— То есть попросту придумал?

— Не совсем. Скорее прозрел. Просто закрыл глаза и увидел. Христос сам подсказал ему, как всё было. Ведь Рафаэль был необычным человеком: он обладал талантом видеть то, что не дано простым смертным.

— Как интере-есно, — протянула Марьям, подавшись вперед, к монитору. Помолчав, поведала: — Однажды мы с классом были в Тегеране, и там нас поселили в гостинице. А в переулке напротив, он, кажется, назывался Мофат, — она снова смешно наморщила нос, — стояло странное здание. Похожее на мечеть, только без минаретов и большого купола. С крестом над входом. Учитель сказал нам, что это христианский храм. Мне стало любопытно, и как-то утром я потихоньку улизнула из гостиницы, подошла к этому странному зданию и заглянула внутрь. Там очень красиво пели, а на стенах висели почти такие же картинки, как у вас здесь, — девушка поднесла палец к монитору. — И перед ними горели свечи.

— Ты заглянула в храм Святого Николая, Марьям. Он принадлежит Русской православной церкви. Тебе понравилось его внутреннее убранство?

— Да, ханум, очень. Отец потом объяснил мне, что я попала на христианское богослужение, а картинки на стенах называются иконами.

— Он прав, — кивнула Джин. — И сюжеты для них иконописцы берут тоже из Библии.

— И на всех изображен Иса?

— Не только. Еще его мать Марьям, ученики-апостолы, святые… В христианстве много святых, но Иса, конечно, главный среди всех, ведь он — Сын Божий.

— Мать Исы звали как меня? — округлила глаза Марьям.

— Возможно, в честь нее тебя и назвали, — предположила Джин, с улыбкой наблюдая за девушкой.

— Обязательно спрошу у отца, — закивала та. — Он говорил, что имя мне придумала мама. Интересно, почему именно такое?..

— Что показывают анализы?

Человек, лежавший на больничной койке, вызвал у Джин ассоциацию с египетской мумией, которую только что извлекли из саркофага и распеленали. Скелет, обтянутый желтой, совершенно обезвоженной и потрескавшейся как старинный пергамент кожей. Практически голый череп, хилые клочки волос топорщатся только на висках и затылке. Лицо без бровей, глаза без ресниц. Вместо глаз — две глубокие черные дыры.

Когда Джин подошла, человек с огромным усилием повернул голову в её сторону, и на подушке остался клок совершенно бесцветных волос. Больной шевельнул потрескавшимися губами, по сморщенной желтой щеке скатилась слеза. Сердце Джин сжалось. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: дни несчастного сочтены. Тем удивительнее показался ответ доктора Нассири:

— Анализы не показали ничего существенного, ханум. Кроме, пожалуй, резкого снижения уровня лейкоцитов, который продолжает неуклонно снижаться.

— И вы считаете это несущественным? — Джин повернулась к доктору, взяла протянутые им результаты обследования. — А по-моему, это говорит о поражении костного мозга, не способного более обеспечивать деятельность организма. Такие показатели, — кивнула она на бумагу, — характерны обычно для лейкемии, причем в последней стадии. Какой вы поставили диагноз?

— Отравление таллием, ханум.

— Таллием? — недоуменно воззрилась на коллегу Джин. — На чем основано ваше заключение?

— Видите ли, ханум, — Нассири взял Джин под локоть и отвел в сторону, — обстоятельства начала заболевания таковы, что я не уполномочен посвящать вас в подробности. Надеюсь, вы меня понимаете? — понизил он голос. — Данное решение зависит не от меня. Могу сказать лишь, что Дермиан Эбаде — мой друг, мы вместе учились. Позднее он прошел специальную подготовку и в последнее время работал в радиохимической лаборатории, где проводил опыты, связанные с применением таллия в лечебных целях. В частности, при лечении туберкулеза. Во время недавнего землетрясения в лаборатории произошла авария с отключением электричества, и несколько ампул с таллием разбилось. Чтобы не пострадали другие сотрудники, Дермиан, рискуя жизнью, в одиночку собрал рассыпавшееся вещество, и в результате отравился им.

— Вы уверены в этом? — Джин внимательно посмотрела на доктора.

— Все признаки налицо, — развел руками Нассири. — Резкое повышение температуры, рвота, боли в животе, кровавый понос… Я приступил к лечению, как только узнал о трагедии. Промыл Дермиану желудок, первые четыре часа поил сиропом ипекакуаны, сделал гемодиализ, усилил экскрецию почек хлоридом калия, начал регулярно вводить ферроцин — самый эффективный антидот из всех мне известных. Казалось бы, состояние больного должно было улучшиться, но оно почему-то все ухудшается, ханум, — потерянно посмотрел он на Джин. — Признаться, я в полном отчаянии. Особенно мне не дает покоя эта необъяснимая потеря лейкоцитов…

— Вы видите, какой процент таллия обнаружен в крови? — протянула она ему бумагу с анализами. — По сути, ничтожный. Я знаю, что вы хирург и от ядерной медицины далеки, поэтому подскажу: период распада таллия длится всего четыре минуты. Следовательно, чтобы им отравиться, нужно специально положить его в рот. Или чтобы это сделал кто-то другой, но тоже намеренно. Ничего подобного, насколько я поняла, в случае с вашим другом места не имело. К тому же при таком периоде распада таллия процент его содержания в крови был бы гораздо выше. Кроме того, — назидательным тоном продолжила Джин, — таллий, конечно же, поражает желудочно-кишечный тракт, задевая попутно печень и селезенку, однако в первую очередь он влияет на состояние нервной системы — вызывает психоз и судороги. Выпадение же волос у пациента свидетельствует о запущенности заболевания. Ведь при лечении ферроцином волосяной покров, как нам с вами известно, восстанавливается, а в случае с вашим другом мы этого не наблюдаем. Другими словами, несмотря на прием антидота заболевание интенсивно прогрессирует. Кишечник, судя по анализам, не задет, — она снова заглянула в бумагу, — а вот костный мозг, который таллием обычно не поражается, практически прекратил свою деятельность. Причем, если исходить из ваших слов, уже на второй или третий день после отравления! На основании всего этого, уважаемый коллега, я позволю себе предположить, что относительно истинной деятельности господина Эбаде вас ввели в заблуждение. Поэтому при его лечении вы пошли по ложному пути, и теперь предпринимать какие-либо меры для спасения вашего товарища уже поздно. — Нассири побледнел, но Джин безжалостно добавила: — И еще, господин Нассири, прежде чем приступать к лечению своего подопечного, вам не помешало бы надеть защитный костюм.

— Защитный? — растерянно переспросил доктор. — Но для защиты от чего?

— От радиации, — отрезала она. — Чтобы не пострадало ваше собственное здоровье. Однако вернемся к пациенту. Итак, у него налицо сочетание признаков острого отравления и последней стадии лейкемии. На фоне очень короткого инкубационного периода и стремительного развития воспалительного процесса очень похоже на лучевую болезнь. Остается только выяснить, чем она была вызвана.

— Радиация? — Казалось, Нассири её больше не слушал. Он беспомощно оглянулся на Лахути, сидевшего за столом у двери. — Но мне сказали…

— Вам сказали в надежде, что я не догадаюсь, — усмехнулась Джин. — И совершенно, видимо, упустив из виду, что в составе миссии Красного Креста я принимала участие в лечении сотрудников японской атомной станции в Токаймуре, когда там произошла авария. Поэтому если вы оба действительно хотите, чтобы я дала какой-нибудь дельный совет — хотя, как мне кажется, время для советов уже упущено, — будьте любезны изложить мне всю картину происшедшего без утайки. Либо, как говорится, я умываю руки. Меня не прельщают подобные игры, извините.

— Но я… — в поисках поддержки Нассири снова взглянул на Лахути. Тот молча кивнул, и тогда доктор, глядя в пол, приступил к покаянному признанию: — Видите ли, ханум, мой друг и в самом деле работал в радиохимической лаборатории. Только… имел дело не с таллием, а…

— Опишите мне обстоятельства, при которых произошло заражение, и самые первые симптомы. А там уж я сама пойму, с чем он имел дело, — перебила его Джин.