16
Пастух на корабле проснулся на рассвете.
Тугие паруса ловили крепкий ветер.
Но мысли пастуха неслись еще быстрей,
Свободны от руля и груза якорей.
И были те мечты безоблачны и ясны:
«О Илушка моя! О ангел мой прекрасный!
Ты радостей не ждешь, давно не веришь в них,
Не знаешь, что к тебе несется твой жених.
Я щедро награжден за скромную заслугу.
Мы станем наконец принадлежать друг другу,
Несчастий срок прошел, и после стольких бурь
Теперь блеснет и нам спокойная лазурь.
Я отчиму прощу жестокую обиду.
Что я им оскорблен — я не подам и виду:
Ведь счастья моего виновник всё же он,
И будет мною он богато одарен».
Так думал Янчи наш и не однажды думал,
Пока корабль бежал по глади вод угрюмой
И хмурый океан хлестал его бока…
А Венгрия была всё так же далека!
Об Илушке своей мечтая непрестанно,
Пастух не слышал слов седого капитана:
«Ребята! Паруса повисли на ветру.
Теперь того и жди волненья поутру!»
Уж осень подошла. Над морем цепью длинной
Летели журавли. Тот поезд журавлиный,
Казалось, нес ему от Илушки привет.
С печалью и тоской пастух глядел им вслед,
С печалью и тоской пастух следил за ними
И тихо повторял возлюбленное имя,
Полузакрыв глаза, мечтою несся к ней
И с болью вспоминал о Венгрии своей.
17
Как думал капитан, так и случилось: вскоре
Погасли небеса, затрепетало море,
Рыдая и свистя, летел кипучий вал,
А ветер гнал его, крушил и бичевал.
На волны моряки глядели, брови хмуря:
В диковинку для них была такая буря,
Творился сущий ад и в небе и в воде,
И не было от волн спасения нигде!
Над судном небеса то меркли, то горели.
Испуганных людей слепили молний стрелы,
Пучину осветив, где плыл безмолвный краб…
И вдруг одна стрела ударила в корабль!
Валы обломки мачт и паруса влачили,
Могилу моряки нашли на дне пучины…
Где ж смелый Янчи наш? Судьбою пощажен
Иль тоже погребен в соленом море он?
Да, был и наш герой от смерти недалеко!
Но пастуха спасло всевидящее око:
Огромная волна беднягу подняла,
Чтоб пена для него могилой не была.
Так высоко его подкинул вал могучий.
Что головою он достал до синей тучи
И, оказавшись там, чтоб не свалиться вниз,
За краешек ее схватился и повис.
Два дня, два долгих дня на туче провисел он!
На третий наконец она на землю села,
И та земля была вершиною скалы,
Где гнезда грифы вьют да горные орлы.
Спустившись, он принес благодаренье богу.
Ведь, строго говоря, он потерял немного;
Безделицу, пустяк: с червонцами мешок.
Зато он спасся сам — и это хорошо!
Нам жизнь всего милей, — уж тут какие споры…
Наш Янчи посмотрел на пасмурные горы,
И между хмурых скал, встающих без конца,
Увидел грифа он, кормящего птенца.
На птицу наш пастух тотчас аркан накинул,
Пнул шпорой в бок ее, взобрался к ней на спину,
И, над хребтами гор стрелою воспарив,
Его, как жеребец, понес могучий гриф.
Сначала гриф его старался в бездну сбросить:
Он круто пастуха над пропастями носит,
Петляет… Но ему ничто не помогло,
Так цепко Янчи наш держался за крыло.
Бог знает сколько стран скитальцы облетели…
Уж чувствовал пастух усталость в крепком теле,
Но как-то поутру, когда редела мгла,
Увидел под собой храм своего села.
Придет же иногда подобная удача!
Пастух глядел на храм, от счастья чуть не плача,
А утомленный гриф летел всё вниз да вниз
И наконец в степи над холмиком повис.
Полураскрывши клюв, могучий гриф устало
Упал на этот холм, и крылья распластал он.
Наш Янчи слез с него и, отпустив крыло,
Задумчиво пошел в родимое село.
«Из странствий, — думал он, — я не принес сокровищ,
Но ты, моя любовь, мне дверь без них откроешь!
Важней, что верный друг к тебе вернулся вновь,
Вернулся и принес старинную любовь».
Меж тем в село плелись скрипучие телеги.
Уж виноград созрел. Янтарные побеги
Укладывал народ в бочонки дотемна,
И всюду стлался дух прокисшего вина.
Сельчане пастуха уже не узнавали,
Да Янчи-то и сам их замечал едва ли:
Не видя ничего, он шел на край села
К той хижине в саду, где Илушка жила.
Когда открыл он дверь, когда вступил он в сени,
Дыханье у него стеснилось на мгновенье,
Но, в комнату войдя возлюбленной своей,
Толпу чужих людей пастух увидел в ней.
«Я не туда попал!» — берясь за ручку двери,
Подумал наш герой (он сам себе не верил!).
Но женщина одна, прервав домашний труд,
Спросила у него, кого он ищет тут.
Взволнованный пастух назвал себя молодке…
«По смуглому лицу, одежде и походке, —
Воскликнула она, — я б не узнала вас!
Как хорошо, что вы вернулись в добрый час.
Войдите к нам в избу, благослови вас боже!
Вам надо отдохнуть. Я расскажу вам позже
Все новости родной округи и села».
И добрая душа его в избу ввела.
«Вы, дядюшка, меня не помните, пожалуй.
Я чуть не каждый день у Илушки бывала.
Мы жили рядом тут, да домик наш снесен…»
«А где ж она сама?» — спросил молодку он.
Красавицы глаза наполнились слезами.
«Ужель вам ничего соседи не сказали? —
Смахнув слезу с ресниц, ответила она. —
Ведь Илушка давно в земле схоронена…»
Добро, что на скамью уселся Кукуруза!
Когда бы он стоял, от тягостного груза
Жестокой вести той пастух свалился б с ног…
Рукою сердце он прижал, насколько мог.
Казалось, он хотел из сердца вырвать муку.
И долго просидел он, опершись на руку,
Как будто бы уснул. И, словно пробужден,
Молодку наконец спросил негромко он:
«Быть может, ты мне лжешь? Быть может, замуж вышла
Любимая моя, решив, что раз не слышно
Так долго обо мне, то, верно, я в гробу,
И в мужнюю она перебралась избу?
Я Илушку тогда увижу непременно,
И верь, что будет мне сладка ее измена…»
У женщины в лице была печаль видна,
И понял Янчи наш, что не лгала она.