Картина знакомая. Комсомол-то хоть у вас в школе есть?

– Нет. Не знаю, впрочем… Кажется, нет.

Она еще похмурилась, помолчала, подумала и сказала:

– Вот, Лешенька, дорогой, поэтому нам и нужно с тобой учиться. Образование нам нужно с боя брать, как… ну, я не знаю, как, что ли, наши давеча Кронштадт взяли. С этой буржуйской интеллигенцией, с бобочками или с гогочками, как ты говоришь, каши не сваришь. Их долго еще, – ох, как долго – перевоспитывать придется. А нам, я уже тебе говорила, своя, пролетарская, советская интеллигенция нужна.

– Да, но ведь я же не пролетарий, – мрачно усмехнулся Ленька.

– Ты-то?

Стеша, прищурившись, посмотрела на мальчика, как бы прикидывая на глазок его классовую принадлежность.

– Да, – рассмеялась она. – Пролетарий из тебя пока что не вышел. В настоящий момент ты скорее всего являешься деклассированной личностью. А это что значит? – сказала она серьезно. – Это значит – к какому берегу пристал, на том и стоять будешь. А ведь ты уже давно выбрал, к какому берегу плыть? А? Ведь знаю, выбрал ведь, правда?

Ленька молчал, опустив голову.

– Понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю, – сказал он. – Выбрал, конечно. Но только ведь я, Стеша, плаваю довольно паршиво.

– Потонуть боишься или не доплыть?

Она улыбнулась, похлопала мальчика по руке.

– Ничего, казак, доплывешь, не бойся. Не в такое время живешь, не дадут тебе потонуть, вытащат, поддержат… Да и плавать, дорогой, тоже нужно учиться… Правильно ведь?

– Правильно.

– А ты, Лешенька, знаешь что? – сказала Стеша, наклоняясь к Леньке. – Ты всегда, когда тебе трудно бывает, – бери пример с нашей партии. Учись у нее. Ведь ты подумай, чего только с нами, большевиками, не делали! И в тюрьмах наших товарищей гноили, и на каторгу ссылали, и травили их… и клеветали… и шпионами и бунтовщиками… и по-всякому называли. А ведь люди все это выдержали… А? Доплыли ведь и дальше плывем. А ведь море перед нами широкое. А у тебя что? У тебя пустячки…

Стеша еще раз улыбнулась и погладила Ленькины вихры.

– Выплывешь, казак. Выплывешь, не бойся. А на этих гогочек ты плюнь. Дразнить будут – не слушай. Учись, и все.

…Ленька учился. В школу он пришел не с самого начала года, по многим предметам ему пришлось догонять класс, и все-таки за все полтора месяца, что он пробыл «у Гердер», он не получил ни одной плохой отметки. А хорошие отметки получать было нелегко. Он видел, что за такой же ответ, а часто и за более слабый Прейснеру или кому-нибудь еще из компании «гогочек» учителя ставили более высокие баллы, чем ему, Шнеерзону или очень способному и начитанному Феде Янову. Учителя придирались. Он чувствовал это на каждом шагу. Особенно невзлюбила его сама Гердериха, преподававшая в классе «Д» русскую историю. Эта высокая и прямая, как телеграфный столб, дама с золоченым пенсне на длинном угреватом носу смотрела на него, насмешливо прищурив маленькие слоновьи глазки. Вызывала она его чаще других. И как бы хорошо Ленька ни ответил, какую бы отметку она ему ни ставила, отпускала она его от доски с таким презрительным видом, как будто Ленька напорол несусветную чушь и заслуживает самой суровой кары.

– Садис-с, – говорила она зловеще и с такой силой встряхивала над чернильницей перо, что страшно было за ее белые манжетки и за такой же белый гофрированный нагрудничек.

С одноклассниками у Леньки отношения не изменились. Он дружил с Шнеерзоном, с Котелевым, с Федей Яновым, а на остальных старался не обращать внимания.

Но его не оставляли в покое.

Дней через пять после разговора со Стешей, придя перед самым звонком в класс, он заметил, что на него как-то особенно значительно посматривают. Когда он засовывал в ящик сумку, из парты выпала какая-то бумажка. На вырванном из тетради клетчатом листке жирными лиловыми чернилами было написано:

– Что это? – удивился Ленька. – Это ты? – спросил он у Шнеерзона.

Изя выпучил глаза.

– Ты что – с ума сошел?

Ленька перевернул листок, ничего там не обнаружил, скомкал его и сунул в карман. Он даже не обиделся и не рассердился. Кем-кем, а уж ябедой он никогда не был. Но все-таки ему было интересно: чьих рук это дело? Проходя в перемену мимо прейснеровской парты, он внимательно посмотрел на редактора. Прейснер прищурился, усмехнулся и отвел глаза.

«Понятно», – подумал Ленька, хотя ничего понятного в этой истории для него не было.

…А следующий день оказался последним днем его пребывания в школе.

После большой перемены, когда уже отзвенел звонок на уроки, он возвращался из уборной в класс. Пробегая через актовый зал, он увидел сцену, которая заставила его остановиться. У стены возилось несколько мальчишек-старшеклассников. Долговязый лохматый парень в вельветовой толстовке, забравшись на плечи товарищу, переворачивал вниз головой портрет Карла Маркса. Остальные, воровато озираясь и хихикая, толпились вокруг.

Ленька почувствовал, как у него от гнева застучало в висках.

– Вы что делаете… сволочи?!! – закричал он, кидаясь в самую гущу этой маленькой толпы.

Парень, который придерживал долговязого, оглянулся и отпустил руки. Пирамида рухнула.

Все испуганно и растерянно смотрели на Леньку.

– А ну – повесь на место… сию же минуту! Слышишь? – накинулся он на долговязого, который, сморщившись, потирал ушибленное колено.

– А ты кто такой? – спросили у него за спиной.

– Что еще за барбос бешеный выскочил?

– А ну, дай ему, ребята!

Ленька повернулся к тому, кто это крикнул, но в это время долговязый вскочил и ударил его кулаком в затылок. Ленька поскользнулся на гладком паркете и чуть не упал. Его еще раз больно стукнули. В глазах у него потемнело. Он отскочил, размахнулся и, ничего уже не видя, изо всей силы ударил первого, кто подвернулся ему под руку, по уху.

В эту минуту за его спиной раздался разгневанный голос:

– Ты что делаешь, безобразник?!!

Он оглянулся.

По залу, наискось от двери, быстро шла, скользя по паркету, Гердериха. Ленька не сразу понял, что вопрос ее обращен к нему. Он плохо соображал, что происходит вокруг. Глаза его застилали слезы.

– Я тебя спрашиваю! Да, да, тебя! – услышал он визгливый голос и почувствовал, как его больно, с прищипом схватили за ухо. – Ты что делаешь, хулиган? А? Ты где находишься? Ты на улице или в трактире находишься?

– Вы что щиплетесь? – закричал Ленька, вырываясь и с трудом удерживая слезы. – А они что делают? Вы что – не видите?

Гердериха бегло взглянула на перевернутый портрет и с трудом сдержала усмешку.

– Что бы они ни делали, рукам волю ты давать не смеешь, – прокаркала она. – Скажите пожалуйста, какой ментор нашелся. Мальчики! – обратилась она к остальным, стараясь выглядеть строгой. – Это кто сделал? Что это за глупые шалости?

Никто не ответил ей.

– А ну, быстро повесьте картину, как она висела раньше, и сейчас же разойдитесь по классам. А ты, – повернулась она к Леньке, – изволь следовать за мной!..

Не ожидая ничего хорошего, но и без всякого страха Ленька пошел за заведующей. Она привела его в свой полутемный, заставленный шкафами и чучелами птиц кабинет. Плюхнувшись в кожаное кресло перед большим письменным столом, она несколько минут брезгливо рассматривала мальчика, тяжело дыша и постукивая массивным мраморным пресс-папье.

– Позор! – прошипела она наконец. – Позор на всю школу! Фу! Гадость! Босяк!..

Ленька вспыхнул.