Когда стихли аплодисменты, вскочил Егор Басаров и хлопнул фуражку об пол.
— Раз на то пошло — и я выступлю! — Егор Харитонович подбоченился и оглядел собрание лихо горящими глазами. — Я, мужики, что скажу? Я скажу так: нечего стращать нас этой засухой!
— Егор Харитонович, сюда проходи, — пригласил его Кутейников.
— Меня и отсюда видно и слышно… Я в пустынях, мужики, бывал. Там один песок, а люди живут! А тут заладили: засуха да засуха.
— Конкретнее, Егор! — крикнули из зала.
— Егор как раз подходит к конкретности. Не жары надо бояться, а самих себя, между протчим. Что у нас с вами получается на нонешний день? Хреново получается, мужики, если не сказать, что сильно плохо. Взять тот поливной участок. Я сам лично добывал трубы, а они, между протчим, лежат! Это вам один факт, а есть и другие. Перечислять не стану, а скажу про камыш. Камыша и протчего болотного растения у нас шибко много, а как его взять? Про это дело председатель в докладе молчок, потому что и сам поди-ка не знает. А надо знать! Или будем лазить без штанов по воде и ножницами его стричь? Вот какой вопрос, между протчим. А где ответ? Надо трактора учить плавать. Не смешно, между протчим! — строго прикрикнул Басаров. — Кончились смешки да хаханьки. Еще косилки на плаву делать надо и протчие машины. Тогда можно и себе и на продажу камыша накосить.
На этом бы остановиться, но Егора Харитоновича, как часто с ним бывает, уже занесло.
— Если в цене сойдемся, — ляпнул он, — могу для такого дела и подводную лодку построить.
— Трепло! — не громко, но отчетливо сказал Лаврентий Родионов, и на последние слова Басарова собрание ответило откровенным смехом.
Кутейников пока был доволен ходом собрания, но искоса поглядывал на Дубова: как тот реагирует. Зная Дубова много лет, Николай Петрович научился по одним лишь жестам почти безошибочно определять его мнение и оценки.
Виталий Андреевич хоть и поморщился после выступления Басарова, но слушает внимательно. И начальника молочного комплекса Сухова, и тракториста Петракова, и директора школы Ваганова. Все они дали правильную оценку сложившейся обстановке, своей работе и предстоящему делу.
Сам Дубов тоже выступил. В левой руке зажат листок бумаги, правая в такт словам энергично рубит воздух. Он похвалил за организованность, предостерег от беспечности, ответил на вопросы… Говорил азартно, даже весело.
После собрания Виталий Андреевич заглянул в кабинет Кутейникова, больше похожий на мастерскую. На шкафах лежат рулоны старых стенгазет, в углу банки с краской, два стола завалены кусками ватмана, журналами и газетами. На старом продавленном диване тоже ворох бумаг.
— Ну и обстановочка у секретаря партбюро! — не удержался от замечания Дубов. — Выбрось ты этот хлам.
— Да все не соберусь, — Кутейников виновато улыбнулся.
— Так соберись! — нахмурился Дубов. — Сюда же народ ходит, культуре труда учится… Собрание, считаю, в общем правильно определило задачи партийной организации и всех колхозников. Постановление дельное и, главное, конкретное. Теперь нужны действия и контроль за этими действиями. Повторяю: действия и строжайший контроль! Только при этом условии мы можем сделать что-то реальное Хотелось бы услышать об этом на пленуме райкома. Или от тебя, или от Глазкова. Обязательно.
— Будем готовиться, — отозвался Кутейников.
— А это что за плакат? — Дубов подошел к столу и принялся разглядывать большой лист ватмана. По верху на нем красной тушью крупные слова «Заготовка кормов — ударный фронт!» Ниже черным и мельче: «Питательная ценность камыша». — Что это такое?
— Видишь ли, Виталий Андреевич, — Кутейников опять смущенно улыбнулся. — Как только мы заводим речь о том, что на корм скоту нынче придется собирать все подряд, сразу же возникает вопрос о целесообразности заготовки того же камыша. Убедить людей можно конкретными сравнениями. Пришлось покопаться в книгах и журналах. Цифры получаются интересные. — Николай Петрович открыл одну из папок и взял оттуда листок бумаги. — Вот что я выбрал для нашей пропаганды и агитации. Прочитать?
— Валяй, — вдруг изменившимся и сдавленным голосом отозвался Дубов.
Николай Петрович удивленно обернулся к нему. Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, Дубов прижал руки к груди и мнет побелевшими пальцами рубаху. На лбу частым бисером высыпал пот. Кутейников подхватил уже падающего Виталия Андреевича, смахнул с дивана на пол газеты и журналы, уложил Дубова и метнулся к двери: сказать кому-нибудь, чтобы позвали фельдшера.
— Не надо, — остановил его Виталий Андреевич. — Валидол вот здесь, в кармашке… Не бойся, это быстро проходит.
Кутейников суетливо открыл тюбик с таблетками, налил из графина стакан воды. Положив таблетку под язык, Виталий Андреевич закрыл глаза и замер. Николай Петрович придвинул стул к дивану, присел на краешек и стал смотреть, как постепенно сходит бледность с лица Дубова.
— Бить тебя некому, а мне некогда, — вполголоса сказал Кутейников. — Догеройствуешь, парень!
Когда-то Кутейников знал его как Витальку Дубова, секретаря комсомольской организации МТС. Был живчиком, вечно носился по деревням на разбитом мотоцикле. А теперь вон как раздобрел, обрюзг, неповоротлив стал…
— А ты, Николай Петрович, уже совсем старик, оказывается, — заговорил вдруг Дубов. — Вон как снежком-то тебя припорошило… Я как-то все не обращал внимания. Прости…
— За что? — не понял Кутейников.
— Да мало ли, — Виталий Андреевич тяжело приподнялся на локте, часто заморгал заслезившимися глазами. — Вот живем, работаем. Людей учим, сами учимся у людей. Порой оглянуться некогда, осмотреться, все торопимся, спешим… Я вот что сейчас вспомнил. Ты как-то упрекнул меня, что взъелся я на Глазкова и отношусь к нему предвзято. Я еще удивился тогда: почему Николай Петрович Кутейников стал такой недогадливый? Понимаешь, из Алексея пыль выколачивать надо, хорошего хозяина из него делать… Хозяина! Коваленко, к примеру, учить не к чему, а Глазкова есть к чему. Ты понимаешь меня, Николай Петрович?
— Понимаю… Часто схватывает сердчишко?
— В этом году частенько, — признался Виталий Андреевич.
— В больницу лег бы… А?
— Сейчас что ли? — вроде бы усмехнулся Дубов. — Нет, дорогой Николай Петрович, нельзя. Буду терпеть до зимы.
— Какой смысл? — спросил Кутейников. — Какой смысл знать и чувствовать болезнь и ждать?
— Видишь ли, мы как-то редко или почти не употребляем теперь суровые слова: выстоять любой ценой. А мы подошли как раз к этому. И мы выстоим. Так ведь, Николай Петрович?
— Должны выстоять, — согласился Кутейников. — Тут и разговора быть не может.
— Это хорошо, что уверен… Если бы все так.
Дубов сел, раскинул на стороны руки, опять прикрыл глаза. Несколько минут они молчали.
— Так в чем, говоришь, питательная ценность камыша? — с некоторой строгостью спросил Дубов. — Перебил я тут тебя, извини.
— Может, потом, — замялся Кутейников.
— Ты это брось! Видишь — сижу, значит здоров уже.
— Тогда слушай, прочту… Значит, камыш. Камыш, или тростник обыкновенный, содержит 7,2 процента протеина, 6,7 — белка, 2,4 — жира. Это в полтора раза больше, чем в пшеничной соломе. Переваримость всех питательных веществ камыша более высокая. На кормовую единицу расходуется 2 килограмма камыша, а пшеничной соломы — 4,5 килограмма. Себестоимость одной тонны силоса из камыша почти в два раза ниже, чем из кукурузы и подсолнечника.
— Что ж, убедительно. Весьма даже, — заметил Дубов. — Факт всесилен, как говорится… А другие корма?
— Есть кое-что о водной растительности, — Кутейников опять потянулся к папке с бумагами. — Тоже интересное получается сравнение. В наших озерах полно элодеи, роголистника и телореза. Оказывается, они очень богаты нужными скоту микроэлементами. А использовать их можно в свежем виде, готовить витаминную муку, силосовать вместе с другими кормами… Так что будем агитировать. Сделаем плакаты, каждый в нескольких экземплярах.